Станислав Виткевич - Прощание с осенью
— Ну, ну, оставим эту тему, — проворчал Логойский, слегка покраснев. — Я не знал, что вы уже успели повидаться с моими слугами.
— Господин граф изменился: у члена партии СД теперь дворец, а говорят, что причиной этого стало как раз то, что пожилой господин от расстройства ноги протянул.
— Господин Темпе, а вернее, товарищ Саетан, примите, пожалуйста, к сведению, что я не люблю не одобренных мною фамильярностей.
— Что-то раньше вы не так боролись с фамильярностями, товарищ Енджей, — без зазрения совести выдал Темпе, щуря левый глаз.
Атаназий понял: Темпе был одной из мимолетных жертв Логойского в его инверсионных порывах. Это была, впрочем, так называемая «амфибия». В настоящее время он прибегал к инверсиям только в целях вербовки и подчинения нужных ему мужчин. «Ну да, ведь в бытность лейтенантом он служил в gwardiejskom ekipaże, ничего удивительного», — вспомнил Атаназий.
Л о г о й с к и й. Раньше это раньше, а сейчас давайте соблюдать новую дистанцию.
Т е м п е. Не известно пока, какую дистанцию мы будем соблюдать. Товарищ граф, видать, газет не читал. Все висит на волоске, конечно, для тех, кто умеет читать. И пусть только раз начнется, мы этой возможности не упустим. На нас работают все эти умеренные реформаторы. Умеренность и социализм — это почти логическое противоречие.
Л о г о й с к и й. И это говорите вы, офицер флотского резерва? Слушай, Тазя, может, мы его просто того...
От этой шуточки Темпе слегка побледнел.
Т е м п е. Я не знал, что у Тази теперь такая побочная профессия.
Логойский заметил, что слишком далеко дал уйти своей развязности.
Л о г о й с к и й. Оставим перебранку. Стоя под дверями, я слышал вашу теорию. И должен признаться, она меня в кое в чем убеждает. Возможно, поэтому мне было досадно, что кто-то успел опередить меня в ее формулировке.
Т е м п е. Это для меня только честь. Но чтобы так задаром и сразу, это невозможно. Это далекий и трудный путь к счастью. А главное, все до сих пор имевшие место создания культуры должны быть самым активным образом использованы: интеллект, господин граф, интеллект в первую очередь. А то вы что-то очень пренебрегли своими мозговыми полушариями в пользу других, притом, кажется, чужих вам. Что касается меня, то я уже давно сошел с этого пути.
Л о г о й с к и й. Тазя, этот Темпе стал невозможным. Я не знаю, как мне с ним разговаривать. (Угрожающе.) Товарищ Саетан, мы говорим серьезно — я тоже придерживаюсь того мнения, что излишнее раздувание роли сознания лишает нас блага непосредственного переживания. Но я выступаю в пользу индивидуальной потери человеческого облика. Общество само собой скатится на скотский уровень, если его члены...
Т е м п е. Без глупых шуток, господин Логойский. Я отношусь к своим идеям серьезно: они не являются функцией моих семейных или финансовых отношений. Вам, для того чтобы потерять человеческий облик, достаточно кокаина. Я тоже знаю массу вещей. — Логойский хотел что-то ответить, но его прервал Атаназий.
А т а н а з и й (обращаясь к Темпе). Слово «коммунизм» в моих устах — бледная идея из сферы идеального бытия, в твоих — кровавая бомба из динамита и живого мяса, разодранного на клочки. Оставьте ссоры. Темпе, ты идешь с нами на крещение Берцев? Последние судороги семитского католицизма у нас. Вскоре они найдут другой моторчик, который будет открыто давать им силы в еще большем масштабе. Сейчас человечество нуждается в пророке нового типа, но отличного от тех социалов девятнадцатого века. Планомерную потерю человеческого облика нужно, привлекательности ради, немного метафизицировать, показать ее трансцендентальную необходимость. Ни одна из известных религий здесь не поможет — надо придумать что-нибудь совершенно новое.
Л о г о й с к и й. Если, господин Темпе, именно вы должны стать новым типом пророка будущего, то я не завидую человечеству. Вы любую идею можете только обгадить.
Т е м п е. Ваша неприязнь ко мне основывается только на том, что вы завидуете моей силе, которой у вас нет. Сила у меня была для того, чтобы уверовать, но вера эта удвоила, если не больше, мои силы. (Все пребывали в угрюмом молчании.) Я обладаю адским организационным талантом. Сам даже не знал об этом. Грядущая перемена должна использовать меня, притом — на высших должностях. Вот увидите.
Они вышли в город, пахнувший морозом и толпой. Что-то странное было разлито в воздухе. Ощущалась какая-то тень, брошенная от чего-то такого, чего никто не видел: ощущение было тем более странным, что не было видно света, который мог бы бросить эту тень. Но все ощущали что-то такое, чего пока еще не было в газетах. Беспокоила позиция умеренной социалистической прессы: она именно советовала проявлять максимальную умеренность и призывала сохранять спокойствие — видимо, сами боялись. Темпе купил какое-то приложение и листал его на ходу.
