Джон Пассос - Три солдата
– Ишь ты, цветок-то у него за ухом торчит, словно папироса! – сказал Джедкинс, презрительно фыркнув.
– Ну и нам как будто пора, – сказал Смолл, – в шесть нужно быть на квартирах.
Они помолчали минуту. Пушки вдалеке не прекращали своего грохота.
– Скоро и мы там будем, – сказал Смолл.
Крисфилд почувствовал на спине озноб. Он помочил губы языком.
– Уж и пекло там, воображаю, – сказал Джедкинс. – Война – это вам, братцы, не пикник!
– Плевать я хотел, – отозвался Крисфилд.
Солдаты были выстроены на деревенской улице с ранцами на плечах, ожидая приказа к выступлению. Тонкие клочья белого тумана все еще держались на деревьях и над маленькими садиками. Солнце еще не всходило, но гряды облаков в бледно-голубом небе над головой отливали малиновым цветом и золотом. Люди стояли неровной линией, немного согнувшись под тяжестью своей амуниции, покачиваясь взад и вперед, притоптывая ногами и хлопая руками; уши и носы покраснели от утренней свежести, над головами поднимался пар от дыхания.
Внизу на туманной дороге появился, медленно приближаясь, темно-оливковый лимузин. Он остановился перед строем. Из противоположного дома торопливо вышел лейтенант, натягивая перчатки. Солдаты, стоя в строю, с любопытством смотрели на лимузин. Они заметили, что две шины у него совершенно сплющены, а стекло разбито. На темной краске виднелись царапины, а на дверце – три длинных зубчатых дыры, уничтожившие номер. Легкий шепот пронесся по рядам. Дверца с трудом открылась, и из автомобиля, спотыкаясь, вышел майор в светло-желтой шинели. Одна рука его, обернутая окровавленными бинтами, держалась на перевязи, сделанной из платка. Лицо его было бледно и искажено неподвижной гримасой страдания. Лейтенант отдал честь.
– Ради Бога, где тут перевязочный пункт? – спросил майор громким дрожащим голосом.
– В этой деревне нет ни одного, майор!
– А где же тогда есть, черт побери?
– Не знаю, – сказал лейтенант смиренным тоном.
– Почему вы, черт побери, не знаете? Вся эта организация, будь она проклята, ни черта не стоит!.. Майора Стенли только что убили. Как, к черту, называется эта деревня?
– Тиокур.
– Где это, черт возьми?
Шофер высунул голову. На нем не было фуражки, а волосы его были полны пыли.
– Видите ли, лейтенант, нам нужно попасть в Шалон.
– Да, вот именно, Шалон-на… Шалон-на-Марне, – сказал майор.
– У квартирмейстера есть карта, – ответил лейтенант, – последний дом налево.
– О, поедем туда скорее, – сказал майор.
Он долго возился с ручкой дверцы. Лейтенант помог ему повернуть ее. Когда он открыл дверцу, люди, стоявшие поближе, мельком заглянули внутрь. В глубине экипажа виднелся длинный предмет, завернутый в одеяло, прислоненный к спинке сиденья.
Прежде чем войти, майор нагнулся, вытащил из автомобиля шерстяной плед, держа его далеко от себя здоровой рукой, и бросил его на землю. Автомобиль медленно тронулся, и, покуда он катился вдоль деревенской улицы, люди, выстроенные на ней в ожидании приказа, с любопытством рассматривали три зазубренные дыры на дверцах.
Лейтенант смотрел на одеяло, лежавшее посередине дороги. Он тронул его ногой. Оно было пропитано кровью, которая местами свернулась в сгустки.
Лейтенант и солдаты молча смотрели на него. Солнце взошло и засияло на крышах маленьких выбеленных домиков позади них. Далеко впереди на дороге полк начал двигаться.
V
На вершине холма они остановились на отдых. Крисфилд сидел на красном глинистом берегу и осматривался кругом, поставив винтовку между колен. Перед ним на краю дороги было французское кладбище: маленькие деревянные кресты, покосившиеся во все стороны, тянулись к небу, а бисерные венки блестели на теплом солнце. Вдоль дороги, насколько хватал глаз, тянулся длинный темный червяк, извивающийся вниз по склону между лишенных крыш деревенских домов и снова вверх, теряясь в изуродованных лесах на гребне следующей цепи холмов. Крисфилд напрягал зрение, чтобы разглядеть эти дальние холмы. Они казались совсем синими в полуденной дымке. От них веяло миром и тишиной. Река блестела около быков разрушенного каменного моста и исчезала между рядами желтых тополей. Где-то в долине выстрелила большая пушка. Граната завыла в пространстве по направлению к синим мирным холмам.
