Оренбургский платок - Анатолий Никифорович Санжаровский
И что ж ты думаешь? Села за прядево.
Всё на себя бу-бу-бу:
— Рано встала, да мало напряла. Негоже неполну вере— тёшку спокидать…
Зять на подгуле подшкиливает:
— Что нам прясть? Пускай зайцы прядут! А ты ложись!
Смалчивает Пашаня на таковецкие выкомуры. Утерпу набралась. Знай себе в нитку тянется в деле. Старается.
Олька, внучка, притолкнулась рядком раскроить ей кофтёшку из байки. Привезли старушке в гостинец.
Пашаня и восстань:
— Дажь не порть, окаянщица! Не надь!.. Ты лучше скажи, нахороше запомнила, как наумила гирьяльская казачка?
— Как не запомнить? Вы сколько раз повторяли… «Трудись, не ленись, никого не обижай, Бога поминай — будешь в ряду людей». Так?
— Так! Так! — степлела и голосом, и лицом Пашаня. — По таковской линии и ступай, внучушка, в жизни. А… А байку на меня не порть. Не надь.
Не надо? Ну и не надо.
Олька опеть и накинь ноженцы[213] на старый гвоздок.
Дело к ночи. Всё Жёлтое уже без огней.
Пашанька в своей боковушке всё пряла. Заподряд шесть дён уже пряла. Музли[214] вон сели на пальцы.
В дому уговаривали все:
— Бабаня, не больно себя загоняйте. Ложитеся.
А она ни в какую:
— Ваш день к вам взавтре чем свет подоспеет. А мне нонь последненький сдан.
Ну… Ничего не сказали ей на таковецкие погорячливые речи.
Легли.
Она всё пряла.
Ковда это утром зовут к столу — голоса не даёт. Подходят, а она — мёртвая…
Уснула и не проснулась. Ни мук тебе, ни стонов. Опочила смирнёхонечко.
А на столе полным-полна веретёшка пряжи…
30
Счастье в нас, а не вкруг да около.
Из кручинного молчания выпихнул нас детский голос.
Мы поворотили головы на крик.
Оголец году так на пятом стоял на перстичках[215] и тянул распахнутые руки к коту на крыше. Молительно просил-командовал:
— Ну пигай, Барсик!
Кот робел прыгать и с мяуканьем кружил по искрайке железной кровли.
Мальчик устал держать раскинутые руки.
Погрозил коту кулачком:
— Да ну пигай ты!
Лукерья не отпускала из виду мальчонку.
С сердцем хлопнула в ладоши.
— Сашка! — спустила тонкий голос на парнишку. — Ну, ты чё, ловкой, весь взвертелся? Я наведаюсь к те, запасная ты спица, в загривок. Ты допечёшь! Не мани кота, вертопрах. Шею ж свернёт! Лучше по правде скажи, ты как след поел?
— Как след…
— Молоко яичком[216] съел?
— Съел… Бабуня! А мы вдвоём со стулкой, — мальчик кивнул на высоченную узкую табуретку у стены, — достигаем до крыши. А можно… Я подыму стулку. Котик на неё скакнёт, и я спущу его тихо-натихо вниз?
— Это совсем другой коленкор, — вошла в соглас Луша и подхвалила: — Я погляжу, так ты местами деловец!
В два огляда кот гордо мурчал у мальчика на руках.
Отворилась дверь. За порожек занесла ноженьку важная такая да крепонькая девчоночка летами и росточком победней мальчика. Красивая, в кашуле.[217]
— Это что за квас на вилке едет? — улыбнулась я девочке.
— Я не квас. Я Галя, — с хмуринкой в лице не без гонору ответила нарядница[218] и показала на лежачий валенок. — Бабунь, а бабунь! — позвала девочка Лукерью. — Смотри, твой валенок лёг спатеньки у самой у дверюшки. Тут так ду-ует! А ладно, я отнесу к печке? Чтобко к нему простудка не прилипла…
Луша с добрым смехом кивает.
Девченя живо, только пятки отскакивают, уносит валенок.
