Том 2. Учитель Гнус, или Конец одного тирана; В маленьком городе - Генрих Манн
— Ну-с, фон Эрцум, — произнес Гнус, — а теперь извольте-ка незамедлительно очистить поле действия. А за то, что вы осмелились в присутствии учителя затеять драку, вам придется шесть раз переписать те стихи из псалма, которых вы не знали.
Эрцум, протрезвившийся и отягченный сознанием, что мускульная радость, только что им испытанная, — самообман, что победа над этим силачом ни к чему не привела, ибо победитель тут один — Гнус, не шевелясь глядел в равнодушное лицо актрисы Фрелих.
— Убирайтесь вон! — рявкнул Гнус.
Кизелак хотел прошмыгнуть за ним.
— Куда? Не испросив разрешения учителя!.. Вам дается задание — выучить наизусть сорок стихов Вергилия.
— Это почему? — возмутился Кизелак.
— Потому что так желает учитель!
Кизелак исподлобья на него посмотрел, решил, что лучше не связываться, и потихоньку ускользнул.
Его приятели успели уже уйти довольно далеко.
Эрцум, чувствуя потребность презирать и унижать Розу и ее обожателя, говорил:
— На девчонке, видно, приходится поставить крест. Я уж привыкаю к этой мысли. Уверяю тебя, Ломан, я от этого не умру… Но что ты скажешь о Гнусе? Видано ли такое бесстыдство?
Ломан горько усмехнулся. Он понял: Эрцум побит и жалуется, ища утешения в традиционной морали — неизменном прибежище всех побежденных. Ломан этой морали не признавал, как бы туго ему ни приходилось.
Он начал:
— С нашей стороны глупо было являться туда и полагать, что мы его смутим. Надо было сообразить, что такого не проймешь. Он уже давно считает нас за соучастников. Ведь сколько раз мы здесь встречались. Он и домой-то нас провожал, чтобы мы не мешали ему увиваться за этой Фрелих. Неужто он не допускает мысли, что ему, пока он таскался за нами, мог помешать кто-нибудь другой?
Эти слова ранили Эрцума, он застонал.
— Право же, ты не должен строить себе иллюзий на этот счет, Эрцум. Будь мужчиной.
Эрцум дрожащим голосом стал заверять, что Роза ему безразлична и что он уже больше не интересуется, чиста она или нет. Возмущает его только грязное поведение Гнуса.
— А меня ничуть, — заявил Ломан. — Напротив, этот Гнус начинает занимать меня: в сущности он интереснейшее явление. Подумай, в каких обстоятельствах ему приходится действовать, ведь он вся и всех восстановил против себя. Тут необходима громадная самоуверенность, я бы, например, не выдержал. Да к тому же надо быть в какой-то мере анархистом…
Все это выходило за пределы понимания фон Эрцума. Он что-то буркнул себе под нос.
— Что? — переспросил Ломан. — Да, конечно, сцена вышла мерзкая. Но было в ней что-то мерзко-величавое, или, вернее, величаво-мерзкое. Так или иначе, но величие в ней было.
Эрцум не мог больше держать себя в руках.
— Ломан, неужто она и вправду не была невинна?
— Во всяком случае, Гнус теперь прикрыл грех. А из этого ты можешь сделать вывод об ее прежней жизни.
— Я считал ее образцом чистоты. Все это какой-то тяжелый сон. Ты будешь смеяться, Ломан, но я близок к самоубийству.
— Если хочешь, посмеюсь.
— Как мне с этим справиться? Неужели еще кто-нибудь переживал подобное? Я ставил ее так высоко, по правде говоря — я даже не надеялся ее добиться. Ты помнишь, в каком я был состоянии, когда разрывал курган? И, клянусь, не от радости, я просто дрожал перед ее решением. Видит бог, я бы удивился, если бы она согласилась бежать со мной. И как мог я надеяться, чтобы женщина с такой душою снизошла… И когда жребий был брошен…
Ломан искоса поглядел на него. «Жребий брошен…» Эрцуму надо было дойти бог знает до какого состояния, чтобы заговорить так высокопарно.
— …я и тогда чувствовал, что я пропащий человек. Но по сравнению с сегодняшним это еще было блаженство. Понимаешь ли ты, Ломан, до чего низко она пала?
— До гнуси.
— Нет, ты только подумай, ну пара ли он ей? Или уж она самая что ни на есть последняя?
Ломан не отвечал. Эрцуму, видно, насущно необходимо вознести Розу Фрелих до облаков. Этот недалекий малый внушает себе, что никогда не дерзал надеяться обладать Розой Фрелих. А цель этого самообмана — то, что Гнусу уж и подавно не подняться до нее из своей грязной лужи. Жизненный опыт в образе скотницы скрылся в туманной дали, рыжий помещичий сынок уступил место нервозному мечтателю; так было легче самолюбию Эрцума. «Вот они, люди!» — подумал Ломан.
— А когда я начинаю спрашивать себя, почему же, — продолжал Эрцум, — я не нахожу никакого объяснения. Я предлагал ей все, что только может предложить человек… Чтоб она меня полюбила, на это я, честно говоря, не очень-то надеялся. Она обходилась со мной не лучше, чем с тобой! Да и почему бы ей выбрать именно меня… Но Гнус… Можешь ты этому поверить, дружище? Гнус?!
— Женщины непостижимы, — изрек Ломан и погрузился в размышления.
— Я все еще не верю! Не иначе как этот подлец посулил ей золотые горы; он ее загубит.
И подумал:
«Может быть… тогда…»
Тут их догнал Кизелак. Он уже довольно долго крался за ними. Кизелак заорал во весь голос:
— Лопни мои глаза, если Гнус не расщедрился на десять марок; я подглядел в скважину.
— Врешь… скотина! — взревел Эрцум и ринулся на него с кулаками.
Но Кизелак это предусмотрел и в мгновение ока скрылся.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Кизелак соврал. Гнус и не думал предлагать деньги артистке Фрелих: не из деликатности и не от скупости, просто не догадался, и она это знала. Ей пришлось нередко и достаточно прозрачно намекать на неудобное жилье, прежде чем он вспомнил о квартире, которую обещал нанять для нее. Когда он, наконец, завел об этом разговор и предложил ей перебраться в меблированные комнаты, она вышла из себя и без околичностей потребовала, чтобы он снял и обставил ей квартиру. Гнус был поражен.
— Поскольку ты всегда проживаешь совместно с супругами Киперт…
Он привык мыслить прочными категориями; столь решительный переворот следовало всесторонне обдумать. Мозг его напряженно работал.
— А если — прошу заметить — супруги Киперт покинут наш город?
— А если я не пожелаю с ними ехать, — немедленно возразила она, — что тогда мне прикажешь делать?
Он растерялся.
— Ну же, Гнусик, ну? — Она заегозила вокруг него
