Эмиль Золя - Собрание сочинений в двадцати шести томах. т.18. Рим
— Так что же? Как министерство?
Стефана присела, она не спеша разглядывала газеты, брошенные на столе.
— О, еще ничего нет, газеты поторопились. Премьер пригласил Сакко, они совещались. Но муж колеблется, боится, что сельское хозяйство не по нем. Вот если бы финансы! И потом, он не принял бы решения, не посоветовавшись с вами. А вы, дядя, как думаете?
Орландо резко оборвал ее:
— Нет, нет! Я не вмешиваюсь в эти дела!
Как это мерзко: стремительный успех проходимца, ловкого воротилы Сакко, неизменно удившего рыбку в мутной воде. Это начало конца. Разумеется, сын, Луиджи, приносил Орландо немало огорчений. Но подумать только: Луиджи с его широким умом, прекрасными данными был ничем, а этот интриган, ненасытный прожигатель жизни, Сакко, пролез в палату и теперь, того и гляди, подцепит министерский портфель! Сухонький, смуглый человечек с большими круглыми глазами, широкими скулами и выступающим вперед подбородком, очень суетливый и шумный, обладающий неистощимым красноречием, вся сила которого в удивительном голосе, мощном и ласкающем слух! Вкрадчивый, ничем не брезгующий, обольстительный и властный!
— Знаешь, Стефана, я лишь одно могу посоветовать твоему мужу: снова стать мелким почтовым чиновником, это, вероятно, и есть его настоящее призвание!
Старого солдата оскорбляло и приводило в отчаяние то, что человек, подобный Сакко, по-разбойничьи хозяйничает в Риме, в том самом Риме, завоевание которого стоило таких самоотверженных усилий. А Сакко теперь отвоевывал этот Рим, отнимал его у тех, кому он достался столь дорогой ценою, завладевал им, как орудием наслаждения, чтобы насытить свое безудержное властолюбие. Казалось, Сакко мягко стелет, но у него была хищная хватка. Вслед за победой, учуяв поживу, налетели голодные волки. Север создал Италию, Юг устремился за добычей, набросился на нее, упивался ею, как хищник своею жертвой. И особенно возмущал поверженного героя с каждым днем все явственнее проступавший антагонизм между Севером и Югом: Север, трудолюбивый и бережливый, был политически дальновиден, образован, стоял на уровне великих идей современности; Юг был невежествен, ленив, беспорядочен и ребячлив, бездумно радовался жизни, бросал на ветер красивые и громкие слова.
Стефана, поглядывая на Пьера, благодушно улыбалась; аббат отошел к окну.
— Ах, дядя, что ни говорите, а все-таки вы нас любите. Сколько добрых советов вы мне дали, и как я вам благодарна! Хотя бы вот тогда, с Аттилио…
Она говорила о своем сыне-лейтенанте и его романе с Челией, юной княжной Буонджованни, романе, о котором судачили во всех гостиных, как в кругах церковных, так и в светских.
— Аттилио — другое дело! — воскликнул Орландо. — Так же, как и ты! Это моя кровь, просто чудо, как я узнаю себя в этом юнце. Да, он весь в меня, таким я был в его возрасте, и до чего ж он красив, отважен, горяч!.. Видишь, как я себя хвалю. Но, по правде говоря, все, что касается его, я принимаю близко к сердцу, ведь Аттилио — это будущее, он возвращает мне надежду… Ну, и как его дела?
— Ах, дядя, он доставляет нам столько огорчений!.. Я уже вам рассказывала, но вы только пожали плечами, вы утверждаете, будто в этих вопросах родителям остается лишь предоставить влюбленным все решать самим… Но мы никак не хотим, чтобы вокруг болтали, будто мы подбивали сына завлечь юную княжну и жениться на ее деньгах и титуле.
Орландо откровенно забавлялся.
— Какая благородная щепетильность! Это супруг поручил тебе доложить о вашем благородстве? Да, знаю, что в столь щекотливом деле он подчеркивает свою деликатность… Но повторяю еще раз: я считаю себя не менее порядочным человеком, и все же, будь у меня такой сын, как у тебя, с его прямотой, добротой, с его простодушной влюбленностью, я бы позволил ему жениться, на ком ему вздумается. Скажите на милость — Буонджованни!.. Да эти Буонджованни со всем их аристократизмом и деньгами, которые у них еще не перевелись, должны быть счастливы, заполучив в зятья этакого красавца, да к тому же с таким золотым сердцем!
Стефана была удовлетворена, лицо ее вновь засияло благодушием. Она и пришла-то, несомненно, заручиться одобрением Орландо.
— Хорошо, дядя, я передам мужу, и он уж непременно посчитается с вашим мнением, ведь он питает к вам большое уважение, хотя вы к нему так суровы… А что до этого министерства, то, может быть, ничего еще и не выйдет: Сакко решит в зависимости от обстоятельств.
