Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя
— Какой Якоб?
— Якоб Коэн, Коэна зовут Якоб.
Эга принялся было раскручивать проволоку с пробки, но тут, вспомнив вдруг, о чем он хотел расспросить Карлоса, поставил бутылку на место и, бросив монокль в глазную впадину, воскликнул:
— Да! Ты ведь был на вечере у графа и графини Гувариньо? Ну и как? Я, к сожалению, не мог тогда пойти.
Карлос рассказал Эге о вечере. Присутствовало всего-навсего десять человек; они рассеялись в двух отведенных для приема скудно освещенных залах, и там сонно жужжали их голоса. Граф донимал его политикой, дурацкими восторгами по адресу некоего великого оратора, депутата от Мезан Фрио, и бесконечными разглагольствованиями о реформе просвещения. Графиня была сильно простужена и привела его в ужас своими высказываниями об Англии, притом что сама она — англичанка. Она говорила, что Англия — страна, где нет поэтов, артистов, нет великих идей и где все заняты лишь тем, что копят фунты… В конце концов это ему наскучило.
— Черт возьми! — пробормотал Эга, заметно раздосадованный.
Пробка вылетела, он молча наполнил бокалы; и в молчании друзья пили шампанское, которое Якоб презентовал Эге, развлекавшему его жену.
Выпив, Эга уставился на ковер и, легонько вертя в руке вновь наполненный бокал с оседавшей пеной, произнес с плохо скрываемым разочарованием:
— Тебя, я вижу, соблазнить нелегко! — И через мгновенье: — И все же, милый, я уверен, что графиня тебе небезразлична…
Карлос сознался, что вначале, когда Эга рассказывал о ней, он и вправду не прочь был поволочиться за графиней — ее огненные волосы не оставили его равнодушным…
— Но едва я свел с ней знакомство, мой каприз прошел…
Эга сел, держа бокал в руке; некоторое время созерцал свои шелковые чулки, красные, как у прелата, и наконец многозначительно проронил:
— Она восхитительная женщина, Карлиньос.
Карлос на это лишь пожал плечами, но Эга настаивал: графиня — женщина умная и со вкусом; она — своеобычна, смела, в ней чувствуется налет романтизма, и весьма пикантного…
— Да и сложена она — стройнее не найдешь на всем пространстве от Бадахоса до Лиссабона!
— Перестань соблазнять меня, Мефистофель из Селорико!
Эга, развеселившись, фальшиво затянул:
Je suis Mephisto…Je suis Mephisto… [25]
Карлос закурил и, лениво пуская дым, продолжал говорить о графине и о том, что не успел он обменяться с нею тремя словами, как им овладела жестокая скука. И что не в первый раз он испытывает подобное влечение со всеми признаками любви, но это чувство, угрожая поглотить, по крайней мере на какое-то время, все его существо, внезапно разрешается скукой, «пересыхает». Словно порох, который, если его поджечь, так запылает, что, кажется можно спалить всю вселенную, а через секунду, глядишь, осталось лишь черное пятно копоти. Быть может, его сердце — одно из тех слабых, вялых, немощных сердец, неспособных удержать чувство и позволяющих ему выскользнуть сквозь рваные ячейки непригодных сетей?
— Я — пустоцвет, — заключил Карлос с улыбкой. — Я не могу любить, в чем сходен с Дьяволом… Согласно учению отцов церкви, главная кара Дьявола в том, что он не может любить.
— Это все красивые фразы, милый! — проворчал Эга.
Почему фразы? Не фразы, а суровая действительность! Он живет, видя, как его чувства сгорают у него в руках, подобно спичкам. Вот хотя бы его роман с женой гусарского полковника в Вене. Когда она не явилась на первое рандеву, он лил слезы величиной с кулак, уткнувшись лицом в подушку и пиная ногами одеяло, А через две недели он посылал Батисту сторожить у окна отеля, чтобы спасаться бегством, едва бедняжка полковница покажется из-за угла! А с этой голландкой, мадам Ругель, еще того хуже. В первые дни их любви он словно обезумел: хотел навсегда остаться в Голландии, жениться на мадам Ругель (как только она получит развод) и замышлял еще множество всяких сумасбродств; но вскоре, едва его возлюбленная обнимала его, — и какими прекрасными руками — ее руки казались ему тяжелыми, как свинец…
— Пошел вон, обманщик! Ты же до сих пор ей пишешь! — закричал Эга.
— Это совсем другое. Мы остались друзьями, сохранили чисто духовную связь. Мадам Ругель — женщина весьма одаренная. Она написала роман — в духе интимных и тонких исследований мисс Бронте, он называется «Увядшие розы». Я его не читал, она пишет по-голландски…
— «Увядшие розы»… по-голландски! — воскликнул Эга, хватаясь за голову.
