Рене Баржавель - Девушки и единорог
Эми знала. Вся прислуга тоже знала. Эми перебросилась парой слов с садовником и кучером, а потом успокоила горничных. Для этих девушек, тоже католичек, решение Элис было своего рода их общей победой. Эми не хотела, чтобы возбуждение могло подтолкнуть их к каким-нибудь глупостям.
Когда они обедали вокруг большого деревянного стола, негромко переговариваясь и хихикая в тарелки с супом, Эми взялась за них всерьез.
— Успокойтесь, дурехи! Это большое несчастье для семьи!.. Да, несчастье!.. И я совсем не одобряю поступок мисс Элис. Мы всегда должны оставаться там, где нас поставил Господь, чтобы восхвалять его, и Бог один для всех, даже для этих свиней англичан, чтоб их дьявол поджарил!
Возвращаясь с конюшни, она увидела бледную замерзшую Джейн. Она медленно поднялась, держась за стенку и ощущая себя старой и невероятно дряхлой.
— Слушай, Эми. Сколько ей сейчас? Лет тридцать?
— Я точно не знаю.
— Это страшно, то, что она сделала, да, Эми?
— Не нам судить, цыпленок.
— Я не осуждаю ее, я ее понимаю. В тридцать лет, до сих пор не замужем, что ей было делать, как ты думаешь?.. Тетушка Августа говорит, что мы никогда не выйдем замуж!..
— Мы? Кто это, мы?
— Мои сестры и я! Она сказала, что здесь мы никогда не найдем себе мужей! И мы никогда не выйдем замуж!
— Я уважаю леди Августу, — сказала Эми. — Но она — просто старая хромая лошадь, которая давно перестала соображать! Господи, во что я только вмешиваюсь. Что, она сказала это тебе?
— Нет, не мне. Отцу.
— Это правильно, ему давно пора было задуматься! А тебе сейчас стоит заняться чем-нибудь, хватит бездельничать.
— Я ведь самая младшая! Если кто-то и появится здесь, то он будет не для меня! Я буду последней в очереди!
— Глупости, замуж всегда выходит самая младшая из сестер. Смотри, у тебя совсем промокло платье сзади, нельзя сидеть на земле. Иди поменяй платье, а потом займись чем-нибудь, займись делом! Будущие мужья любят девушек, которые умеют заниматься хозяйством.
— Но…
— Перестань! Когда тебе говорят сделать что-нибудь, ты должна выполнять это с радостью.
— Но…
— …с радостью и прилежанием! Короче, как ты собираешься стать воспитанной девушкой? Ты прекрасно знаешь, что должна слушаться меня, мой весенний цветочек, и что все сказанное мной говорится для твоего же блага! Когда ты родилась, именно я возилась с тобой. Ты тогда была вдвое меньше этого ягненка. Ну, иди, переоденься скорее в сухое.
Ягненок давно нашел убежище у своей белоснежной матери, спрятавшись между ее черных ног. Он энергично дергал ее за сосок, стараясь получить молоко, и его жалкий хвостик, торчавший кверху, дрожал от удовольствия.
Джейн рассмеялась, глядя на эту сценку.
— Значит, все-таки может появиться кто-то, кто заинтересуется мной, — помолчав, сказала она. — Китти сейчас уже совсем старая. И Элен тоже! Даже Гризельде уже лет двадцать, не меньше. Если ему понадобится кто-то помоложе. И ему не придется долго ждать. Ведь я сразу же скажу ему «да». Я не собираюсь ломаться. Хорошо, если у меня будет много детей.
— Еще бы, моя маленькая глупышка! Быстро беги переодеваться, а потом принимайся пересчитывать простыни! И проверь, хорошо ли выглажены льняные салфетки! Те, новые, на которых вышиты синие цветочки. Эта грубиянка Магрит, когда берется за утюг, может испортить все что угодно. Ведь с льняными вещами нужно обращаться очень бережно. А она ведет себя не деликатнее коровы. Иди, мой ягненочек, иди, займись бельем, моя умница, и ты никогда не останешься на обочине жизни.
Леди Августа приехала на остров на огромной костлявой кляче, такой же неутомимой, как она сама. Когда она, наконец, отправилась домой, Уагу внезапно выскочил из зарослей рододендрона и бросился на нее, стараясь укусить за ногу. Он прыгал несколько раз подряд, и его челюсти лязгали чуть ниже сапога всадницы. Леди Августа выругалась и перетянула его хлыстом. Когда Уагу кинулся в кусты, распластавшись над землей и держа горизонтально хвост, напоминавший белый след летящей ракеты, леди Августа попыталась развернуть лошадь, но та заржала, поднялась на дыбы и затем галопом поскакала к дамбе.
