Василе Войкулеску - Монастырские утехи
— Руки прочь! — рявкнули они злобно.
И железные руки Агапии и Филотеи превратились в мамалыгу. Теперь пять
разбойников с ружьями и пистолетами окружили стайку монахинь, которые жались
друг к другу, как овечки, когда их гонит волк. Мать Феврония, только что закрывшая
последние ворота, упала в кустарник и была при помощи тумаков доставлена к
остальным.
— Сколько вас всего? — спросил атаман, смуглый детина в шапке величиной с ведро и с
усами, закрученными под самые уши.—Да не вздумайте врать, чёрт вас подери!
— Двадцать,— с достоинством ответила игуменья.
— Кто ты такая, чтоб отвечать?
— Я игуменья,— отважилась моя прабабка.
— Ага! Так ты и есть игуменья! Значит, выходит, нам будет с кого требовать богатства...
— Нет здесь никаких богатств, батюшка. Скит бедный...
— Цыц!.. Это господарский скит, основанный на вклад воеводы... Я знаю. И не врите.
Вынимайте золото, пока я не начал вас пытать, Каркалет и ты, Влайку, входите в
церковь и грузите сокровища, всё золото и серебро. Да не забудьте чаши, ищите
повсюду, всё обшарьте. Где подвал? — спросил он.
Погреб был как раз под комнатами для гостей.
— В подвал их! — мрачно приказал бандит.— Но прежде мы их пересчитаем...
Пересчитали: было только семнадцать.
— Куда вы спрятали трёх? — рявкнул он.
Их не прятали. Они лежали по своим кельям больные или старые. Атаман приказал
двум бандитам разыскать и притащить их сюда.
— Кто пойдёт показать нам дорогу?
И тут же добровольно объявилась та самая монашка, что залезала на колокольню.
— Что ты делаешь, сестра Пелагия? — стала выговаривать ей игуменья.
— Я хорошо делаю. И не стану отдавать вам отчёт,— ответила та с большой дерзостью.
И тут же вернулась, волоча трёх старух.
— В подвал их,— был приказ.
Игуменья попыталась было воспротивиться, но от двух ударов упала в снег, откуда её с
трудом подняли монахини. Процессия двинулась медленно, монахини были ни живы
ни мертвы. И это послушное стадо было брошено в люк подвала только после того,
когда разбойники убедились, что другого выхода оттуда нету. Там их и закрыли.
— Тудор, ты возьмешь ключи от ворот,— приказал атаман.— Где ключи?
— У меня,— произнесла Пелагия, которая до тех пор стояла за спинами у
разбойников. — Возьмите.
И она протянула кольцо с ключами, величиной с топорище.
— Ты была здесь? Чего тебе надо? — набросился на неё разбойник.—Отправляйся
на место, к остальным... Буду вытаскивать вас по очереди, чтоб признавались в своих
грехах и богатствах.
Пелагия не двигалась.
— А ну, пошла в подвал! Чего ждешь? — прикрикнул на неё грабитель.
— Тебя жду, Чопалэ!
Разбойник вытаращил глаза и схватился за оружие.
— Стой! — властно остановила его монахиня.
— Откуда ты меня знаешь? — удивлённо произнес Чопалэ.
— Я знаю тебя потому, что столько раз пела тебе в заезжих дворах. Погляди хорошенько,
ты меня не узнаешь?
И она стала напевать:
Лист зелёный, цветик алый,
Берегись смотри, Чопалэ!
Пусть тебя укроют скалы!
Люди о тебе судачат,
За тобой погоня скачет
И тебя в тюрьму упрячут.
— Это ты, Пэуна?
— Я.
— Чего тебе здесь надо?
— Того же, что тебе. Только ты меня обскакал. Если бы не ты, я бы весною открыла
ворота этой крепости. Ограбила бы скит. Теперь же разделю с тобой добычу. Как,
согласен?
Бандит, игриво глянув на нее, сказал:
— Ладно, Пэуна. Только уж начистоту, выдашь все, что спрятано у этих ворон. Не
вздумай утаить деньги или драгоценности, чтобы потом за ними вернуться.
Пелагия обещала.
— Я вот что думаю, Чопалэ.— И монахиня прижалась к бедру грабителя.—Здесь много
надо перерыть да поискать. Надо полы поднять в кельях, перевернуть все сундуки и
ящики, размуровать замурованные ниши. Для этого нужно время и тишина. Скоро
ночь, больно уж вы припозднились из-за торговли у ворот. Сегодня возьмем только то,
что в церкви, зажжём толстые свечи в подсвечниках и в люстре... А с кельями сейчас
трудно, послушайся меня.
Чопалэ стоял в раздумье. Он смотрел на неё из-под кустистых бровей, нависавших над
зелёными глазами наподобие второй пары усов.
