Барри Пейн - Переселение душ
…Поток музыки приветствовал мисс Мордаунт, когда она поднималась к себе. Мистер Малкольм Харверсон пел под собственный аккомпанемент. Он обладал приятным баритоном. Оказывается, он еще и петь умел! А впрочем, чему тут удивляться? Ведь он же артист, и этим все сказано.
Мисс Мордаунт на этот раз была расположена послушать музыку. Ее обрадовало, что Малкольм Харверсон, очевидно, забыл о ее предписании. Но как только захлопнулась дверь в ее квартиру, музыка смолкла. И мисс Мордаунт пришлось довольствоваться разговором с Синтией.
…Синтия сидела там, где ее утром оставила мисс Мордаунт, — на подушке в мягком кресле, и ее мордашка выражала ласковое внимание.
Мисс Мордаунт сказала, что рада видеть ее снова, и похвалила за то, что та вела себя прекрасно. Потом заговорила о музыке:
— Он поступил бы гораздо разумнее, Синтия, если бы закончил песню, а потом прекратил играть. Мужчины всегда все понимают буквально. А вдруг он рассердился на меня? Наверное, так и есть. Вряд ли ты сможешь сказать мне, много ли он играл днем.
Увы, Синтия не могла этого сказать.
Мисс Мордаунт, со свойственной ей аккуратностью, вскрывала банку с языком, когда в дверь позвонили. Человек, который звонил, спросил, она ли мисс Мордаунт, и вложил в ее руки коробку с цветами. В ней лежали белые розы и записка от мистера Малкольма Харверсона: «С большой благодарностью за тот подарок, который вы мне прислали утром, — миссис Фагг».
И она почувствовала, что не имеет права отказаться от цветов. Она их любила, но ее доходы не позволяли ей покупать их часто. Она поставила цветы в вазу, вазу водрузила на обеденный стол и пригласила Синтию полюбоваться ими. А потом завершила вскрытие банки с консервированным языком и так быстро уничтожила его, как будто подобные деликатесы достаются ей бесплатно. Но мисс Мордаунт была счастлива. И голодна. А еще позже написала короткую записку, выражая благодарность мистеру Харверсону за цветы, а затем смастерила меховую шапочку для Синтии.
III
Время шло. Как только мисс Мордаунт возвращалась с работы, фортепьяно мистера Харверсона неизменно смолкало. Зря он на нее так дулся. Это глупо, думала она. Были же вечера, когда она требовала тишины с шести до десяти вечера. Но иногда можно было бы играть и до десяти часов. Надо сказать ему об этом. Но как?
И повод появился. В этот раз встреча литературного общества должна была проходить у нее на квартире. У мисс Мордаунт было всего лишь шесть чайных чашек, не хватало одной. Вечно забывала ее купить! Она готовила комнату к визиту гостей и вдруг вспомнила, что ей нужна еще одна чашка. И ей пришло в голову, что она могла бы позаимствовать ее у мистера Харверсона, а заодно объяснить ему, что она вовсе не является музыконенавистницей, как он полагает.
Он не проявил никаких признаков скверного настроения, когда впустил ее в свою квартиру. Пригласил в гостиную, большую часть которой занимал небольшой рояль и книги. Приятно пахло кожей и турецкими сигаретами.
Чашка, которую он принес, стоила того, чтобы из нее пили участники литературного общества. Он как-то невесело спросил, скоро ли наступит вечер, когда ему позволят играть после шести часов вечера.
— Вы могли бы играть в любой вечер. Только тогда, когда я особенно прошу, не играйте, пожалуйста, — сказала мисс Мордаунт.
Малкомльм Харверсон внезапно сел и так стиснул чашку руками, что чуть не раздавил ее.
— Вечно мне не везет, — пожаловался он. — Всегда все забываю. Я думал, что могу играть только вечерами, да и то по особому разрешению! Конечно, я должен делать так, как хочется вам. В конце концов, я благодарен вам за вашу доброту. Ведь вы для меня нашли миссис Фагг. Мне на роду написано все путать. Недавно со мной произошел один случай.
— Какой? — заинтересовалась мисс Мордаунт.
— Мне надо было ехать в северную часть графства на репетицию. Я узнал, какие поезда туда ходят, и решил ехать на поезде, который уходит в десять часов пять минут. Меня это устраивало. Но через некоторое время в мозгу моем некоторые цифры перевернулись, и я подумал, что должен ехать в пять часов десять минут. Я встал очень рано, не стал даже завтракать, боясь опоздать. И напрасно старался. В пять часов десять минут утра поезда не оказалось. Служащий на вокзале, который мне об этом сообщил, покатывался со смеху, кебмен, который меня привез, — тоже. Я готов был умереть на месте.
Мисс Мордаунт выразила сочувствие незадачливому музыканту, но не смогла скрыть, что ее этот случай рассмешил и удивил.
