Сильвия Эштон-Уорнер - Времена года
– Мне хотелось бы сохранить этот листок.
– Пожалуйста... пожалуйста. Блидин Хат, не смейся так громко!
– Я заплачу ему.
Его рука шарит в глубине серого кармана, я слышу позвякивание серебра.
– Не говорите со мной о деньгах!
– Но это его собственность. Это...
– Простите? А вы, большие девочки, могли бы вести себя более прилично. Вы же видите: я разговариваю с посетителем. Я была достаточно снисходительна и не прерывала вас. Но сейчас вы, кажется, могли бы не мешать мне.
– Это ведь только разумно...
– А почему нужно быть разумным?
Губы неохотно растягиваются, улыбка преображает суровое лицо, рука возвращается пустой. Он подходит к пианино, облокачивается на верхнюю крышку и, поглаживая подбородок, наблюдает за классом.
– Условия, конечно, могли быть несколько лучше.
Я возражаю, широко открыв глаза и рот тоже:
– У нас есть крыша над головой! У нас есть крыша над головой!
Директор входит в класс, когда мистера Аберкромби уже нет, ему нужен мой журнал: он хочет сам подвести итоги.
– Мистер Аберкромби обещал прислать младшего учителя, который будет «помогать мисс Воронтозов во всех ее начинаниях».
Я с грустью смотрю на полыхающий костер, который почему-то называется «приготовительным классом», и улыбаюсь...
– К Полю он тоже заглянул, – продолжает директор. – По-моему, Поль ему очень понравился. Он не ошибся в Поле, это самое главное, он был прав, остановив на нем свой выбор. Я бы его не выбрал.
– А я бы и сейчас не согласилась его принять. Я понимаю, на первый взгляд он делает большие успехи. Но мне... я ощущаю в нем... какую-то неустойчивость. Все эти бессмысленные поступки. У него нет ни малейшего уважения к закону, к порядку, к обычаям. Он не считается с мнением других людей. Уроки он ведет хорошо, я знаю, но это, по-моему, скорее ваша заслуга, чем его. Ему нужно, чтобы кто-то постоянно его направлял и подталкивал. Его блуждания тоже наводят меня на размышления. Иногда я думаю, что школа – всего лишь еще одна пересадка на его жизненном пути, как флот. Возможность на время спрятаться от самого себя.
– У. У. хвалит его.
– Боюсь, как бы Поля это не погубило. Не знаю почему. Вернее, знаю. Он может поверить в искренность своего увлечения. Но если вы перестанете заряжать его своей энергией, он тут же упадет. По-моему, ему лучше это знать. Как учитель, он слишком простодушен, чтобы на него можно было положиться, в этом все дело. Я не верю, что он способен добиться чего-нибудь сам, без посторонней помощи.
Директор и старший инспектор знают о личной жизни Поля не больше, чем о моей.
– На самом деле я зашел к вам поговорить...
Ну конечно, я могла бы уже усвоить, что голова директора всегда занята тысячью разных дел.
– Сейчас я хочу прежде, всего взять ваш журнал.
– Ой, я ведь еще не проставила отметки!
– Давайте журнал, я сам проставлю.
– Как хорошо, что У. У. не поинтересовался журналом...
Директор смеется как мальчишка.
– Вы знаете, – продолжаю я совершенно серьезно, – никто не встал, когда он вошел.
Директор смеется еще громче... понятия не имею почему.
Потом его мысли возвращаются к Полю.
– Вы прекрасно понимаете, – говорит он, – что Поль обязан своими успехами не только мне. Вы тоже провели достаточно открытых уроков и в его классе и в своем собственном.
– Конечно, а вы знаете, чем обычно кончаются эти уроки? Вместо того чтобы проявить горячий интерес к моим методам или задать какой-нибудь убийственный вопрос о моих достижениях, он спрашивает, например: «А помните у Спендера: „Жажда любви, что разгорелась в тот печальный вечер”?»
Директор опускается на низенький стол и смеется так, что наше утлое суденышко ходит ходуном. Наконец он выговаривает:
– Надеюсь, в эту минуту рубашка у него была заправлена.
Удивительно, сколько радости доставил нам инспектор...
