Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
— Кто тут помянул Шаттиха? — спросил Мулле, однако без всякой запальчивости. — Мне ли не знать Шаттиха? Спекулянт, который прибрал к рукам весь мой капитал, мое наследство! — И тут он снова впал в исступление: — Обольстил мою мать, да и упрятал ее неведомо куда. И такие-то типы ходят нынче в рейхсканцлерах. Я его убью! — заключил он уже хладнокровно и деловито.
Эмануэль подумал, что спорить с Мулле не стоит.
— Это еще не дает тебе права болтать всякие глупости о даме, — ограничился он нравоучительным замечанием.
Этот тон пришелся не по вкусу Мулле.
— Вот еще! Разве я стану называть даму девкой! У меня на это глаз наметан.
Мулле стал невыразимо противен Эмануэлю. Грязные насмешечки, да и настоящая грязь, сползающая по лицу жирными каплями… Красиво же оно разрисовано к концу воскресного дня, — это плоское, как сковорода, лицо. Да и каплет с него, как со сковороды, ополоснутой жирными помоями.
Эмануэль отвел взгляд от Мулле и вдруг заметил в одной из отдаленных лож профиль… Право же! Это профиль Инги, такой знакомый, несмотря на непривычное розовое освещение. Если бы даже не была видна линия щеки, он узнал бы эти плечи. Ее собеседника не видно, но, разумеется, это Эман. Когда он шпионил на улице за Эмануэлем, он только хотел убедиться, что его приятель направляется не в бар. Да, это так. Здесь Эман встретился с Ингой. Ошеломленный Эмануэль старался рассмотреть соседа Инги сквозь волны табачного дыма.
Эти волны обволакивали зал со всеми его привычными деталями: Мелите, кельнерами, матерчатыми куклами для дам и Мулле с компанией. Даже фрейлейн Зонненшейн была на месте. Что же, она уступила Эмана Инге? С ума сойти можно! Инга, которая только час назад…
В отчаянии, чувствуя холодок под ложечкой, Эмануэль двинулся по проходу к Инге. Но он с трудом пробирался вперед: за него уцепился Мулле.
— Это уж мое дело, — горячился Мулле. — Кому не жаль своих костей, выходи. Только не называй ее девкой, не то будет тебе нокаут!
Эмануэль с трудом добрался до ложи.
Странно! В ложе сидел не Эман, а какой-то незнакомец, невысокого роста, широкоплечий. Увидев Эмануэля, Инга прервала разговор. Молчал и Эмануэль. Незнакомец тоже ждал. Но ждать пришлось недолго.
— Паразит! — сразу выпалил Мулле. Он знал по опыту, что это всегда сходит ему с рук. Но на этот раз было иначе. Мулле совершенно неожиданно очутился на полу. Он лежал с закрытыми глазами. Небольшая пауза — и Инга поднялась одновременно с незнакомцем, который, сбив Мулле с ног, успел спокойно усесться на свое место.
— Это мистер Вильямс, — объяснила она своему другу. — Тренер Брюстунга. Сегодня ему никак нельзя было отлучиться… он пришел только потому, что у нас такая неотложная надобность… из-за нашей поездки…
— Из-за нашей поездки? — в недоумении повторил Эмануэль.
Распростертый на полу Мулле привлек к себе внимание публики, вокруг него теснились любопытные, и разговаривать было трудно. Молодые люди обменялись взглядами и, без слов поняв друг друга, вышли на улицу, чтобы продолжить беседу. Из ложи им удалось выбраться лишь благодаря грозной осанке англичанина, лицо которого как нельзя более к ней подходило. Внутренней же решимостью Эмануэль нисколько ему не уступал. На улице Инга шепнула ему на ухо:
— Ты же понимаешь, что нам необходимо уехать. Я не могу теперь жить под одной крышей с Марго.
— Может быть и так, — сказал Эмануэль.
А про себя думал: «Мне-то какое дело! Что же — все потерять из-за ее чувств?» — и тому подобное. Она угадывала каждую его мысль. Настолько хорошо она знала его и ему подобных. Поэтому, не теряя времени на грустные размышления, она заговорила о вещах, которые интересовали его.
— Здесь тебе никогда не удастся довести до конца это дело. Разве тебе не ясно? Нам необходимо уехать. Ты можешь попасть в опасную переделку. Разве тебе не ясно? — повторила она; ведь ей самой все было неясно, кроме того, что она хочет уехать. — Оттого я и вспомнила о Брюстунге: из всех наших знакомых он самый сильный, он может тебя защитить. Вернее, вы вместе с ним будете охранять меня, — быстро поправилась Инга, но тут же увидела, что эти слова тоже задели его. Предложение Инги показалось ему обидным. Что-нибудь одно: если отвергаешь Брюстунга как любовника, то и деловые отношения отпадают. Нет, у женщины своя логика. Она пытается свести и использовать обоих: и любимого и отвергнутого.
— У тебя слишком много врагов, — воскликнула она с отчаянием, и на глазах ее показались слезы.
И оттого что Инга заплакала, Эмануэлю сразу стал ясен чисто женский ход ее мыслей. Он обратился к англичанину:
— Куда вы, собственно, едете, Вильямс?
На этот вопрос по-английски ответила Инга:
— Если сегодня вечером Брюстунг победит, они завтра уезжают в Берлин, он будет там выступать. А уж Вильямс все наладит.
Это было сказано для англичанина и повторено по-немецки. Ее любимый не был силен ни в английском, ни в боксе, в данную минуту это даже несколько принижало его. Чтобы утешить его и себя, Инга сказала:
— Надо переодеться, уже семь.
— Я куплю билеты. А то не достанем.
— Не покупай, билеты есть, — громко ответила Инга как бы мимоходом и быстро вошла в дом. Билеты, конечно, дал ей Брюстунг, да и платье от него. Инга уже скрылась в лифте, когда Эмануэлю подумалось, что она наденет платье, подаренное Брюстунгом… Те восемь минут в больнице вспоминались ему теперь, как вспоминаются хорошие времена. Да, теснимый заботами и делами, он недооценил Ингу. Вильямс откланялся.
Мимо все еще сновали люди, задевая удрученного юношу, который стоял у дверей своего дома. Кто-то даже хлопнул его по плечу. Он встрепенулся. Это был Мулле, опиравшийся на руку Эмана.
— Что с ним случилось? — спросил Эман.
— Ты же видишь, нализался, — ответил Эмануэль.
— Это само собой. Но в баре что-то произошло. Это дело я еще расследую, — произнес Эман особым, свойственным ему тоном, не то добродушно, не то угрожающе.
Но Эмануэль не обратил внимания на его слова. Он весь был во власти одного впечатления: как несправедливо он заподозрил Эмана. Не Эман сидел в ложе возле Инги, его вообще не было в баре, ни до происшествия с Мулле, ни после. Отсюда юноша сделал смелый вывод, что не Эман гнался за ним по улицам — и в этот раз и в прошлый.
Эмануэль был озадачен, сконфужен, но больше всего его разбирала досада