Потом он приблизился к Карлосу и посмотрел на него сквозь монокль:
— Ты меня удивляешь, милый!.. Твой случай очень прост, это случай дон Жуана. У него тоже пламя и пепел всегда были рядом. Он искал свой идеал, «свою женщину», и, как правило, искал ее между женами своих ближних. Но apres avoir couche[26] объявлял, что обманулся, что это не та женщина. Просил прощения за ошибку и исчезал. В Испании он проделал так тысячу и три раза. Ты, так же как и он, попросту распутник; и, подобно ему, ты плохо кончишь — угодишь прямиком в преисподнюю!
Эга осушил второй бокал шампанского и принялся большими шагами мерить гостиную.
— Карлиньос, душа моя, искать «свою женщину» — занятие бессмысленное. Она найдется сама. У каждого есть «своя женщина», нужно лишь встретить ее. Вот ты сейчас здесь, у Креста четырех дорог, а она, может быть, в Пекине; но вы оба: ты, вытирающий мой репс своими лакированными ботинками, и она, молящаяся в храме Конфуция, — все равно незаметно для себя, неодолимо и неизбежно двигаетесь по пути друг к другу!.. Что-то я разговорился сегодня и мы с тобой тут наболтали всякой чепухи. Надо одеваться. И пока я буду обряжать свои кости, ты сочини еще что-нибудь про свое сходство с Дьяволом!
Карлос остался один в зеленой зале и докуривал сигару, пока Эга в спальне сражался с выдвижными ящиками шкафов, фальшиво и во всю мощь своего гнусавого голоса распевая «Баркаролу» Гуно. Наконец он появился во фраке, белом галстуке и пальто; глаза его блестели от выпитого шампанского.
Они спустились вниз. Там их ждала коляска Карлоса, возле нее стоял паж: его синяя куртка с желтыми пуговицами, великолепная пара гнедых с блестевшей, словно атлас, шерстью, серебряная сбруя, величественный рыжий кучер в расшитой ливрее — все это придавало «Вилле Бальзак» оттенок шика, которого так жаждала душа Эги.
— Жизнь прекрасна! — провозгласил он.
Коляска покатилась и уже выезжала на площадь Милосердия, когда путь им пересек открытый наемный экипаж. В нем сидел какой-то субъект в низко надвинутой шляпе и читал пухлую газету.
— Это Крафт! — закричал Эга, едва не вывалившись из дверцы.
Коляска остановилась. Эга одним прыжком соскочил на мостовую и побежал вдогонку за экипажем, вопя:
— Крафт! Крафт!
Вскоре послышались голоса встретившихся друзей, и Карлос, выйдя из коляски, увидел рядом с Эгой невысокого белокурого человека с розовым холеным лицом а надменной миной. Под хорошо сшитой визиткой угадывались мускулы атлета,
— Карлос, Крафт, — представил их друг другу Эга без лишних церемоний.
Они с улыбкой пожали друг другу руки. Эга настаивал, чтобы они все вернулись на «Виллу Бальзак» и распили еще одну бутылку шампанского в честь «прибытия Счастливчика». Крафт отказался, спокойно и решительно, и объяснил, что накануне он приехал из Порто и теперь направляется в сторону Французского Утеса, чтобы повидать старого Шелгена, немца, который тоже там живет.
— Ну, раз так, — воскликнул Эга, — тогда, чтобы нам поговорить и вам лучше познакомиться, я приглашаю вас завтра поужинать в отеле «Центральный», Договорились, да? Прекрасно. В шесть.
Не успела коляска вновь тронуться с места, как Эга рассыпался в похвалах Крафту, радуясь этой встрече, еще более усилившей его ликование. Эгу восхищала в Крафте прежде всего его невозмутимость истинного джентльмена, с коей тот мог равно сыграть партию на бильярде, пойти в бой, взять приступом женщину или отплыть в Патагонию…
— Крафт — одна из достопримечательностей Лиссабона. Ты будешь им до смерти очарован. А его дом в Оливаесе — настоящий музей!
Вдруг Эга запнулся, с тревогой посмотрел на Карлоса и нахмурился:
— Откуда, однако, он узнал о «Вилле Бальзак»?
— Но ты же не делаешь из этого секрета?
— Нет… Однако объявлений я тоже не давал. А Крафт только приехал и не виделся ни с кем, кого я знаю… Любопытно!
— В Лиссабоне всем все известно.
— Ну и город, черт бы его побрал! — проворчал Эга.
Назавтра ужин в «Центральном» не состоялся: он был отложен, поскольку Эга задумал, воспользовавшись предлогом, превратить этот ужин в торжественное празднество в честь Коэна.
— Я у них часто остаюсь ужинать, — объяснил свое намерение Эга, — и бываю там каждый вечер… Следует наконец отплатить ему за гостеприимство… Ужин в «Центральном» как раз то, что нужно. И для пущей торжественности я приглашу еще маркиза и этого болвана Стейнброкена. Коэн обожает подобных типов…
