Ингман Бергман - Фанни и Александр

Александр: Да?

Голос: Свят! Александр!

Александр: Что?

Голос: Свят! Кошка на мышку, мышка на веревку, веревка на мясника и так далее. Понимаешь, что я имею в виду?

Александр: Кажется, нет.

Голос: Бог есть мир, и мир есть бог. Только и всего.

Александр: Прошу меня простить, но, если это так, как ты говоришь, значит, я тоже бог.

Голос: Ты вовсе не бог, ты всего лишь тщеславное дерьмецо.

Александр: Я утверждаю, что я не более тщеславен, чем бог. И буду очень признателен, если бог докажет мне противоположное.

Голос: Любовь! Александр!

Александр: Какая любовь?

Голос: Я говорю о Моей Любви. Любви бога. Любви бога к людям. (Пауза.) Ну?

Александр: Да, об этой любви я наслышан.

Голос: Бывает ли что-нибудь больше Любви?

Александр: Наверное, только член Его Высокопреподобия Епископа, больше я ничего придумать не могу, потому что мне всего десять лет и опыт у меня невелик.

Голос: Ответ правильный, но довольно дерзкий. Может, ты хочешь, чтобы я совершил чудо?

Александр: А что ты умеешь?

Голос: Я всемогущ. Ты забыл?

Александр: Не забыл, но не верю, потому что ты сам только и делаешь, что болтаешь о своем всемогуществе. Если бы ты действительно был всемогущим, это и так было бы ясно, и ни тебе, ни Епископу не приходилось бы каждое воскресенье доказывать это твое всемогущество.

Красное за дверью заколыхалось сильнее, рука вытягивается, пальцы шевелятся, зрелище вызывает отвращение. Глухой шум прокатывается по половицам. Дверь распахивается настежь, огромная фигура с раздутым лицом вываливается на пол, и из дыры в потолке спрыгивает Арон. Он смеется.

Арон: Поверил!

Александр: Я сразу понял, что это кукла.

Арон: А вот и не понял. Ты испугался.

Александр: Ни капельки.

Арон (передразнивает): «Ну все, мне крышка, а?»

Александр в бешенстве бьёт Арона прямо в смеющееся лицо. Ожесточенная драка длится очень недолго, через пару минут Александр лежит на полу, Арон сидит на нем верхом.

Александр: Сдаюсь. (Грустно.) Я сдаюсь.

Арон неожиданно улыбается и похлопывает его по щеке.

Арон: Не реви, Александр, я совсем не хотел тебя напугать, ну, во всяком случае, не слишком сильно. Я всю ночь работал над этой марионеткой — один богатый директор цирка из Англии помешан на наших куклах. И услышал, как ты крался по квартире. (Прислушивается.) Тихо. Слышишь? Мой брат Измаил проснулся. Слышишь? Он поет. Жалко Измаила. Он не выносит людей. Иногда он приходит в бешенство и тогда становится опасным. Пойдем навестим его. Врачи говорят, что его интеллект намного выше, чем у нормальных людей, он беспрерывно читает, невероятно много знает, и все наизусть. Хочешь кофе, Александр? Или кусок хлеба? Или подогреть тебе молока?

Александр: Ты сказал, что всю ночь работал. А я видел, как ты спал в спальне твоего дяди.

Арон: Есть много странных, необъяснимых вещей. Особенно ясно это видишь, занимаясь магией. Ты видел нашу мумию? Смотри внимательнее, Александр! Видишь, она дышит? Она мертва уже четыре тысячи лет, но она дышит. А теперь я погашу свет. Что ты видишь?

Александр: Она светится.

Арон: Правильно. Никто не знает почему. Сюда приходила целая куча ученых мужей, которые обследовали почтенную даму и снаружи и изнутри, но они не смогли объяснить, почему она светится. Непонятное приводит людей в ярость. Поэтому гораздо удобнее все валить на аппараты, зеркала и проекции. Тогда люди смеются, а это гораздо полезнее со всех точек зрения, особенно с экономической. У моих родителей был театр чудес в Петербурге. Поэтому я знаю, о чем говорю. Однажды, в разгар представления, появилось настоящее привидение, тетка моего отца, которая умерла за два дня до этого вечера. Привидение заблудилось среди механизмов и проекторов. Разыгрался скандал, и отцу пришлось выплатить зрителям деньги за билеты.

Александр: Я кое-что знаю о привидениях.

Арон: Дядя Исак утверждает, что мы окружены множеством миров, наслоенных один на другой. Он говорит, что кругом кишат привидения, духи, призраки, мороки, демоны, ангелы и дьяволы. Он утверждает, что даже самый малюсенький камешек живет собственной жизнью. (Обрывает себя.) Ещё кофе хочешь, Александр?

