Виллем Элсхот - Избранное

— Переговорили?

— Барышня, — сказал Боорман умоляющим тоном, — позвоните, пожалуйста, в последний раз. Речь идет об очень важном деле. Я начал было говорить, но связь неожиданно прервалась или же номер один-семь-два-восемь не хочет отвечать. Вы согласитесь в таком случае засвидетельствовать, что я…

— Я позвоню еще раз.

И вскоре после этого:

— Один-семь-два-восемь не отвечает.

Боорман растерянно выкрикнул еще несколько фраз, но я ничего больше не услышал, кроме клокотания, закончившегося всхлипом.

— Брюссель, переговорили с Гентом?

— Да, да, — ответил Боорман, отставляя в сторону аппарат.

— Не выгорело дело? — спросил Лауверс. Но Боорман был углублен в свои мысли и, казалось, совсем позабыл о нашем существовании… Не замечая полицейских, он смотрел на стену, как человек, который знает, что ему никто не может помочь, и судорожно глотал слюну.

— Я думаю, нам пора, — сказал Хендрикс, которому не терпелось уйти, несомненно потому, что вид Боормана внушал ему серьезные опасения.

Да и мне было не по себе, потому что совсем недавно я видел, как человек скончался за игрой в карты, и теперь меня не покидала мысль об этой сцене.

— Может быть, отправиться в его логово? — пробормотал Боорман. — Поезд отходит в пять шестнадцать. Но гнездышко, конечно, уже пусто или дома одна только жена, а она, разумеется, не в курсе дела: «Об этом, сударь, вы должны говорить с моим мужем». Послать телеграмму?

Вялым движением он взял листок бумаги и написал: «Кортхалс, похоронное бюро, Гент. Отмените бальзамирование и перевозку на „Кортхалсе XIV“. Подробности письмом. Боорман».

— Не откажите в любезности отправить это заказной телеграммой, Лауверс. Вы ведь будете проходить мимо телеграфа. Я устал и хочу лечь.

На лбу его и в самом деле выступила испарина, а глаза слезились; он вытер лицо носовым платком, после чего дал полицейским по сигаре.

Когда Лауверс уже собирался положить телеграмму в карман, Боорман взял ее у него из рук, снова перечитал написанное, смял бумажку в комок и небрежно бросил в корзину.

— Не надо. Теперь уже слишком поздно. «Когда пришла ваша уважаемая телеграмма, наш господин Кортхалс был в отъезде» и так далее. А затем, спустя несколько дней, я получаю личное письмо, полное заверений в совершенном почтении, и счет вместо постскриптума. Старая история. Когда заказ принят к исполнению, тут уже ничего не поделаешь — понимаете, ничего, ничего. В свое время фирма швейных машин «Зингер» тоже пыталась было заставить меня пойти на попятный. Бьюсь об заклад, что завтра покойницу привезут сюда.

— Нет, де Маттос, — заключил он, когда полицейские уже ушли, — я заплачу Кортхалсу. Я заплачу наличными, не оговаривая никаких скидок. Но я с ним за это расквитаюсь. Спокойной ночи. Ваша комната на третьем этаже. Завтра в девять утра жду вас в конторе.

На следующее утро покойницу действительно привезли, как и предсказывал Боорман. Не прошло и десяти минут после того, как я спустился вниз, когда к дому подъехал «Кортхалс XIV» и появился человек в черном, который вручил Боорману конверт, где, помимо счета, было вложено также письмо, доверявшее предъявителю получить причитающуюся сумму.

— Две тысячи пятьсот франков. Это еще по-божески, — сказал Боорман с каменным лицом. — Я вам сейчас выпишу чек.

— А это для вас, — добавил он, вручая похоронщику двадцать франков.

Сумма чаевых явно поразила человека.

— Не торопитесь с чеком, сударь, — вежливо ответил он и попросил Боормана открыть ворота. Он хотел поставить машину во дворе, потому что вокруг нее уже начали собираться соседские кумушки.

— Сволочи! — крикнул разносчик телеграмм, когда увлекательному зрелищу неожиданно был положен конец.

— Я схожу в фирму «Лапорт» и попрошу отрядить несколько человек, чтобы они помогли при разгрузке, — сказал похоронщик. — Через полчаса я вернусь.

Когда он ушел, Боорман покинул комнату Дирекции и принялся осматривать корпус «Кортхалса XIV», который и в самом деле имел необыкновенно импозантный вид. Боковые стены кареты были украшены черными занавесками, на которых сверкали серебряные слезы, а задняя стенка представляла собой двойную дверь, через которую происходила погрузка и разгрузка.

— А для чего эти занавески, мой друг? — спросил Боорман у невзрачного субъекта, который сидел за рулем с видом человека, недовольного своей участью.

