Ингман Бергман - Фанни и Александр

Измаил: Даже дураку ясно, что Александру нехорошо. Оставь нас одних, Арон, не бойся, я его не съем, хотя вид у него аппетитный. Не забудь запереть дверь снаружи и возвращайся через полчаса. Иди, Арон!

Последние слова Измаил произносит с внезапной резкостью и нетерпением, хотя губы по-прежнему растянуты в улыбке.

Арон: Дяде Исаку не понравилось бы...

Измаил: Дядя Исак старый козел, и он не узнает о том, что ты был у меня, Александр! Иди же!

Арон медлит, но потом уходит и запирает за собой дверь. Измаил пригубливает горячий кофе, протягивает кружку Александру.

Александр: Спасибо, я не хочу.

Измаил: Меня зовут Измаил, ты уже знаешь. «Он будет между людьми как дикий осел; руки его на всех, и руки всех на него». Я считаюсь опасным, поэтому сижу взаперти. В общем и целом я не возражаю.

Александр: А чем ты опасен?

Измаил: Обладаю неудобными талантами.

Александр: Неудобными?

Измаил: Напиши своё имя вот на этом листе, это обычная оберточная бумага, вот тебе карандаш, он, правда, совсем затупился, но ничего, сойдет. Так, Александр Экдаль, а теперь прочитай, что ты написал.

Александр: Здесь написано Измаил Ретжински.

Измаил: Может быть, мы с тобой один человек, может быть, что у нас нет границ, может быть, мы переливаемся один в другого, течем друг сквозь друга, нескончаемо и величаво. В твоей голове бродят ужасные мысли, находиться рядом с тобой почти мучительно, но в то же время заманчиво. Знаешь почему?

Александр: Я не уверен, хочу ли я это знать.

Измаил: Недобрые мысли притягательны. Большинство людей не способны их материализовать, наверное к счастью для человечества. К тому же все это примитивно, просто варварство! Изготавливают, например, подобие своего недруга и втыкают в это подобие иголки. Довольно нелепый метод, если учесть, каким быстрым и прямым путем способна двигаться недобрая мысль.

Александр: Мне бы не хотелось говорить с тобой об этом.

Измаил: Ты удивительное маленькое создание, Александр. Тебе не хочется говорить о том, о чем ты думаешь постоянно.

Александр: Если так... да, это правда.

Измаил: Скажи мне, о чем ты думаешь.

Александр молчит, мотает головой.

Измаил: Ты носишь в себе смерть одного человека. Подожди. Не говори ничего. Я знаю, о ком ты думаешь: высокий человек со светлыми с проседью волосами и бородой — поправь меня, если я ошибаюсь, — у него голубые глаза, яркие голубые глаза и костистое лицо, он широкоплеч — поправь, если я ошибаюсь, — в этот момент он спит, и ему снится, будто он упал на колени перед алтарем, над которым висит распятый пророк. Во сне он поднимается с колен и кричит в пустоту огромного собора: «Свят, свят господь Саваоф! Вся земля полна славы его!» Но кругом темно, и нет ответа, не слышно даже смеха.

Александр: Я не хочу, чтобы ты так говорил.

Измаил: Это говорю не я, а ты сам. Я облекаю в слова твои образы, я повторяю твои мысли. Правда о мире — это правда о боге. Отбрось колебания. Он спит крепко, его мучают кошмары. Дай мне твою руку, Александр, вообще-то это не обязательно, но так надежнее. Распахнутся двери... крик разнесется по всему дому.

Александр: Я не хочу, не хочу.

Измаил: Поздно. Я знаю твое желание. (Смеётся.) Такой маленький мальчик — и носит в себе такую ненависть, такие ужасные желания! (Насмешливо.) Твоя тощая грудная клетка того и гляди взорвется. Не бойся, Александр. Надо лишь отбросить колебания в решительный миг, поэтому я держу тебя в своих объятиях. Перед тобой только один путь, и я пойду с тобой, я уничтожу себя, войду в тебя, мой малыш, не бойся, я с тобой, я твой Ангел-хранитель. Сейчас пять часов утра, солнце только что встало. Распахиваются двери... нет, погоди. Сначала крик, душераздирающий крик разносится по дому, бесформенная пылающая фигура с воплем движется по...

Александр: Я не хочу! Отпусти меня, отпусти меня!

Александр пытается освободиться из объятий Измаила, но не в силах пошевелить и пальцем, не в силах даже закричать — он ясно видит охваченную пламенем фигуру, которая, шатаясь и вопя...

Эмили: Что случилось?