— Не понимаю, как человек с вашим музыкальным талантом не может разбираться в таких простых вещах.
— Иногда я вообще сомневаюсь в том, что музыка — это дар. Скорее всего это недостаток. Во всяком случае, некоторые бытовые вещи портят мне настроение. Иногда мне кажется, что мне только и остается, что развлекать людей в черных визитках и фетровых шляпах, которые сопровождают старых маразматиков на курорты.
— Вы очень любезны, — задумчиво сказала мисс Мордаунт. — Вы любезны настолько, что прекращаете играть именно в то время, о котором я говорила, и мне неловко, что я обеспокоила вас подобной просьбой. А сегодня у меня собираются члены литературного общества, и поэтому я вынуждена просить вас, чтобы вы сегодня вечером не играли.
— Конечно, не буду.
— Но я надеюсь, что вы будете играть завтра столько, сколько захотите. Ой, кто-то у моей двери. Спасибо, спокойной ночи.
Это была мисс Эдит Стаффорд.
— Я пришла пораньше, — заговорила она. — Хотела помочь тебе подготовить помещение.
— Спасибо, Эдит. Все в порядке. Я сейчас бегала за чайной чашкой.
— Ах! — сказала мисс Стаффорд. — Помню. К девушке по соседству. Надеюсь, ты уговорила ее, чтобы она не прикасалась сегодня к своему грохочущему ящику?
— Да, этим вечером она не будет играть, — сказала мисс Мордаунт, краснея. Как мы уже знаем, мисс Мордаунт не умела лгать.
Встреча прошла успешно. Мисс Тилбури прочитала свои заметки о том, что именно ей непонятно в творчестве Роберта Броунинга. Мисс Джексон упрекнула ее в том, что она не понимает его поэзии вообще. Мисс Эдит Стаффорд вступилась за мисс Тилбури, заметив, что мужчин-писателей часто трудно понять, в то время как мысли женщин-писательниц доступны для понимания всегда. Потом они все вместе пили чай, и мисс Мордаунт прихлебывала из синей чашечки, которая нисколько не походила на чашки ее гостей. Мисс Стаффорд спросила ее, что за девушка живет по соседству. Но мисс Мордаунт, покраснев, сказала, что не знает. И заговорила на другую тему.
А ночью, лежа с Синтией в кровати, мисс Мордаунт рассказала ей, что вечер прошел чудесно. Она также сказала, что мистер Харверсон был в плохом настроении. Но он в этом не виноват. Она добавила, что он не такой уж бедный человек, у него хорошая мебель, а иногда он нанимает кеб. И много чего еще Грэйс наговорила своей кукле. И опять Синтия терпеливо ее слушала, но глаза ее были закрыты.
На следующий вечер, когда мисс Мордаунт поставила в известность Синтию о том, что гардероб ее пополнился, звук фортепьяно мистера Харверсона прервал ее. Эту музыку мисс Мордаунт слушала с восхищением. А когда прозвучал последний аккорд, она не смогла удержаться и захлопала в ладоши…
Почти сразу раздался стук в ее дверь, и она, смутившись, впустила в квартиру мистера Харверсона.
Взглядом больших синих глаз он обвел комнату. В поле его зрения попала и Синтия, которую мисс Мордаунт спрятать забыла.
Но мистер Харверсон, который казался не более смущенным, чем всегда, куклу как будто не заметил, хотя на Синтии красовалась новая меховая шапочка, делавшая ее очаровательной. Он сказал, что услышал, как кто-то аплодирует, и если мисс Мордаунт и в самом деле любит музыку, то лучше всего ее слушать по другую сторону стены. Не хочет ли она зайти к нему?
Мисс Мордаунт приняла приглашение, удивившись собственному поступку. Она заняла легкое удобное кресло в той комнате, которая пахла кожей и сигаретами. И мистер Харверсон спросил, что сыграть для нее.
— Если вы играете Бетховена, то, пожалуйста, «Лунную сонату». Я ее люблю.
— Добрая старая «Лунная соната», — пренебрежительно отозвался мистер Харверсон. — Все школьницы должны переболеть ею, как корью. Впрочем, почему бы и нет.
И, не подумав искать ноты, мистер Харверсон сел и сыграл «Лунную сонату». Пренебрежение у него звучало лишь в словах, в музыке он его не допускал.
— Может, вам покажется, что я отстала от жизни, — сказала Грэйс Мордаунт, когда он закончил, — но музыка Бетховена прекрасна, и вы замечательно играете.
— Да, — согласился Харверсон, — Бетховен превосходный композитор. Если бы в годы своей жизни он имел такое фортепьяно, какие делают сейчас! Но он и без того прекрасен. Знаете, мисс Мордаунт, я не пил сегодня кофе, а тот, что из ресторана, настоящая бурда. Вы не поможете мне приготовить кофе?