Александр: Спасибо, хочу.

Арон (подает): Все живет, все есть бог или промысел божий, не только добро, но и зло. А что ты по этому поводу думаешь?

Александр: Если бог и есть, это дерьмовый бог, и я бы с удовольствием дал ему пинка под зад.

Арон (вежливо): Твоя теория представляется мне весьма интересной, дорогой Александр, и вполне обоснованной. Что касается меня, то я атеист. Коли уж тебя с детства готовили в колдуны и обучили всевозможным фокусам, к чему потустороннее вмешательство! Я — фокусник и предпочитаю понятное, а в непонятном пусть зрители сами изощряются. Пойдём отнесем Измаилу завтрак? Идём, Александр. Ты действительно парень сообразительный, особенно если учесть, что тебе всего десять лет.

Александр: Мне в ноябре исполняется одиннадцать.

Как раз в это время, душным сентябрьским утром, до Эдварда доходит, что он выпил снотворное. Он по-прежнему сидит на краю кровати, отвернувшись к окну, одетый в свой грубый халат. Эмили неподвижно стоит у двери.

Эмили: Твоя сестра дала мне тюбик с таблетками брома, от бессонницы. Я положила три таблетки в бульон. У меня и в мыслях не было угощать им тебя. А когда ты ушел к Эльсе, я добавила в чашку ещё три таблетки.

Эдвард: Дьявол.

Эмили: Ты будешь спать крепко-крепко. А когда проснешься, меня не будет. Я спокойно умоюсь, причешусь и оденусь. Потом спущусь по лестнице и отопру калитку. Я возвращаюсь к детям, в Театр, в мой дом, к моей семье.

Эдвард: Я люблю тебя!

Эмили: Через несколько минут ты заснешь. А проснувшись, будешь страдать от тоски и одиночества. Но это пройдет, Эдвард.

Эдвард: Я изменюсь, и ты вернешься ко мне.

Эмили: Я никогда не вернусь.

Эдвард: Я буду преследовать тебя везде, куда бы ты ни уехала. Я отравлю тебе жизнь и погублю будущее твоих детей.

Эмили: Бедный Эдвард, ты уже не понимаешь, что говоришь.

Эдвард: Я не сплю. Сна ни в одном глазу.

Он встает и, охваченный яростью, почти ничего не видя, пытается нашарить её руку. Она уклоняется. Он ищет её глазами, его сотрясают судорожные глухие рыдания, слёзы стоят в его воспаленных глазах.

Эдвард: Помоги мне хотя бы лечь. Я ничего не вижу. Кружится голова.

Он стоит посередине комнаты с протянутыми руками, сомкнув веки, освещенный душным рассветом. Эмили, на мгновенье забывшись, делает несколько шагов ему навстречу, но приходит в себя и останавливается вне пределов досягаемости.

Эдвард: Ты здесь? Я не вижу тебя. Не вижу.

Эмили: Я здесь.

Эдвард: Помоги мне.

Эмили: У меня не хватает смелости помочь тебе.

Глухие, душераздирающие рыдания, слепые глаза, полуоткрытый слюнявый рот, протянутые руки, сгорбленное шатающееся тело, вытянутая шея. Пышные перины на мрачных кроватях, гримасы боли на лице распятого, тяжелые драпировки, потертые кресла и рассвет, не дающий ни тени, ни света, свинцовый, болезненный рассвет. Все это запечатлевается в мозгу Эмили, до конца своих дней она будет помнить это мгновение, слышать плач, всхлипы, резкие удары собственного сердца, будет ощущать запах пыли и вызванного, страхом холодного пота, будет видеть именно эту картину, именно этот миг.

Арон открывает запретную дверь. Александр входит в продолговатую комнату, в торце которой — окно без штор. В центре стоят грубо сколоченный деревянный стол и сломанное кресло. По стенам — полки, заваленные книгами, журналами и грудами бумаг. На узкой раскладушке, застеленной грязными простынями, лежит мальчик лет шестнадцати. У него круглое бледное лицо, светло-рыжие вьющиеся волосы и бледно-голубые узкие глаза, движения его по-женски изящны, голос высокий и чуть хрипловатый. Он одет в чересчур тесный черный костюм без жилета и галстука, рубашка в пятнах. На ногах вместо туфель толстые серые носки. Он с довольным выражением лица смотрит на вошедших, но с места не двигается.

Арон: Доброе утро, Измаил. Мы принесли тебе завтрак. Это мой друг Александр Экдаль.

Измаил быстро встает с кровати, подходит к Александру, кладет руку ему на плечо и рассматривает его своими узкими бледно-голубыми глазами Потом утвердительно кивает и улыбается, не улыбаясь.