— Скажу вам открыто, — говорил он, — завтра генерал Брюизор пробьет первую брешь, конечно, сам того не желая, но ради нас, есть у меня секретная информация. Мы ждем подходящего момента. Однако прошу сохранить это в тайне.
Атаназия в миг осенило. Так, стало быть, уже завтра? Внезапно весь мир закружился в танцующем свете: он почувствовал себя так, как тогда, перед дуэлью. Но сразу понял, что для него пока еще немного рановато — он не был готов: венчание, Геля, нерешенные проблемы. Им с Логойским было как-то нехорошо на улице вместе с товарищем Темпе: как будто шли в обществе бомбы: любая неосторожность и трах-тарарах! Все было хорошо в теории — практика их пугала. Не имея в себе никаких положительных противоядий, они теряли почву под ногами — пропасть разверзалась, казалось, прямо здесь, на этом тротуаре, в подворотнях сумрачных домов, в лицах встреченных людей. Только голубое небо в зените, заслоненное тянущимися облачками, было равнодушным и счастливым — как же завидовали мы этому его беззаботному безличностному существованию. Что делать с этим проклятым Темпе?
Т е м п е. Хватит с нас этих прометеевских людей, тех, что со светильниками, а теперь — с электрическими фонариками, наносят визиты толпе в ее норах, а потом возвращаются к своим повседневным высотам, а вернее низменностям духа. Массы сами возьмут себе все, без посредничества — порой довольно прибыльного — этих осветителей, и пустят своих людей в мир.
Л о г о й с к и й. Ничего вы на самом деле не знаете, товарищ Темпе. Россия идет вспять — никто во всем мире не принимает коммунизм всерьез.
Т е м п е. Но и сам коммунизм никого всерьез не принимает, кроме себя самого. А впрочем, это только вступление. Коммунизм — это переходная фаза, и колебания — неизбежны, все зависит от исходного пункта. Вспомните, откуда вышла Россия. Тот центр сил, из которого пошла эта всемирная волна, может даже на время погаснуть, но волна эта прошла и сделала свое. А впрочем, где же, господа тухлые демократы, ваши концепции? Вы, микроскопические наблюдатели с короткой дистанции, нисколько не понимаете величия идеи. Вы воете о тех идеях, которых у вас нет и быть не может, потому что идеи в наше время рождаются сами, в массах и находят под себя индивидов, готовых проникнуться их сознанием. Идея растет в жизни, а не выдумывается за столом, но прежде всего она должна быть и с т и н н о й: она должна возникать из исторической необходимости, а не быть лишь тормозом, предусмотренным для сдерживания человечества на паршивом уровне мнимой человечности при сохранении всех привилегий, но не для людей прежнего типа властителей, а для новых ловкачей, разного рода селфмэйдменов, бизнесменов и гиен, занятых в сфере торговли...
А т а н а з и й. Хватит, Темпе, ты зануда; если кто и знает все, так это мы. Как только я остаюсь один и думаю обо всем об этом и о том, кто я есмь, это представляется мне великим, а я сам, со всем моим индивидуализмом, делаюсь в сравнении с этим маленьким и излишним, не только я, но и те, другие — на вершинах. Но стоит мне послушать, как кто-нибудь вроде тебя изрекает пошлости, и все величие улетучивается, тут же превращаясь в скуку: я вижу уже не лишних людей, а лишнее человечество, которое ничего уже не создаст — а это гораздо хуже.
Л о г о й с к и й. Я верил в эсдеизм, потому что думал, что целью является истинное освобождение духа, свобода и большое творчество для всех — но теперь...
Т е м п е. Это как раз все те словеса, от которых мы избавились, в чем и состоит наше величие. Вы оба — псевдопрометеевские душонки. Вам бы хотелось быть благодетелями, да вам нечего дать людям, а когда люди сами берут, вы возмущаетесь. Механизация, или попросту говоря, сознательная потеря человеческого облика — вот будущая реальность, остальное — надстройка, орнамент, который так разросся, что стал забивать то, что должен был украшать. Мы дошли до предела буржуазной культуры, которая не дала ничего, кроме сомнения во всем.
А т а н а з и й. Все зависит от того, что мы от нее требовали — а то, что философия остановилась на чисто негативном определении границ познания, высвободило массу энергии, которая в противном случае была бы направлена на бесплодную борьбу с невозможным. («Да я ли это говорю?» — подумал он.) Это посерение, которое станет результатом обобществления, не обязательно должно означать потерю человеческого облика: можно механизироваться, сохраняя достижения культуры. И в этом направлении идет человечество, но не дойдет из-за сокрушительных катастроф, нацеленных на незамедлительное претворение в жизнь государственного социализма.
