Кнут Гамсун - Отец и сын
После четырёх неудачных попыток с тем же числом хозяин Синвара теряет терпение. Он гневно обращается к сыну:
— Послушай, Паво, я не буду больше ставить на тринадцать. Довольно уж я проиграл на этом дурацком числе.
Он раздражается больше и больше; выгоняет слугу, У которого скрипят сапоги; бросает ожесточённые взгляды на румына, который забывает забрать свой выигрыш и тем задерживает игру. Хозяин Синвара начинает тяготиться и любопытными, которые его окружают. Неужели им решительно нечего делать? Он подзывает девушку из толпы и говорит:
— Это ведь тебе я дал золотой? Девушка краснеет и глубоко приседает.
— Почему же ты не уходишь, дитя моё?
Розовые губы шевелятся, но она ничего не говорит и опускает глаза. Хозяин Синвара вглядывается в неё внимательнее и даёт ещё золотой.
— Вот, возьми. Приходи ко мне после игры, после полуночи.
Девушка краснеет до корня волос и опять почтительно приседает. Потом она пробирается через толпу, улыбаясь всем, и уходит.
Хозяин Синвара возвращается к игре.
— Мухи бьются об окна, — говорит он. — Здесь постоянно что-нибудь мешает. Прогоните мух.
Его деньги быстро тают. Румыну везёт. Хозяин Синвара смотрит на его удачу с величайшим неудовольствием.
— Смотри-ка, у меня осталось только несколько несчастных бумажек! — обращается он к Паво. — Но я не сдамся, лучше всё проиграю. Теперь я ставлю тысячу красное, может быть, это мой цвет.
Красное выиграло.
— Может быть, красное в самом деле счастливый цвет. Поставлю на него ещё раз. Попробуем. Красное проиграло. Тогда хозяин Синвара совсем вышел из себя.
— Уйди! — кричит он сыну, сидящему рядом. — Ты мне приносишь несчастье. Неужели ты не видишь, что разоряешь меня? Я должен отыграться, я хочу вернуть свои деньги. — Но в ту же минуту, вспомнив роль, которую хотел играть, прибавляет: — Видишь, что я делаю ради тебя. Я тебя проучу.
— Я уже проучен, — бормочет Паво.
— Молчи, ты ещё не проучен как следует. Ты начнёшь опять. Всё это я делаю ради тебя, слышишь! Убирайся.
Паво встал и ушёл.
IV
Уже было недалеко до полуночи. Один за другим игроки покидали рулетку, только румын и однорукий военный не унимались. Седобородый военный играл очень осторожно, ставил мелкие кредитки, довольствовался малым и выигрывал. Ему не переставало везти, но удача не делала его более дерзким.
Хозяин Синвара поступал совершенно иначе, малейший выигрыш делал его безудержно смелым. У него было круглым счётом около тысячи, когда Паво ушёл. В два приёма он выиграл шестьсот, которые сейчас же поставил и проиграл. В сущности, он казался жалким и возбуждал сочувствие окружающих. Принц, вернувшийся в зал только зрителем, собственноручно принёс стакан вина хозяину Синвара.
— Вам не везёт сегодня, — сказал принц. — Надо бросить игру.
Принц подал этот совет во всеуслышание. Хозяин Синвара не отвечал, он только рассеянно взглянул, весь поглощённый игрой, и выпил молча вино.
Вдруг счастье, казалось, начало склоняться в его сторону, он выиграл три раза подряд.
— Вот как надо играть! — сказал он весело и любезно старому военному. Но тот ничего не слышал, он был поглощён своей игрой на обычную мелкую ставку. Румын замечает нервное возбуждение, охватившее хозяина Синвара, он обменивается взглядом с крупье и забирает свой последний выигрыш. Он тоже прекращает игру.
Хозяин Синвара спустил всё. У него осталось несколько сотен, он ставит всё на чёрное, до последней монеты, и проигрывает. Он растерянно оглядывается, он очень, бледен.
— К чёрту чёрный цвет! — бесится он.
Он собирается с мыслями. Крупье не спускает с него глаз, он машинально выплачивает старому воину его ставку, не разбирая, выиграл ли тот или проиграл. Хозяин Синвара всё ещё сидит неподвижно, кажется, он что-то обдумывает. Почему он не ушёл? Он снимает поочерёдно оба свои кольца и протягивает их через колесо крупье. Тот бросает на них взгляд, спокойно кладёт их в свой железный ящик к другим украшениям и передаёт хозяину Синвара три тысячи золотом. Никто не произносит ни слова. Тот держит тяжёлые свёртки в руках и дрожит всем телом. Вдруг он приподнимается со стула и резким движением ставит свёртки, один за другим, на чёрное. Золотые монеты глухо позвякивают в бумажной оболочке.
Шарик несётся по кругу, он бежит легко и беззвучно, медлит то у того, то у этого числа, останавливается.