Тот ничего не ответил. Потом порылся под пледом, прикрывавшим его ноги, вытащил из-под него большой сверток и развернул увесистый бутерброд. Проглотив несколько кусков, он оглянулся на Боормана, который, сидя на корточках, пытался заглянуть под карету, и спросил, нельзя ли раздобыть, немного воды, чтобы промочить горло.

— Принесите из Музея бутылку вина, де Маттос, и большую кружку. Пивную кружку, — тотчас же приказал Боорман.

— Нравится? — спросил он немного погодя, когда шофер отхлебнул глоток.

Тот утвердительно кивнул и, не переставая жевать, пробормотал несколько слов благодарности. Боорман взглянул на него еще пристальней, нащупал деньги в кармане брюк и, после непродолжительного колебания, дал ему пять франков.

— Бери! — сказал он, сунув ему в руку большую монету, — это тебе. Так для чего же занавески, мой друг?

И тут человека прорвало.

— Он вас, конечно, обвел вокруг пальца, сударь. Забальзамировал, не так ли? Я слышал, как они веселились по этому поводу. Держите теперь ухо востро, потому что за разгрузку надо платить отдельно. Если вы только дадите ему волю, сразу же получите еще один счетик, который хозяин уже успел заготовить, а этот задрыга держит в своем кармане.

Он, несомненно, еще долго продолжал бы в том же духе, но Боорман опять спросил его, дли чего, собственно говоря, предназначены занавески.

Я не знаю, что навело его на этот вопрос, и не уверен в том, что он сам это знал. Но впоследствии я сотни раз бывал свидетелем тому, как он, словно повинуясь какому-то инстинкту, безошибочно нащупывал слабое место своего клиента или противника.

— Для чего занавески, сударь? А чтобы не были видны окна. Вот, глядите, — сказал шофер.

С этими словами он отстегнул одну из украшенных серебряными слезами занавесок и приподнял ее — мы увидели матовое стекло, в середине которого был намалеван красный крест.

— Вы, конечно, недоумеваете, зачем в катафалке окна, сударь? — продолжал шофер, снова пристегивая занавеску. — Если только вы не впутаете меня в это дело…

— Вы можете положиться на меня как на каменную скалу, дорогой друг, — сказал мой патрон.

— Знаем мы эти скалы, — проворчал шофер.

Боорман без лишних слов всучил ему еще одну пятифранковую монету.

— Глядите-ка сюда, да повнимательней! — сказал шофер и протянул Боорману листок бумаги.

Это был проспект, украшенный двумя фотографиями автомобилей. Под одним из снимков стояла подпись:

«Моторизованный катафалк „Кортхалс XIV“ выезжает из Гента, чтобы перевезти в Париж останки графини Икс». А под другим: «Моторизованная санитарная карета „Кортхалс XV“ покидает Гент, чтобы доставить в Баден-Баден графиню Игрек».

— Что вы на это скажете, сударь? Неужели вы и теперь еще не поняли, что к чему?

И поскольку мы с Боорманом все еще ломали себе голову над этой загадкой, шофер сам подсказал нам отпет:

— Да ну же, пошевеливайте мозгами! Машина, которая стоит перед вами, это?..

— «Кортхалс Четырнадцатый», разумеется, — сказал я.

— Вот именно, — подтвердил шофер.

Еще раз вонзив зубы в свой бутерброд, он затем резким движением вторично открыл окно с красным крестом на стекле.

— А теперь, сударь?

Мы молчали.

— А теперь это «Кортхалс Пятнадцатый». Гип-гип ура! — издевательски завопил шофер и опорожнил второй стакан вина.

— Чертовски удачная выдумка! Ваш патрон — молодчина! — сказал Боорман, с восхищением, разглядывая проспект.

Затем он, несомненно, сообразил, что шофер по праву рассчитывает на бурное негодование.

— Скандальная история, друг мой, неслыханный обман! Морду надо набить вашему Кортхалсу! — патетически провозгласил он.

— Смотрите только не впутайте меня в это дело…

Боорман снова упомянул все ту же каменную скалу и начал было опять шарить в своем кармане.

— Да что вы, не надо! — отмахнулся шофер, у которого не хватило решимости взять деньги в третий раз. — Когда хозяину удается заполучить для перевозки труп, то занавески прикрывают окна с красным крестом, сзади присобачивают распятие, и вот вам «Четырнадцатый»! А если надо перевозить больного, то я немного поколдую, распятие и занавески укладываю вот в этот ящик, в карете вывешивается гамак, и «Пятнадцатый» отправляется в путь, словно «Четырнадцатого» и в помине не было. Так-то вот, господин хор-роший!