Мне кажется, что У. У. Дж. Аберкромби совершенно переродился в городской резиденции, куда я являюсь за своими текстами. Маска самоустранения, которую он носит в классе, слетела, готовность выслушать исчезла – передо мной человек действия. Я поражена до глубины души. Стремительные движения, решительный тон, неприступный вид. Незнакомец, которого я вижу впервые в жизни. Правда, он встречает меня на лестнице и подбадривает рукопожатием, но ни его вежливость, ни его элегантность не в силах заглушить ощущения, что передо мной – скала. Кто бы мог подумать? Я выклянчиваю у него разрешение взять пишущую машинку домой, но он хочет сначала посмотреть, как я печатаю, и стоит у меня за спиной. Я отнюдь не пренебрегаю духами – моим единственным оружием в этой борьбе, но, сколько я ни поворачиваю голову в нужном направлении, мне не удается достичь видимых результатов. Он уступает только потому, что убеждается в моей компетентности, хотя одному богу известно, как трудно доказать свою компетентность в чем бы то ни было – даже в болтовне – под этим замораживающим взглядом, и все равно я получаю разрешение лишь после сурового напоминания о его знакомом, которому эта машинка дорога как память: Я не могу опомниться от изумления во время всей этой процедуры. Но мне еще предстоит изумляться и изумляться. Он сам несет драгоценную машинку на другую сторону улицы, меня подгоняет изумление, и я торопливо иду за ним. Каким фантастическим зрелищем может вдруг стать переход через улицу! Ничего похожего на мои прогулки от сборного домика до большой школы. Мистер Аберкромби вырывается вперед, потом внезапно останавливается и ждет меня. Я делаю рывок, чтобы догнать его, и оказываюсь впереди. Мы снова начинаем вместе, секунда – и он перегоняет меня. Двинулись, остановились, подравнялись, двинулись... При чем тут возвышенные чувства? Мы обречены идти не в ногу. А может быть, это символ семейной жизни? Только теперь я в состоянии оценить его умение приспособиться к учителю в классе. Его дар мгновенно ориентироваться в обстановке, его беспредельную гибкость.
Но по дороге домой, пока за окнами машины неторопливо развертывается панорама лета, я подвожу окончательный итог. Самоустранение старшего инспектора – это сознательно выработанный прием, это способ заставить учителя показать себя. И бог свидетель, уж я-то себя показала! Моя бесконечная болтовня, его бесконечное терпение. Техника, моя дорогая, голая техника! Ах, черт побери!
Ну что ж, раздумываю я, приготовляя кофе, не пора ли начать радоваться своим ошибкам, раз я все равно без конца делаю ошибки, раз уж я не умею делать ничего, кроме ошибок. Нескончаемый перечень ошибок – вот что я такое; мисс Анна Ошибка – мое имя.
Наверное, не стоит упускать случай хорошенько поплакать по этому поводу. Правда, мне еще нужно вышвырнуть из мира позади моих глаз романтические бредни о старшем инспекторе, который будто бы видит во мне не только учителя, в то время как он добросовестно делает свое дело и ничего больше, но с этим я справлюсь. Так или иначе, заместитель найдется. На свете достаточно мужчин. Кстати, не пройдет и часа, как один из них будет ходить вокруг этого дома. Я просто унесу чашку кофе в Селах и всерьез займусь рисунками, пока его нет.
– Вы видели, какую работу проделал Поль?
Я зашла после занятий в класс директора.
– Вы только загляните к нему сейчас же, не откладывая! – Директор взволнован как мальчик. – Просто великолепно, я горжусь тем, что он сделал! У бедняги Поля все-таки есть что-то за душой! Но вы бы посмотрели, как он играет в теннис, просто смешно, честное слово. – Мы идем по коридору в соседний класс. – Я не верю собственным глазам, честное слово. Он послушался меня и принес мольберт, на полу новые циновки, Хирани сегодня подшила занавески. Он сам купил материал, представьте себе. Выбрал на прошлой...
– А вы знаете, он умеет держать мел в руках. Взгляните на эти рисунки на доске. Интересно, как он справляется с...
– У него есть чувство линии. И полюбуйтесь, какая чистота в классе, особенно для молодого человека. Как на палубе корабля.
– И все-таки его не назовешь счастливым. – Мы переходим в учительскую. – Такое впечатление, что он затрачивает слишком много усилий. Нет, не очень-то он счастлив.
– Потому что дети его не любят. Слушаются, но не любят. Это очевидно – дети его не любят.
– Они послушны, дисциплинированны и прекрасно занимаются.
– Интересно, означает ли все это, что у них хороший учитель?
– Во всяком случае, вряд ли это означает, что у них плохой учитель.
Но я знаю, что дальше нам с директором не по пути, и мне это неприятно. Поэтому я перевожу разговор на другое.
– Сейчас он по крайней мере не пьет.
– Он многому научился за эти полгода. Включите, пожалуйста, чайник.
– Одно время, – начинаю я, поскольку чаепитие располагает к откровенности, – Поль доставлял мне много хлопот.