Вертается уже при яблоке в руке.
Саша наглаживает кота. Ткнул локтем в белое большун яблоко с краснобрызгом.
— Галча! Брось баушкино яблочко. А то уронишь.
— Не горюй, вредун. Не уроню.
— Ну тогда просто дай.
— Неа…
— Ну Барсика подкормить, жаднуша!
— Ты с ума спрыгнул! Я сяма хочу тыблочко.
Галя чихнула.
— И правда. Хочешь. — Саша так-в-так закатил глаза, как только что закатывала Галя. — А!.. а!.. а!.. а!.. — прерывчато в спехе набавляет голосу Саша, но разродился не благопо— лучным чихом, а строгим донесением: — А-а-а-абчистили карманы и тыблочко укатили!
— Нетушки! — в торжестве выставила Галя яблоко. — Вот на ладонушке греется!
— Замерзает! Дай, сестрюня, хоть подержать. У меня крепше нагреется… Чего молчишь? Хвальбушка! Ты меня хорошо слышнула?
— Хорошо, хорошо! Только… — Галя погрозила Саше пальчиком. — Только дай зайке подержать моркошку…
— Да я не морковку прошу. Яблоко!
— Нив-ког-да-шень-ки!
Тут на выставленное яблоко деловито села божья коровка.
Галя забеспокоилась.
— Ойко! Вася! — тихонько погладила коровку. — Что ты наделала!? Зачем ты села на тыблочко? Этот хамлет, — покосилась на братца, — может тебя убомбить вместе с тыблочком! Вася! Вася-комарёк! Ты лети скорейше на свой пенёк!
Девочка сильно подула на коровку, и коровка полетела.
Проводив сердитым взглядом коровку, Саша мрачно подпёр себя кулачками:
— Сеструха-зелёная лягуха! Ты чего тут напела про меня божьей коровке? Ты чего ей коптила мозги? Я у тебя хоть-ко разок отнял что-нибудь?
— Просто не сумел… Пока…
— Просто не хотел! И сейчас не стану отымать. Ты у нас добрунька. Сама дашь яблочка…
— Нив-ког-да-шень-ки!!! Чтоб тебя буляляка[219] пощекотал!!!
— А-ах! Ты так, кривляка-ломака!? Ты такая?.. Да я с тобой больше не вожусь! Не буду я больше играть с тобой ни в ловички[220], ни в лобаши![221] Знай, подружка-лягушка, между нами чемодан. И вообще меня переехал трамвай! Однёрка!
— А хоть два раза! — С нескрываемым равнодушием девочка кивнула рукой брату и тотчас загорелась навести на меня зеркальце. — Бабунь, а бабунь! К тебе сейчас зая прибежит в гости.
Белый кружок задрожал у меня на груди.
Я хочу взять погладить — зайчик уже взмелькнул на руку.
Девчурка закатывается смехом.
Я подмечаю: губы, зубы, язык у неё зелёные.
Интересуюсь в ухмелочке:
— А чего это у тебя вся хлеборезушка в зелёнке?
— Мой ротик ещё не поспел, — жалуется хорошутка.
— Зато ты вся перезрелка, — грозит ей горбатым пальцем Луша. — Я те!
И мне почти плачучи:
— Нюр! Ты у нас культурница…[222] Можа, ты чего, четырёхглазая профессориха, подсоветуешь? Я не знаю, что его уже и делати. Эта куражистая оторвашка знашь чего напрокурдила? Чернилов нахлебалась! Во чего наскоблила[223] себе на хвост!
— Ка-ак?
— Да… Иля она у нех чернилами вспоёна?.. Ну прямь не дитё — сорвигоре!.. Значится, вчерась Сашке купили первый пузырёк магазинных чернилов. Синих не было. Чёрные не завезли. А зелёные — вот оне! Мы и раскошелься на зелёнку. Не постояли за цветом. Ить дело-то тесное… Парняга пробуе писать. Давно ль бегал голышонышем? А уже пять годов! Пора к учёбе приклонять… А эта зелёнозубая пустоварица в смертный крик.