— Красное!
Хозяин Синвара вскакивает. Он хватается обеими руками за голову и с воплем убегает из игорного дома.
V
На следующее утро этот сплетник — гостиничный слуга — рассказал мне, что хозяин Синвара проиграл в рулетку пятьдесят четыре тысячи. Паво же, напротив, вернулся в свою палатку; он — слуга — встретил его у колодца, Паво расхаживал с непокрытой головой и что-то говорил, словно читал самому себе проповедь. Между прочим, ни один священник не мог бы проповедовать, как Паво, когда он в соответствующем настроении. «Беги от искушения! — восклицал он вновь и вновь. — Повернись спиной к искусителю! Протянешь ему палец — он завладеет твоим сердцем. Неужели ты пал так низко, что я, столь заблудший, должен тебя остерегать?» Паво в самом деле говорил очень убедительно; слуга полагал, что он готовил речь, которую утром произнесёт отцу.
Пронырливый слуга всюду совал свой нос и всё знал.
— Вы сегодня уезжаете, — сказал он мне. Я ни слова не говорил об этом в гостинице, даже не требовал счёта.
— Откуда вы знаете? — спросил я.
— Знать — я не знаю, — отвечал он. — Но вы велели на почте посылать письма за вами следом. И ещё вы заказали экипаж к пароходу на пять часов.
Даже это он разнюхал! У меня было такое чувство, что этот разумник шпионит за мной, он был мне отвратителен. Охваченный гневом, я не смог вынести его наглого взгляда; его белесые глаза пронизывали меня, как ледяной сквозняк.
— Убирайся, собака! — сказал я.
Он стоял молча. Этот нахал не тронулся с места. Руки он держал за спиной. О чём он думает и что вертит в руках? Затевает что-то.
— То, что вы сказали, мне очень обидно, — говорит он наконец. Больше он ничего не произносит, но смотрит мне дерзко в лицо. Я захожу ему за спину, чтобы посмотреть, что он затеял. В руках у него ничего нет, он быстро перебирает согнутыми пальцами. Я опять становлюсь перед ним, плечи его вздрагивают, глаза полны слёз. Мне жаль, что я его выругал, и я собираюсь всё загладить, как вдруг он подаётся ко мне, в его руке блестит странный предмет, какой-то чудной ключ с двумя бородками. Он замахивается и ударяет меня по правому запястью. Моя рука падает, немеет от тупого удара. Я поражён его дерзостью, не могу вымолвить ни слова, стою не двигаясь. Он снова закладывает руки за спину. Через минуту я прохожу мимо него к двери.
— Вы думаете, что я ударю вас ещё? Не думайте так. Сохрани меня Бог! — говорит он.
Я открываю дверь левой рукой и отвечаю:
— Ступайте и принесите мне счёт.
Слуга низко кланяется и уходит. Я слышу, как, выйдя за дверь, он громко всхлипывает…
Я не уехал в тот день; рука очень болела, и я чувствовал себя совсем больным. На запястье темнели два пятна, два глубоких кровоподтека, жилы распухли до самого локтя. Ну и грубиян этот слуга! Он, впрочем, казалось, сразу раскаялся в своей выходке, принёс мне спирту для руки и перевязал рану; теперь-то никто уж не смог бы сравниться с ним в услужливости. Он позаботился, чтобы в соседней комнате не шумели, когда я вечером лёг отдохнуть, — это совершенно по своей инициативе. Он яростно прогнал кучку пьяных крестьян, с песнями остановившихся под моим окном около часа ночи. Я слышал, как он их упрекал за то, что они нарушают сон больного знатного господина, князя, повредившего себе руку.
На следующее утро я позвонил два раза — он не приходил. Я. был в раздражительном настроении, чувствовал себя совсем больным и стал усиленно звонить в третий раз. Наконец я увидел, что он идёт по улице — он куда-то выходил. Когда он вошёл ко мне, я не мог сдержаться и сказал:
— Я звоню уже четверть часа. Я охотно заплачу вам вдвойне, если вам кажется, что ваши услуги этого стоят. Принесите мне чаю.
Я видел, как ему было больно от моих слов. Он ничего не ответил и побежал за чаем. Меня вдруг тронуло его терпение и приниженность; быть может, он никогда в жизни не слыхал ласкового слова, а я его браню. Я хотел сейчас же загладить свою несправедливость и, когда он вернулся, сказал:
— Забудьте мои слова! Я никогда больше не скажу ничего такого. Я и сегодня ещё болен.
Он был, видимо, очень рад моему ласковому слову и отвечал:
— Мне необходимо было уйти. Уверяю вас — это было очень важное дело.
Но, ободрённый моей приветливостью, он сразу превратился в прежнего сплетника, набитого разными историями, готового рассказывать мне всякую всячину, выведанную им о посетителях гостиницы.