Полк Крисфилда двинулся снова. Солдаты, ноги которых скользили в глинистой грязи, спускались вниз по холму большими шагами. Ремни ранцев оттягивали им плечи.
– Ну не замечательная ли это страна? – сказал Эндрюс, шедший рядом с ним.
– Я бы лучше хотел быть в автомобильной части, как этот ублюдок Андерсон.
– О, к черту все это! – сказал Эндрюс.
В одной из петель его грязной куртки все еще торчал большой, увядший оранжевый златоцвет. Он шел, подняв голову, расширив ноздри, наслаждаясь прелестью осеннего солнца.
Крисфилд вынул изо рта потухшую папиросу и свирепо плюнул на каблуки человека, шедшего перед ним.
– Это не жизнь для белого человека, – сказал он.
– Я предпочитаю быть солдатом, чем… тем, – сказал Эндрюс с горечью; он мотнул головой в сторону застрявшего на дороге штабного автомобиля, наполненного офицерами.
Офицеры что-то пили из термоса, передавая его по кругу из рук в руки с видом воскресных экскурсантов. Они помахали солдатам, когда те проходили мимо, как бы сознательно разрешая себе несколько ослабить дисциплину. Один из них, маленький лейтенант с черными закрученными на концах усиками, все время кричал:
– Немцы улепетывают как зайцы, ребята! Они улепетывают как зайцы!
Неровные полувосторженные восклицания поднимались время от временя из колонн, проходивших мимо штабного мотора.
Большая пушка выстрелила снова. На этот раз Крисфилд был близко и почувствовал сотрясение, точно его ударили по голове.
– Ну и штучка, – сказал человек позади него.
Кто-то запел:
День добрый, мистер Зип-Зип-Зип!Остригли под машинку вас,Остригли под машинку вас,Остригли как меня!
Все подхватили. Шаги их мерно звучали по вымощенной улице, извивавшейся зигзагами между разрушенными деревенскими домами. Мимо них проезжали свернутые лазареты: большие грузовики, наполненные забинтованными людьми с серыми лицами, от которых шел запах пота, крови и карболки.
Кто-то затянул:
Праху быть прахомИ в землю лечь…
– Брось эту, – закричал Джедкинс, – она несчастливая!
Но все подхватили песню. Крисфилд заметил, что глаза Эндрюса сверкали. «Он еще будет самый бедовый из всех», – подумал он и заорал во все горло вместе с другими:
Праху быть прахомИ в землю лечь.Кого газ не душит,Уложит картечь.
Они снова взбирались вверх по холму. Дорога была изрыта глубокими выбоинами и воронками от гранат, полными грязной воды, в которой скользили их ноги. Начались леса, истерзанные остовы лесов, полные оставленных артиллерийских позиций и окопов; с расщепленных деревьев свешивалась разорванная маскировка. Земля и дорога были усыпаны жестяными банками и медными стаканами от картечи. По обеим сторонам дороги деревья, оплетенные бесконечными рядами телефонной проволоки, казалось, были обвиты лианами.
Когда они снова остановились, Крисфилд очутился на гребне холма около французской 75-миллиметровой батареи. Он с любопытством смотрел на французов, которые сидели вокруг на бревнах в своих розовых и голубых рубахах, играли в карты и курили. Их жесты раздражали его.
– Послушай, скажи им, что мы наступаем, – сказал он Эндрюсу.
– А разве мы наступаем? – сказал Эндрюс. – Ладно.
– Слушайте, правда, что фрицы улепетывают как зайцы? – закричал он французам.
Один из солдат повернул голову и засмеялся.
– Он говорит, что они улепетывают так уже четыре года, – сказал Эндрюс; он снял свой ранец, уселся на него и поискал папиросы.
Крисфилд снял свою фуражку и взъерошил волосы грязной рукой. Он положил в рот жевательного табаку и сидел, обняв руками колена.
– Долго ли, черт возьми, мы будем ждать на этот раз? – бормотал он.
Тени переплетенных и расщепленных деревьев медленно ползли через дорогу. Французские артиллеристы ужинали. Длинная вереница грузовиков, громыхая, проехала мимо, обрызгав грязью скученных по краям дороги солдат. Солнце село, и множество батарей внизу в долине открыли огонь, совершенно лишая людей возможности разговаривать. Воздух наполнился жужжанием гранат, пролетавших над головами. Французы потянулись, зевнули и спустились в свои окопы. Крисфилд с завистью следил за ними. На зеленом небе, над высокими искалеченными деревьями, начинали выступать звезды. Ноги Крисфилда болели от холода. Его охватил вдруг безумный страх перед чем-то, что должно неминуемо случиться сейчас, но колонна продолжала ждать, не двигаясь в сгущающейся темноте. Крисфилд упорно жевал, стараясь не думать ни о чем, кроме табачного вкуса во рту.
