Владислав Реймонт - Комедиантка
— Боже мой, я ведь уже поставила чашки, совсем забыла… Ну ничего, попьем из этих, правда?
Принеся кофе, она засуетилась снова:
— Сахар забыла! Вы, наверное, любите сладкий кофе?
— Не очень.
Старуха вышла, было слышно, как она из стеклянной банки достает сахар, затем принесла два кусочка на маленьком блюдечке.
— Пейте, пожалуйста. Мне в моем возрасте нельзя сладкого, — оправдывалась Недельская, отпивая кофе ложечкой и смакуя каждую каплю.
Янка с усмешкой слушала объяснения и, не скрывая отвращения, пила препротивный кофе, ела пирожные с запахом плесени и соснового шкафа.
Старуха говорила о Владеке и угощала девушку, пододвигая тарелку с пирожными.
— Ну скажите, пожалуйста, на что ему это актерство? Ведь в школе учился, мог бы стать чиновником. А нам-то сколько позору, прямо хоть плачь. Ну, кому и впрямь трудно приходится, те и золотарями работают… только уже не от хорошей жизни. У всех его приятелей жены, дети, все служат и зарабатывают неплохо, живут по-человечески, как и положено человеку. А он что? Артист! Вы не думайте, что мы богаты, домик, правда есть, да домик-то маленький, жильцы не платят, а налоги растут, почти ничего не остается. Может, еще пирожное скушаете? Вот и Владеку пора бы жениться, скажу вам по секрету, кое-кто уже есть на примете. Владек обещал мне еще в этом году бросить театр и жениться. Видела я свою будущую невестку: славная девочка и из хорошей семьи. У них на Свентоянской колбасный магазин и два дома, а детей только трое: каждому достанется наследство! Уж как хочется, чтобы дело поскорей уладилось, мне с ним столько забот! Видит бог, я не жалуюсь, но Владек-то мой и выпить любит и деньги транжирит, как его отец. Да, да, жениться ему надо на богатой. Он шляхтич, моя дорогая, а если женится на такой, у которой за душой ни гроша!.. Не завидую ей тогда, ой не завидую! Я-то жизнь немножко знаю.
И она все без умолку тараторила шепелявым, старческим полушепотом и, сухонькая, маленькая, двигалась, как бледная тень. На ее низком морщинистом лбу лежала печать заботы о любимом Владеке, из поблекших голубых глаз не исчезала тревога.
Янке захотелось спать от этого монотонного голоса, единственного, что нарушало тишину квартиры. Она поднялась.
— Заходите ко мне иногда, моя дорогая, буду очень рада.
Старуха распрощалась с Янкой и, высунувшись в форточку, еще долго смотрела на девушку; при этом загадочная улыбка не сходила с ее лица.
Недельская умышленно приглашала к себе по очереди всех хорошеньких женщин из театра и рассказывала им о женитьбе Владека, чтобы выбить у них из головы всякие помыслы насчет сына.
У ворот Янка повстречалась с Владеком, который, увидев ее, вскрикнул от удивления.
— О, вы, наверное, были у матери! — услышала Янка вместо приветствия.
— В этом нет ничего дурного, — ответила та с улыбкой, заметив его замешательство.
— Ей-богу, эта безумная старуха только компрометирует меня. Наверняка рассказывала про мою женитьбу, о том, какой я шалопай, и так далее. Ребячество, Не сердитесь на нее, пожалуйста.
— Я вовсе не сержусь.
— Но зато смеетесь, конечно, еще бы, это же идиотизм. Весь театр потешается надо мной, здесь перебывали уже все женщины.
— Это, конечно, чудачество, но от любви… Мать любит вас.
— Эта любовь стоит у меня поперек горла, — возразил Владек кисло и хотел еще что-то добавить, но Янка молча кивнула ему и пошла. Владек не посмел следовать за ней. Недовольный и злой, он побежал к матери. Все это напомнило Янке дом, и ей вдруг стало не по себе от неприятных воспоминаний.
«Как-то сейчас там?.. — думала она. — Что делает отец? Ведь у меня есть отец!..»
И девушка почувствовала едва уловимую симпатию к этому чудаку и тирану. Она ясно представила себе одиночество отца среди чужих, смеющихся над его причудами людей.
«Может быть, он думает обо мне?» — спрашивала себя Янка, но ей вспомнилась последняя сцена, пережитые унижения, и она вновь ощутила в себе холодное, недоброе чувство, почти ненависть.
Однако во время спектакля, на сцене, за кулисами, в уборной Янка не переставала думать об отце, о его характере и о тех необъяснимых отношениях, какие сложились между ними. Что могло сделать его таким суровым и странным? За что он ненавидел ее?
Котлицкий преподнес Янке букет роз. Янка приняла их холодно и даже не взглянула на Котлицкого — так была занята она мыслями об отце.
