Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов
Кроме логики поступков есть еще логика борьбы. Михал не мог уже сдерживаться.
— Я, между прочим, Максим Степанович, немного прошу,— пользуясь маленькой заминкой, иронически сказал он.— Ежели потребно, сам буду рисковать…
В замешательстве Сосновский поглядел на него, на Димина.
«Смотри ты, как тянутся вверх… — подумал он почти с унынием.— Хотя что им?.. Разве нет такой смелости, когда больно смелые просто опасности не представляют? Да и что им терять-то!.. А раз, два обожгутся — и будут осторожней. Глупо по пустякам конфликтовать и наживать врагов. Потом ведь мстить начнут, нудно нервы трепать, палки в колеса ставить. И не столько ты, сколько работа в проигрыше окажется. А Кашину, вообще, козырей не давай — вовсе распояшется и сладу не будет. После не такое угробит…»
Но и подслащенные мысли были настолько обидные, что ладони у Сосновского стали влажными.
— Твои догадки очень оригинальны! — бросил он Димину, вытирая руки платком.— Особенно если учесть, что относятся они к такой каверзной области, как психология.
— Ты не серчай…
— Ну так как? — поднялся Михал.
Сосновский взял было телефонную трубку, но сейчас же положил обратно. Лицо его потемнело и стало наливаться злым возмущением.
— Тогда, Михале, мы с тобой, может, так порешим,— понимающе сказал Димин.— Соберемся вечером на часок-другой у меня и просмотрим как следует еще с Дорой. Она ведь по-прежнему на тебя молится. А потом… Потом будем надеяться, что официального запрещения не последует...
Но это Димин добавил уже для Сосновского.
6
В воскресенье Михал направился в цех и сам руководил футеровкой плавильной печи — охлаждал ее водой, пневматическим молотком взрывал спаянные в монолит, попорченные уже страшной жарой стены, муровал новые.
Назавтра, в понедельник, пришел до начала подготовительной смены и бесцельно мыкался вокруг печи, время от времени заглядывая в завалочное окно.
Ночь перед этим выдалась холодная, звездная. На землю лег заморозок. Ветер гонял по тротуарам шуршавшие, словно бумажные, листья. В цехе было холодно. Стояла непривычная тишина. Недвижно, как ненужные, свисали с электротележек ковши. Молчаливо застыли конвейеры на формовочном участке. Сквозь замасленные окна цедился ранний малиновый свет, от которого делалось не по себе.
Работала только одна вагранка, стреляя крупными, как трассирующие пули, искрами, которые, коснувшись стены, взрывались. Двое наладчиков устанавливали на формовочных машинах новые модели.
Нет, Михал верил в свой опыт, в расчеты Евгена, в прозорливость Доры Диминой. Но наблюдая, с какой сокрушительной силой вылетают искры из вагранки и как взрываются, ударившись в стену, он холодел — на карту был поставлен не один его авторитет. Неожиданная мысль заставила его похолодеть: а что, если тонкие стены электропечи окажутся настолько теплопроводны, что раскалится кожух? Что будет тогда? Доведется остановить работу, весь цех застынет вот в такой же, как сейчас, неподвижности, и правда окажется на стороне Кашина? Не слишком ли многое поставлено на карту?..
Третьего дня, в субботу, было заседание парткома. Оно затянулось, но никто не жалел об этом. Присутствие Ковалевского поднимало всех, делало активными.
На повестке дня стоял один вопрос — как идет подготовка к переходу на семичасовой рабочий день. Но при Ковалевском вопрос неожиданно приобрел новые аспекты, расширился.
Склонив по привычке голову на плечо, Ковалевский внимательно слушал выступавших. И совсем не скрывал своего отношения к их речам — грозил пальцем, кивал в знак согласия, бросал реплики. А когда заговорил сам, стал обращаться то к одному, то к другому.
— Будить инициативу сейчас — главное. Так? — спрашивал он у Сосновского. — Ну вот! Активность людей растет? Растет. И ее необходимо всячески поддерживать. Но ничего нельзя так легко скомпрометировать, как новое. Согласны?..
«Скомпрометировать…» — тоскливо думал Михал.
Чувствуя, как потяжелели ноги, он еще раз обошел печь и, не ожидая, когда подадут чугун, побежал к телефону. Негнущимся пальцем набрал номер главного инженера и стал ждать — что там ни говори, Сосновский не Кашин. Долгие, тревожные гудки, сдавалось, входили в Михала. Главный инженер, конечно, не отвечал. Не было и Доры Дмитриевны.
Время тянулось медленно. Наконец, подав сигнал, ковш подплыл к вагранке. Ваграночник в робе и войлочной шляпе, которая делала его на вид очень сильным, ударил ломом в летку. По желобу, искрясь, хлынул чугун — сверкающий, вязкий. Тельферистка — милая, немного шалая с виду розовощекая девушка в красной, как когда-то у делегаток, косынке — помахала сверху Михалу рукой, и тележка с ковшом тронулась. Сделав плавный разворот, послушно остановилась возле завалочного окна электропечи.
Дальше Михал делал все почти механически. Внешне спокойный, только с более медленными движениями, он отдавал распоряжения, следил, как расплавленный чугун наполняет ванну и нутро печи краснеет, разгорается, передавал указания пультовщице насчет температуры. Но опасение страшного жило в нем, мешало думать.
Неожиданно Михал заметил Димина. Тот, видно, тоже волновался. Заложив руки за спину, он словно мерил расстояние от вагранки до конвейера и назад.
«Пришел! Давно бы так…— с благодарностью подумал Михал. Ему сделалось легко, будто присутствие Димина отводило опасность.— Иди сюда, иди при всех… Не нам с тобой мериться, кто из вас выше…»
Немного спустя, когда печь выдала первую плавку, Михал вызвал по телефону главного инженера.
— Покуда, сдается, порядок! — громче, чем нужно, сообщил он, не скрывая и того, что понимает, в каком двусмысленном положении находится Сосновский.
— Тогда пусть и дальше везет… — пожелал тот удачи. — Через часок еще позвони… А кожух, Сергеевич, не краснеет?
— Бог миловал.
— Переживал, очевидно?
— Всякое было… Тут, если хотите, поединок шел…
— Догадываюсь, Сергеевич, догадываюсь…
Радость редко приходит сама собой. Чаще она сопряжена с усилиями. Но зато, чем тяжелее доводится человеку, тем полнее его радость.
Наверное, потому, когда под конец смены угрюмый Кашин стал придирчиво осматривать печь, Михал засветился от озорного чувства.
— Порядок, можете не проверять,— похвалился он, забывая обо всем, кроме своей удачи.— Теперь только бы вышло, что наши стены устойчивей…
Кашин неохотно кивнул в знак согласия.
— Но у меня к тебе просьба,— сказал строго.— Повремени пока регистрировать это свое предложение. Успеешь еще деньги отхватить.
— А это почему?
— Потому что, ежели получишь, сэкономленный кирпич поминай как звали. Снимут с плана, и его уже не возьмешь. А он, как тебе известно, позарез нужен.
Такое было обычным, и Кашин, по-своему, имел основание, но идти ему навстречу теперь Михал не мог. Да и было что-то обидное в его просьбе.
Димин, который и
