Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)
— Не пойду.
— Нѣтъ, пойдешь!
— Нѣтъ, не пойду!
Я стою у окна и вижу, что женщина начинаетъ свирѣпѣть. Эта отвратительная сцена волнуетъ меня, я не могу, дольше выносить ея и зову мальчика къ себѣ наверхъ. Я дважды зову, чтобы положить конецъ этой сценѣ. Послѣдній разъ я кричу такъ громко, что хозяйка, пораженная, поворачиваетъ ко мнѣ голову. Она, тотчасъ же овладѣваетъ собой, дерзко и вмѣстѣ съ тѣмъ смущенно смотритъ на меня, и затѣмъ обращается къ сыну съ замѣчаніемъ. Она говоритъ такъ громко, что я слышу.
— Стыдись! Люди видятъ, какой ты гадкій.
Изъ всего, что я наблюдалъ, ни одна подробность не избѣгла моего вниманія. Мое вниманіе отличалось замѣчательной проницательностью; я тщательно воспроизводилъ каждую мелочь. Не можетъ быть, чтобы мой разумъ былъ не въ порядкѣ. И что это значитъ: не быть въ порядкѣ?
— Послушай, знаешь что, — сказалъ я вдругъ, — ты уже достаточно много занимаешься своимъ разсудкомъ и въ этомъ отношеніи надѣлалъ себѣ много хлопотъ. Довольно дурачиться! Развѣ это признакъ сумасшествія, когда замѣчаешь и воспринимаешь всѣ явленія? Вѣдь это, наконецъ, просто смѣшно; дѣйствительно, это достойно смѣха, я ясно вижу, что это можетъ произойти съ каждымъ человѣкомъ. Самыя простыя вещи иногда бываетъ трудно сообразить. Но это еще ровно ничего не значитъ; просто случайность. Еще немножко, и я бы высмѣялъ тебя.
Этотъ счетъ изъ мелочной лавочки, эти скверныя 5/16 гадкаго дешеваго сыра, — ха-ха, сыра съ перцемъ и гвоздикой, за которымъ посылаютъ даже малыхъ ребятъ. Этотъ счетъ могъ бы сбить съ толку каждаго. Уже отъ одного запаха этого сыра можетъ закружиться голова. И я началъ смѣяться надъ зеленымъ сыромъ. Нѣтъ, если бы мнѣ дали подсчитать 5/16 хорошаго сливочнаго масла, это совсѣмъ другое дѣло.
Я лихорадочно разсмѣялся надъ моей выдумкой и нашелъ, что это очень смѣшно. Да, у меня все въ порядкѣ. Я чувствую себя совсѣмъ хорошо. Я — свѣтлая голова. Слава Богу, у меня все какъ слѣдуетъ.
Веселость моя росла по мѣрѣ того, какъ я ходилъ по комнатѣ и говорилъ съ собой; я громко смѣялся и чувствовалъ себя очень довольнымъ. Мнѣ нужно воспользоваться этимъ свѣтлымъ мгновеніемъ, этой минутой беззаботнаго восторга. Я сѣлъ за столъ и принялся опять за свою аллегорію. Дѣло пошло на ладъ, какъ уже давно не шло; правда, не особенно быстро, но тѣмъ немногимъ, что я написалъ, я былъ доволенъ. Безъ устали я проработалъ цѣлый часъ.
Я уже добрался до важнѣйшаго пункта этой аллегоріи, до самаго пожара въ книжномъ магазинѣ; это былъ очень важный пунктъ, такъ что все ранѣе написанное казалось ничто въ сравненіи съ этимъ мѣстомъ. Я хотѣлъ выразитъ глубокую мысль, что это горятъ не книги, а мозги, человѣческіе мозги, что это своего рода Варѳоломеева ночь.
Вдругъ дверь быстро отворилась и вошла. моя хозяйка…
Она даже не остановилась у дверей, а вышла на середину комнаты.