— Я здесь не буду прохлаждаться. Уйду сегодня же...
— Как хочешь... Но тогда уйдём с пустыми руками.
— Почему уйдём? — спросил бандит.
— Потому что и я с тобой... вместе.
— А если я останусь?
— Тогда я приму тебя, как епископа, и угощу тебя и всех твоих так, словно я игуменья.
— Хорошо, я остаюсь.
— Тогда прикажи немедля освободить из подвала пять молодых монахинь по моему
выбору.
— На что они тебе?
— Помогут у печки испечь хлеб, потому что тесто уже подошло, зарезать и зажарить в
духовке гусей, испечь вам слоёных пирогов... монахини будут прислуживать за столом.
И потом, на ночь каждому из вас будет по хрупкому женскому телу — это тоже не
помешает!
— Хорошо,— подумав, сказал бандит.— Давай четырёх, мне не нужна.
— Как угодно...
И Пелагия пожала плечами. Один разбойник проводил её в подвал, где она тщательно
отобрала четырёх монашек...
Бедняжки заливались слезами и шли, как на заклание. Они приносили себя в жертву
бандитам. У Пелагии едва хватило времени шепнуть им на ухо несколько слов.
Церковь сияла всеми зажжёнными свечами, как во время службы на пасху, бандиты
грабили алтарь, срывали оклады, хватали чаши, вырывали дорогие кресты, сдирали с
шеи Пречистой ожерелья и медальоны, выковыривали кинжалами драгоценности из
нимбов святых, подаренных некогда господарями. А сверху, с купола, нарисованный
всевышний равнодушно благословлял тех, кто осквернял его дом и его агнцев.
В зале монастырской гостиницы в подсвечниках тоже горели свечи, с руку толщиной.
При свете их две монашки ставили на стол самые дорогие приборы игуменьи,
полученные ею от дедов и прадедов. Две другие, обливаясь потом у горящей печки,
следили за тем, как жарятся гуси. И все вертелись волчком, выполняя приказания
Пелагии под присмотром одного из бандитов, который не сводил с них глаз и не
разрешал им ступить ни шагу в сторону.
Когда поздно вечером в дверях объявился Чопалэ с мешком, набитым золотом и
драгоценностями, Пелагия вышла вперёд.
— Теперь пойдём поищем в доме игуменьи. Знаю я все её тайники, потому что
подглядывала за нею множество раз.
Разбойник долго, испытующе смотрел на нее, его недоверие, хоть и глубоко
спрятанное, сказывалось в том, с какой медлительностью и каким трудом принимал он
решения.
— Ты со мной боишься? Тогда оставь до завтра,— произнесла Пелагия.—Я только дам
тебе план, и ты сам пойдешь.
— Совсем я не боюсь,— спокойно сказал Чопалэ.— Пошли...
— Девушки, поторопитесь с угощением,— приказала предательница и отправилась
с разбойником.
Часом позже они возвратились с другим раздутым мешком драгоценностей и с
эмалированной серебряной курильницей, набитой золотыми.
— И всё-таки остался ещё один необследованный угол,— вздохнула Пелагия.—
Если хочешь, после угощения... Поищем и Евангелие в золотом окладе, украшенном
изумрудами.
— Посмотрим...— коротко и всё так же мрачно сказал Чопалэ.
— Готово, девушки? — по-хозяйски крикнула монашка.
— Готово, сестрица,— поспешили ответить помощницы.
— Пожалуйте, можно начинать... Садитесь,— приглашала Пелагия пятерых
разбойников, собравшихся вокруг стола.
Рядом с Чопалэ и четырьмя бродягами, высокими и сильными, монашки выглядели
куропатками, на которых нацелились ястребы. Но те покамест пожирали взглядами
стол, принюхивались к богатой пище, громоздящейся на белой скатерти, у них потекли
слюнки. Запах свежевыпеченного хлеба наполнил комнаты. А аромат, исходящий от
подрумяненного гуся, ввёл бы во искушение и святого. Но все ожидали знака Чопалэ,
который обводил глазами помещение и медлил.
— Ты что-нибудь ищешь? — предупредительно спросила Пелагия.
— Попробуй вначале всё сама,— приказал он хозяйке, глядя на неё из-под взъерошенных
бровей.
— Давайте, девушки,— просто сказала Пелагия.
И монашки стали пробовать еду из каждой посудины и пить.
— Как, вы забыли соленья!? И бутыль водки. Сбегай, сестра Макрина! Чопалэ, пошли
человека помочь ей открыть крышку бочки с капустой. Хотите, я вам немного капусты
потушу? Беги, сестра Рахира, поставь на огонь сковороду с маслом. Да смотри, чтоб