Комиссар полиции: Ваш муж, Его Высокопреподобие Епископ, скончался сегодня утром при ужасающих обстоятельствах. Мы полагаем, что нам удалось детально восстановить ход событий. Фрекен Эльса Бергиус, которая была тяжело больна, лежала в своей кровати. На её ночном столике стояла зажженная керосиновая лампа. По несчастной случайности лампа упала на постель, вследствие чего загорелось постельное белье, а также волосы и рубашка фрекен Бергиус. Охваченная пламенем, больная кинулась вон из комнаты и случайно попала в спальню Его Высокопреподобия Епископа. Согласно показаниям сестры Его Высокопреподобия, фрекен Хенриэтты Вергерус, Его Высокопреподобие спал очень крепко благодаря снотворному, которое вы, фру Вергерус, дали ему накануне вечером, перед тем как после бурного разговора с мужем вы покинули дом в двадцать минут пятого. Фрекен Бергиус бросилась на спящего, и огонь перекинулся на его постель и халат. Его Высокопреподобие проснулся и сумел высвободиться из-под умирающей и все ещё горящей женщины, но ему не удалось самостоятельно погасить пожиравшее его пламя. Когда старая фру Вергерус обнаружила своего сына, тело у него обгорело, а лицо было обуглено. Он подавал слабые признаки жизни и не переставая кричал, какие невыразимые муки испытывает. Через десять минут на место происшествия прибыли врач и «скорая помощь», но к тому моменту Его Высокопреподобие уже избавился от страданий и испустил последний вздох. Хотя я, фру Вергерус, не могу отбросить тот факт, что данное вами снотворное, возможно, усугубило несчастье, тем не менее, у меня нет оснований придавать этому факту серьезное значение, и посему я должен определить случившееся как страшное стечение особо злополучных обстоятельств, и я прошу вас, сударыня, принять мои глубочайшие и искренние соболезнования.

Два дня спустя после жуткой кончины Епископа Эмили с детьми приходит в Театр. Они в трауре, на вдове густая вуаль. Время раннее, до полудня ещё далеко, через щели закрытых ставен пробиваются лучи осеннего солнца. Над сценой мигает сонная рабочая лампа, зал погружен во мрак.

В пыльном сумеречном свете актеры похожи на двигающиеся ощупью тени.

Харальд Мурсинг: Мадам, я имел честь нанести вам вчера визит, но ваша девчонка-горничная не пустила меня на порог, передав при этом ваши оскорбительные слова.

Ханна Шварц: Господин Маркиз, мне стыдно за вашу назойливость, и я не могу не сожалеть, что у моих слуг не было возможности и сегодня утром не пустить вас на порог. Вы уверяете, что любите меня, господин Маркиз. В таком случае будьте добры избавить меня от вашего присутствия, которое — я говорю это совершенно искренне — у меня вызывает лишь негодование, чтобы не сказать гнев, при воспоминании о том унижении, которому вы меня подвергли в присутствии Её Величества Королевы.

Микаэль Бергман (входя): Так-так, господин Маркиз, какова причина столь раннего визита?

Филип Ландаль (в сторону): Вот так сюрприз, воистину! Интересно, чем дело кончится?

Харальд Мурсинг: Господин Граф!

Микаэль Бергман: Господин Маркиз!

Харальд Мурсинг: Только мысль о крови, пролитой вами за вашего Короля, господин граф, удерживает меня от того, чтобы незамедлительно, со всей силой бросить вам в лицо ту же гнусность, которую вы совершили по отношению к Маркизе. Избавьте эту благородную даму от позора...

Суфлёрша (сморкается): ...который вы навлекли на мой дом.

Харальд Мурсинг: ...который вы навлекли на мой дом. (Филипу Ландалю.) Не говоря уж о том, что хуже этой дряни ничего не писалось на французском языке, перевод, господин Ландаль, отвратительный, я говорю совершенно откровенно, хотя и знаю, сколько труда вы на это положили.

Филип Ландаль: Я знаю, господин Мурсинг, все делалось наспех, но у нас критическое положение.

Харальд Мурсинг: Раньше мы играли Шекспира, уважаемый. Мы играли великого Мольера, мы даже осмеливались ставить Генрика Ибсена.

Филип Ландаль: Вкусы публики, господин Мурсинг! Никто больше не желает слушать песни великанов, публика довольствуется мелодийками карликов. Никому больше нет дела до нашего Театра, ни зрителю, ни семейству Экдаль. Касса пустеет, актерам приходится несладко.

Ханна Шварц и Микаэль Бергман с удрученными лицами устроились на высоком деревянном диване без подлокотников. Они держатся за руки, вид у них пришибленный.