Я испустилъ короткій хриплый крикъ, мнѣ казалось, что мнѣ нанесли ударъ.
— Что? — спросила она, — вы, кажется, что-то сказали? Только что явился пріѣзжій и намъ нужна эта комната. Вы можете переночевать у насъ внизу; да, у васъ должна быть своя постель, — и, не дожидаясь моего отвѣта, она начала безъ всякихъ разсужденій сгребать мои бумаги со стола и приводить все въ порядокъ.
Мое веселое настроеніе какъ рукой сняло, меня разбирало зло, отчаяніе, я всталъ. Я предоставилъ ей убрать столъ и ничего не говорилъ; ни слова. Она сунула мнѣ мои бумаги въ руки.
Мнѣ ничего другого не оставалось, какъ только оставить комнату.
Итакъ, пропалъ и этотъ драгоцѣнный мигъ. Новаго постояльца я уже встрѣтилъ на лѣстницѣ, это былъ молодой человѣкъ съ большимъ синимъ якоремъ на рукавѣ; за нимъ шелъ носильщикъ съ чемоданомъ на плечѣ. Очевидно, онъ морякъ, значитъ случайный постоялецъ на одну ночь; врядъ ли ему надолго понадобится моя комната.
Можетъ-быть, завтра же, когда онъ уѣдетъ, ко мнѣ вернется мое счастливое настроеніе и я окончу свою аллегорію, а пока нужно покориться судьбѣ.
Я еще ни разу не былъ въ квартирѣ моихъ хозяевъ, въ этой единственной комнатѣ, въ которой они жили всѣ вмѣстѣ, мужъ, жена, тесть и четверо дѣтей. Кухарка была въ кухнѣ, гдѣ она также и спала; съ отвращеніемъ я подошелъ въ двери и постучалъ; никто мнѣ не отвѣтилъ, но въ комнатѣ слышны были голоса.
Мужъ не сказалъ ни слова, когда я вошелъ, онъ даже не отвѣтилъ на мой поклонъ; онъ взглянулъ на меня такъ равнодушно, какъ-будто я вовсе не касаюсь его. Онъ игралъ въ карты съ человѣкомъ, котораго я видѣлъ какъ-то на пристани, это былъ носильщикъ, по прозвищу «Стекло». На кровати лежалъ маленькій ребенокъ и болталъ самъ съ собой. А на нарахъ сидѣлъ старикъ, отецъ хозяйки, опустивъ голову на руки, какъ-будто у него болитъ грудь или животъ. Волосы у него были совсѣмъ бѣлые. Въ своей позѣ онъ походилъ на пресмыкающееся, насторожившее уши.
— Мнѣ приходится, къ сожалѣнію, попроситъ у васъ пріюта на эту ночь, — сказалъ я мужу.
— Моя жена вамъ такъ сказала? — спросилъ онъ.
— Да, мою комнату занялъ другой пріѣзжій.
На это мужъ мнѣ ничего не возразилъ и снова занялся своими картами.
Этотъ человѣкъ сидѣлъ изо дня въ день и игралъ въ карты съ первымъ встрѣчнымъ, входившимъ къ нимъ въ комнату, игралъ безъ всякой ставки, только чтобы провести время и что-нибудь имѣть въ рукахъ. Онъ болѣе ничего не дѣлалъ, шевелился постольку, поскольку дозволяли его лѣнивые члены, въ то время какъ его жена бѣгала взадъ и впередъ по лѣстницамъ, хлопотала по хозяйству и дѣлала все, чтобы только залучить къ себѣ постояльцевъ. Она поддерживала знакомство съ носильщиками и артельщиками, платила имъ опредѣленное вознагражденіе за каждаго доставленнаго ей постояльца, порой также давала и имъ пріютъ на ночь. На этотъ разъ, очевидно, моряка доставилъ ей «Стекло».