Они вихрем промчались мимо стенки, на которой строители дамбы поместили табличку, посвященную окончанию работ. Лишайники уже начали скрывать отдельные буквы выбитой на мраморе надписи, но Августа давно запомнила текст:
«Эта дамба свидетельствует о взаимной любви между Джонатаном Грином и жителями Донегола, как фермерами, так и всеми остальными. Когда в Донеголе свирепствовали чума и страшный голод, Джонатан Грин встал между нами и смертью. Когда же смерть подкараулила его за пределами острова и набросилась на него, все, католики и протестанты, сотнями пришли сюда со своими кайлами, лопатами и тачками и построили эту дамбу, чтобы Джонатан Грин мог отдать душу Богу в своем доме».
Большая тощая кляча начала успокаиваться только вдали от берега, когда перестала чувствовать запахи моря и острова.
Ехидный смех Уагу еще долго раздавался в лесу.
* * *Деревья окружали камни сплошным кольцом, останавливаясь в нескольких шагах от них, хотя садовники и не добивались такого. Эми объясняла это тем, что между разными формами жизни был заключен договор, по которому каждая занимала предназначенное ей место. И когда малышка-ученая Элен возражала, что камни — это мертвая материя, Эми отвечала, что ничто сущее не бывает неживым и неподвижным.
Гризельда сидела на лежавшем плашмя на земле камне. Как и ее дед Джонатан, она была убеждена, что упавшая плита указывала на что-то важное, может быть, на новые земли за большой водой или на затерявшуюся в бесконечности звезду, с которой на землю спустились ее предки; возможно, плита служила стрелой розы ветров, направленной туда, куда нужно было идти, чтобы покинуть остров. Оставшиеся стоять вокруг упавшего камни замыкали загадочный круг небесных часов, компаса столетий, предназначенного для исчисления пространства или времени, или того и другого сразу; не исключено, что и для чего-то иного.
Но голова Гризельды была занята более важной тайной. Ее не интересовали возможные формы жизни. Она растянулась во всю длину на каменной плите, глядя на плывущие над ней облака. Но она не видела в небе то, что ей хотелось бы видеть. Она закрыла глаза, но не увидела ничего нового. Тогда она принялась вертеть головой на камне, игравшем роль твердой подушки, сердясь при этом на себя и свою слабость. Непреодолимость желания увидеть Шауна Аррана пугала ее.
Она целиком отдалась воздействию камня и почувствовала, как он стал теплым, как среагировал на каждую неровность ее тела. Всем существом она потребовала у земли, неба и моря рассказать ей все, что ждало ее в будущем. Камень под ней превратился в лодку, покинувшую берег и уносившую ее по медленным волнам аромата цветов и зелени и тысячеголосого бормотания леса. Она одновременно ощущала себя на воде и на земле. И Шаун смотрел на нее и протягивал ей руку. Его взгляд обжигал, просил и требовал. Она слабела, и при этом хотела слабеть все сильнее и сильнее, стремилась лишиться всех желаний, кроме одного желания подчиняться. Но при этом она не могла подчиняться! Она хотела оставаться свободной!
В то же время во взгляде ее серых глаз за черными ресницами отражалась паника раненого и попавшего в западню животного. И спасти это животное могла только она сама. Он был сказочным принцем, она — принцессой, заточенной в башне. Что она будет делать завтра, в понедельник?
Но назавтра ей показалось, что у автомобиля нет желания выходить из строя. Он ни разу не остановился, и Шаун молча сидел за рулем, безупречно выполняя шоферские обязанности. Его присутствие ощущалось Гризельдой как источник тепла, способного обжечь. Когда двигатель принялся покашливать, она стиснула зубы, почувствовав, как сильно забилось у нее сердце. Но через несколько минут три цилиндра, поработав вразнобой, восстановили нормальный ритм и автомобиль продолжил путь. Гризельда искоса глянула на Шауна. Она могла видеть только часть его лица, наполовину скрытого под большими очками. На нем она не заметила никаких эмоций. Казалось, он смотрит вдаль, и ничто иное, за исключением горизонта, не доступно его взору. Это жутко раздражало ее. Еще больше раздражало понимание того, что он догадывался о ее состоянии. И она не сомневалась, что под его спокойствием скрывались страсти, толкавшие его к ней. Правда, она не была уверена, что является единственной причиной так хорошо скрываемого им нервного напряжения. Он оставался таким же загадочным и непроницаемым, как придорожный камень.
Неожиданно мотор снова принялся кашлять. Он плевался маслом, хрипел и заикался, пытаясь справиться с перебоями. Гризельда всем своим существом разделяла его агонию. В одно и то же мгновение она и надеялась, и боялась, что он остановится. Временами она даже забывала дышать. Волна жара охватила ее лицо, руки, все тело.
