Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга вторая
— Что это на тебя нашло, Януш? — довольно неуверенным тоном спросила Марыся.
— Нашло… Ты всегда меня ненавидела. Может быть, за то, что я мужчина…
— Тоже мне мужчина.
— Ого, кусаешься?!
— А ты меня… любил, — заключила Марыся.
— Не будем об этом.
— А ты задумывался над моей жизнью? Знаешь ли ты хоть сотую часть того, что я знаю о тебе? Ты хоть раз пытался облегчить мое положение? Интересовался когда-нибудь тем, что я переживаю… depuis toujours, depuis cette nuit terrible… {24} Протянул ли ты мне хоть раз братскую руку? О, не думай, что я этого ждала. Je savais que c'était impossible… {25} Я знала тебя, знала куда лучше, чем ты меня. А ты и понятия не имел о моей жизни начиная с моей свадьбы. Билинский… Ты же ничего не знаешь о Билинском…
Януш обронил так, точно улыбнулся в темноту:
— Никто ничего не знает о Билинском.
— Никто ничего не знает о Билинском… и обо мне, — продолжала Марыся. — Хуже всего то, что никто ничего не знает о Билинской.
— Ты сама постаралась об этом.
— Да, я скрывала свою жизнь. А ты хоть раз задумался о том, что это была за жизнь? Сколько мне пришлось намучиться?
— Потому что ты создала себе какие-то ложные обязательства.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты должна была сразу выйти замуж за Спыхалу.
— Как ты все легко решаешь. Пока была жива княгиня Анна, я не могла. А потом… О, как эта старуха меня обошла! Она ведь знала, что я буду опасаться опекунства графини Казерта.
— Я не понимаю всех этих терзаний.
— Вот-вот. Ты должен был хоть раз в жизни сказать мне, что не понимаешь всех этих терзаний.
— Говорю об этом сейчас.
— Немножко поздновато, — саркастически заметила Марыся.
— Как будто ты бы меня послушала!
— Разумеется, нет. Но хотя бы знала, что кто-то думает обо мне, проявляет какое-то внимание… решает, как я должна поступить. Что кто-то, кроме меня самой, думает о моей жизни. А ты никогда и не подумал о моей жизни. Вот в чем я могу тебя упрекнуть, вот что я хотела тебе сказать. Больше ничего.
— Абсолютно то же самое, что и я тебе. Ты тоже не задумывалась над моей жизнью.
— Я купила тебе Номеров, значит, задумывалась, как тебе жить. Я знала, что ты без оранжереи не проживешь.
— Как я это должен понимать?
— Как хочешь. Но ты не можешь отплатить мне той же монетой. У меня была своя тяжелая и постыдная жизнь, я должна была избегать взгляда Алека. И все же сумела подумать о тебе…
— Одним словом, ты лучше меня, — раздраженно сказал Януш, вылез из постели и пошел в пижаме к окну, спотыкаясь о мебель на покатом полу.
— Осторожнее, вывалишься из окна, — сказала Марыся, — пол тут ужасный.
— Если и упаду, мир вверх дном не перевернется.
— К сожалению, еще ни одна человеческая смерть не заставляла мир переворачиваться вверх дном.
— К сожалению.
Окно было ограждено чем-то вроде кованой балюстрады. Януш оперся о нее и выглянул на площадь. Было абсолютно темно. Когда он вслушался в темноту и тишину, до него донесся далекий, неясный звук, похожий на протяжный гул.
— Мы тут болтаем, — сказал он, — а там пушки бьют. Слышишь?
Они помолчали.
— Далекий-далекий гул, слышишь?
— Это пушки? — удивленно спросила Марыся.
— Вероятно. Что же еще может быть?
— А где?
— Вероятно, под Памплоной.
— Воюют?
— Воюют.
— А за что?
— А это уж ты их спроси. Или графа Казерта, он же, кажется, адъютант генерала Франко.
— Интендант, — поправила Марыся.
— Разница небольшая.
Януш вернулся к своей постели и улегся на деревянной скрипучей кровати.
— А ты помнишь, как мы ездили на престольный праздник в Бершадь? Была страшная грязь, и отец велел запрячь шестерку лошадей — четыре в ряд и две спереди. Ехали мы в открытой линейке, и грязь летела нам прямо в лицо. И я потом сказал, что ты похожа на индюшиное яйцо, а ты расплакалась.
— Да не потому я расплакалась, не от этой глупой шутки.
— Я знаю. Я знаю, отчего ты расплакалась. Ты была влюблена в Дмытерка, в кучера. Он был такой красивый, молодой, так хорош в ливрее с красным кушаком.
— Откуда ты знаешь?
— Догадывался. Нетрудно было догадаться. Вернее, догадался я в тот момент, когда ты расплакалась. Мне ужасно было тебя жаль.
— Правда?
— Единственный раз, когда мне стало тебя жалко. По-настоящему. Потом ты меня уже только раздражала. Я никогда не претендовал на то, чтобы ты называла меня хорошим братом.