Вошли двое дѣтей, маленькія дѣвочки съ худыми, покрытыми веснушками лицами; на нихъ были поистинѣ жалкія платья. Вскорѣ за ними вошла и хозяйка. Я спросилъ ее, куда она меня помѣститъ на ночь, и она отвѣтила мнѣ коротко, что я могу лечь или въ этой комнатѣ или въ передней, на нарахъ, — какъ мнѣ угодно. Говоря мнѣ это, она ходила по комнатѣ, возилась съ какими-то вещами, которыя она приводила въ порядокъ, и при этомъ ни разу даже не посмотрѣла на меня.
Услышавъ такой отвѣтъ, я оторопѣлъ, всталъ около двери и съежился весь; я сдѣлалъ такое лицо, какъ-будто я очень доволенъ уступить другому свою комнату на одну ночь; чтобы не сердить хозяйку и чтобы она не выгнала меня совсѣмъ, я сказалъ:
«Ахъ, да, какъ-нибудь устроимся!» И замолчалъ. Она продолжала ходить по комнатѣ.
— Между прочимъ я должна вамъ сказать, что мнѣ совсѣмъ неудобно давать людямъ квартиру и столъ въ кредитъ, — сказала она. — И я это вамъ уже говорила разъ.
— Да, но все дѣло въ какихъ-нибудь двухъ дняхъ, когда моя статья будетъ окончена, — возразилъ я. — Я вамъ охотно дамъ еще пять кронъ лишнихъ.
Но она, очевидно, не вѣрила въ мою статью, это я замѣтилъ.
Изъ-за того, что я былъ немного оскорбленъ, я не смѣлъ разыгрывать изъ себя гордеца и покинуть этотъ домъ: я зналъ, что меня ждетъ, если я уйду.
* * *Прошло нѣсколько дней.
Мнѣ пришлось жить въ общей комнатѣ, потому что въ передней, гдѣ не было печки, было очень холодно; ночью я спалъ въ комнатѣ на полу. Пріѣзжій морякъ все еще жилъ въ моей комнатѣ и вообще, кажется, не собирался уѣзжать.
Во время обѣда пришла хозяйка и заявила, что онъ заплатилъ ей за цѣлый мѣсяцъ впередъ; ему нужно до отъѣзда выдержать экзаменъ; вотъ почему онъ въ городѣ. Я все это слушалъ и понялъ, что моя комната потеряна для меня навсегда.
Я вышелъ въ переднюю и усѣлся тамъ; если мнѣ вообще удается написать что-нибудь, то только здѣсь, потому что здѣсь по крайней мѣрѣ тихо. Аллегорія ужъ болѣе не занимала меня: у меня была новая идея, превосходный планъ; я хотѣлъ написать одноактную драму «Крестное знаменіе» на средневѣковый сюжетъ. У меня было уже все обдумано, что касается главнаго дѣйствующаго лица, — великолѣпная фанатичная блудница, согрѣшившая въ храмѣ, не по слабости и не по страсти, но изъ благородной ненависти къ небу.
Чѣмъ больше времени проходило, тѣмъ больше вдохновлялъ меня этотъ образъ. Наконецъ, она встала передъ моими глазами, какъ живая и именно такой, какой я хотѣлъ ее представить. Ея тѣло было отвратительно и полно недостатковъ: большого роста, худая и смуглая, а при ходьбѣ подъ одеждой чувствовались длинныя ноги; и кромѣ того, у нея были большія оттопыренныя уши. Короче говоря, для глазъ она ничего не представляла изъ себя. Что меня интересовало въ ней, это недостижимое безстыдство, масса содѣянныхъ ею грѣховъ. Она занимала меня, дѣйствительно, въ высшей степени; мой мозгъ былъ заполненъ этимъ образомъ. Я читалъ свою драму два часа кряду. Работа шла съ большимъ напряженіемъ, а иногда съ очень длинными паузами, когда все писалось напрасно и приходилось рвать.