— Вы сегодня не в настроении, — заметил тот, взяв ее за руку.
Янка вырвала руку и спросила:
— Может ли так быть, чтобы отцы и дети ненавидели друг друга?
— Уже в самом вопросе утвердительный ответ… Правда, случается это не так уж часто, ненависть — это ведь не равнодушие, напротив, это одна из форм любви. Ненависть — это всегда крик раненого сердца.
Янка ничего не ответила, она вдруг вспомнила Совинскую и ее яростные, полные ненависти упреки сыну.
«Может быть, и меня отец любит так же? — подумала она. — Да, но я не люблю его, он для меня чужой».
«Неправда! — возразила она сама себе, — неправда, он не чужой, и мне его жаль…»
Янка так остро ощутила в себе жалость к отцу, что на глаза невольно навернулись слезы; чтобы скрыть их, Янка низко наклонила голову.
«Что же такое любовь? Что такое любовь вообще?..» — размышляла она, стоя за кулисами и глядя на сцену, где выразительно и темпераментно Вавжецкий признавался в любви Росинской.
«Комедия!»
Майковская, проходя мимо, шепнула, указывая на Росинскую:
— Что за чучело! Какой шаблон! Ни на йоту искреннего чувства.
А позади Янки, в темном углу, какой-то господин в цилиндре, пожимая ручки хористке, изливался ей в любви…
«Комедия!»
Янка отошла в сторону, эта сценка в углу показалась ей отвратительной.
«Что такое любовь?.. Как все это понять?»
Она долго не могла успокоиться.
«Что-то должно случиться… Может, отец приедет, а может, Гжесикевич?»
Но тут же рассмеялась, столь нелепой показалась ей эта мысль.
Мими подбежала к Янке и сообщила:
— Все очень хорошо складывается, завтра нет репетиции. В Беляны поедем днем. Будьте дома, мы зайдем и заберем вас…
«Что такое любовь?..» — неотвязная мысль не давала ей покоя.
— Ох, Вавжек! Мог бы этой ведьме и не строить такие глупые рожи… Какое свинство! — возмущалась Зажецкая, бросая на сцену негодующие взгляды. — Вы только посмотрите, как она кидается к нему на шею! Целует его по-настоящему… обезьяна… Ну, подожди! Я тебе покажу, — прошипела она угрожающе и побежала к двери, откуда должна была выйти Росинская.
«Комедия!»
— Я еду с вами на прогулку, — сообщил Котлицкий Янке. — Топольский намерен изложить там какой-то план. Будем обсуждать вместе, вы ведь тоже едете?
— Вероятно, но если и не поеду, прогулка от этого хуже не будет.
— Тогда я тоже не поеду, просто будет незачем…
Котлицкий склонился над ней так, что девушка ощутила на лице его дыхание.
— Не понимаю, — сказала она, отстраняясь.
— Я еду лишь ради вас, — прошептал он.
— Ради меня? — Янка бросила на Котлицкого удивленный взгляд, неприятно пораженная его тоном. Внезапно она почувствовала к этому человеку неприязнь, почти презрение.
— Да… Вы могли ведь уже понять, что я люблю вас, — произнес он, с мольбой глядя на Янку, стараясь сдержать дрожь в губах.
— Совсем как в этой комедии, только там лучше играют! — с презрением бросила Янка, указав на сцену.
Котлицкий выпрямился, мрачная тень пробежала по его лошадиной физиономии, глаза угрожающе блеснули.
— Мое чувство вы принимаете за комедию? Уверяю вас, это не так, клянусь вам!
— Хорошо, завтра в Белянах, — прервала она его, подала на прощание руку и, мурлыча под нос какую-то песенку, пошла в гардероб. Котлицкий, кусая от злости губы, похотливо смотрел ей вслед.
— Комедиантка! — заключил он, уже уходя из театра.
«Какой лжец! Да и как он смел мне сказать такое? Зачем?..» — возмутилась Янка. Со дня именин у Цабинской он вел себя довольно странно, но только сейчас Янка начала осознавать смысл его поведения. «Любит меня!»
Это было почти оскорблением и вызывало протест. Янка смутно понимала, что своим признанием он унизил ее достоинство, унизил хотя бы потому, что принял ее за такую же, как другие женщины в театре.
«Что такое любовь?» — снова спросила себя Янка, глядя на хористок; каждая торопилась переодеться, чтобы успеть на свидание; постоянной темой споров и поводом для шуток всегда были мужчины и любовь. Янка относилась к этому с иронией, но и ее неотступно преследовал тот же вопрос, ответ найти не удавалось, а это порождало неудовлетворенность и раздражение.
Вернувшись домой, Янка сразу легла в постель, но уснуть не могла и еще долго вслушивалась в неясные звуки, доносившиеся с улицы. Часы текли медленно, тревога возрастала, и появилось предчувствие чего-то недоброго.