Стефана поднялась, на прощанье очень нежно, как и вначале, поцеловала старика, сказала, что он хорошо выглядит, очень красив, и заставила его улыбнуться, назвав имя какой-то дамы, все еще сходившей по нем с ума. Потом, сделав легкий реверанс в ответ на молчаливый поклон молодого священника, она удалилась с видом скромного достоинства.
Орландо помолчал, устремив взгляд на дверь, должно быть, снова охваченный печалью при мысли об этом тягостном и сомнительном настоящем, столь непохожем на славное прошлое. Внезапно он обратился к Пьеру, который все еще медлил и не уходил.
— Так вы, друг мой, остановились в палаццо Бокканера? Ах, каким жестоким ударом был для меня этот разрыв!
Священник поспешил рассказать ему о своем разговоре с Бенедеттой, подтвердив, что она по-прежнему любит Орландо и, что бы ни случилось, никогда не позабудет его доброту; старик был тронут, голос его дрогнул:
— О, Бенедетта — добрая душа, она незлопамятна. Но, что поделаешь, она не любила Луиджи, а он был, возможно, слишком груб… Их разрыв уже ни для кого не тайна, я так откровенно говорю с вами потому, что, к великому моему сожалению, все об этом знают.
Орландо предался воспоминаниям; он рассказал, как искренне радовался накануне свадьбы при мысли, что такая прелестная девушка станет его дочерью и возле кресла, к которому он прикован, будет сиять чарующая юность. Орландо всегда поклонялся красоте, поклонялся ей пылко и влюбленно, и если бы лучшую часть самого себя он не отдал отчизне, его единственной страстью была бы страсть к женщине. Правда, и Бенедетта обожала свекра, преклонялась перед ним, часами просиживала наверху, в его убогой каморке, озаряя ее ангельским очарованием. Старик оживал, ощущая свежее дыхание юности, аромат чистоты и нежную ласку Бенедетты, которая окружала его непрестанными заботами. Но зато какая ужасающая драма произошла вскоре; у него разрывалось сердце, ибо он не знал, как примирить супругов! Не мог же он винить сына за то, что тому хотелось быть желанным и любимым. Вначале, после той первой гибельной ночи, первого столкновения, когда оба, муж и жена, оказались непреклонными, Орландо еще надеялся образумить Бенедетту, увидеть ее в объятиях Луиджи. Когда же она, вся в слезах, призналась ему в своей давней любви к Дарио, рассказала, как все ее существо восстает при мысли, что она будет принадлежать другому, отдаст ему свою девственность, Орландо понял, что она никогда не уступит. Так прошел год, и пригвожденный к своему креслу старик весь этот год сознавал, что там, внизу, в роскошных апартаментах, откуда не достигал до его слуха ни единый звук, разыгрывается душераздирающая драма. Как часто прислушивался он, опасаясь ссоры, страдая оттого, что он бессилен и не может сделать этих людей счастливыми! Сын молчал; Орландо узнавал порою что-нибудь лишь от Бенедетты, ибо ее трогала и обезоруживала доброта старика; и этот несостоявшийся брак, в котором ему на миг почудился столь желанный союз между старым Римом и Римом современным, приводил Орландо в отчаяние: все его надежды рухнули, то было окончательное крушение мечты, наполнявшей его жизнь. Он так невыносимо страдал от создавшегося положения, что и сам начал желать развода.
— Ах, друг мой, я никогда еще так хорошо не понимал, что может существовать роковая вражда, что при самом добром сердце и здравом уме можно принести несчастье и себе и другому!
Дверь снова отворилась, на этот раз без стука, и вошел граф Прада. Слегка поклонившись гостю, который встал при его появлении, он мягко взял отцовские руки в свои и пощупал, не горячи ли, не холодны ли они.
— Я только что из Фраскати, пришлось там заночевать, строительство задерживается, и это доставляет уйму хлопот. Мне сказали, что вы дурно провели ночь.
— О нет, уверяю тебя!
— Ну, вы ведь не скажете… Почему вы упорствуете и живете здесь, пренебрегая удобствами? Это не по вашим годам. Вы доставили бы мне такое удовольствие, поселившись в более уютной комнате, вам и спалось бы там лучше!
— Ну, нет, нет!.. Знаю, что ты меня любишь, дорогой Луиджи. Но прошу, уступи моим стариковским причудам. Только так я и могу быть счастлив.
Пьер был поражен выражением горячей привязанности, с какою отец и сын глядели в глаза друг другу. Ему показалась бесконечно трогательной, необыкновенно прекрасной эта обоюдная нежность, которой не могли помешать ни расхождения в образе мыслей и поступках, ни столь частые разногласия в вопросах морали, разъединявшие этих людей.