— Это верно.
Снова послышались шаги, чья-то нетерпеливая ладонь хлопнула по гитаре, гулкий хлопок этот прозвучал как выстрел.
Януш вздохнул.
— Неспокойная у нас ночь. Гитары и пушки.
Марыся потянулась.
— Мы же в Испании, — сказала она, по своему обыкновению цедя слова.
VII
В Бургосе над цитаделью есть место на взгорье, где растет высокий чертополох. Совсем как на границе Подолья и Киевщины. Крыш цитадели оттуда почти не видно, зато собор виден как на ладони, так что можно считать, что это «взгорье над собором». Януш открыл для себя это место через несколько дней после приезда и почти каждое утро приходил сюда читать. В гостинице «De Londres» было чертовски тоскливо. Здесь жили офицеры Франко, обеденный зал был заполнен мундирами, и на них с сестрой смотрели с подозрением. Золовка Билинской также жила здесь. В разговорах с нею Билинская обычно проводила всю вторую половину дня. С утра она не выходила из своего номера. Януш, по обыкновению, вставал рано, брал книжку и шел на свое взгорье. Бургос — город небольшой, и дорога была недлинной. По улице Laïn Calvo он доходил до собора, обходил это строение, похожее на букет засушенных цветов, и тропинками вдоль стен цитадели добирался до выжженного, заросшего бурьяном взгорья.
В Париже Януш приобрел философский том Оклера «De la tristesse humaine», последний крик моды — толстую книжищу, изданную Плоном, которую очень неудобно было таскать. И тем не менее он ежедневно брал ее с собой на это взгорье и усердно читал. Больше делать было нечего. Содержание книги французского писателя отнюдь не соответствовало мрачному заголовку. Философия была скудненькая, утверждавшая, что человек напрасно грустит и усложняет свою жизнь. К этому Оклер пристегивал биографии известных людей, приводя бесчисленные подробности о том, что они ели, что пили, как (и с кем!) спали, и таким образом старался доказать, что они были счастливы. Все это, изложенное превосходным стилем с прелестными сравнениями и безупречно построенными фразами, было так оторвано от настоящей жизни, что чтение приводило Януша в состояние эйфории. Очевидно, этой своей особенности изделие француза и было обязано громким успехом. Контраст произведения «О человеческой скорби» с окружающим миром был слишком велик, чтобы Януш мог принимать эти красивости всерьез. Особенно здесь, в Бургосе, где его окружали одни военные: самоуверенные штабные и все это блещущее золотом мундиров окружение генерала Франко, которое не только вызывало у Януша отвращение, но еще и нагоняло страшную скуку. Он сам не понимал, что с ним творится и почему он здесь, поэтому предпочитал бежать от действительности и, уединясь на этом взгорье, читать эти красиво написанные сказочки о «великих» людях.
«Лучше бы уж «Сказки тысяча и одной ночи», — думал он, усаживаясь на выжженном солнцем взгорье и листая плохо сброшюрованные страницы пухлой книги.
Поднимая глаза от страниц этого приторного изделия, он видел перед собой вздыбившееся взгорье — возвышающуюся над городом бурую равнину Старой Кастилии и в ее изломе — башни собора. Рядом с двумя этими громадами и сам город и цитадель терялись внизу.
С того места, где он сидел, башни собора выглядели так, точно из земли поднимались полевые лилии. Огромный неф был окружен мелкими башенками, — сходство с цветком было уже полным. Это был поистине предмет, достойный созерцания, куда реальнее того, что он вычитывал из модной французской книги. Изумительная готика XVI века великолепно вписывалась в пейзаж, так же как и большой куст чертополоха, возле которого Януш сидел на каменистой, лишь местами покрытой травой почве.
«Какое терпение! Так долго, столько веков строить в одном стиле. Почему мы теперь так не можем?»
В первый же день, когда Януш взобрался на это взгорье над цитаделью и больше созерцал пейзаж, чем читал, он заметил молодого человека, поднявшегося по той же тропинке. Высокий, стройный и очень смуглый юноша в широком, надетом по местной моде берете, увидев, что удобное место под кустом репейника уже занято, как-то растерялся, смущенно переминаясь. Остановившись, он некоторое время смотрел на Януша, но, вероятно, увидев, что тот читает французскую книжку, решился, прошел мимо и сел за холмиком довольно далеко от него, так что возвышение скрыло его от глаз чужестранца. Взгляд, которым он окинул Януша, проходя мимо, дал понять, что он считает его нахальным субъектом. Как раз в этот момент Януш наткнулся на довольно любопытное место: Оклер приводил неизвестные ему доселе сведения, касающиеся «счастливой» жизни Леонардо да Винчи. Поэтому он углубился в книгу, не обращая внимания на то, что творится вокруг, и слышал лишь, как юноша время от времени покашливает и шмыгает носом, точно прилежный школьник, старательно выполняющий задание. Это сопение отвлекало внимание Януша, и он вновь оторвался от книги.
