Кнут Гамсун - Новые силы
Тидеман вошёл в склад. Холодный, кисловатый запах южных товаров пахнул ему в лицо при входе: запах кофе, масла и вина. Высокие ряды ящиков с чаем, связки корицы, зашитые в берёсту, фрукты, рис, пряности, горы мешков с мукой — всё лежало в определённом порядке, заполняя склад с верху до низу. В одном углу был спуск в подвал, где в полусвете виднелись винные бочонки с медными пластинками, на которых обозначен был год розлива вина, и где огромные металлические сосуды с маслом лежали, вделанные в стенные ниши.
Тидеман поздоровался со всеми служащими склада, прошёл через всё помещение и заглянул в окошечко небольшой конторы, прилегающей к складу. Оле был там. Он просматривал счёт, написанный мелом на деревянной доске.
Оле сейчас же отложил доску и пошёл навстречу гостю.
Они знали друг друга с детства, вместе учились в академии и вместе провели лучшую пору жизни. И теперь, уже сделавшись товарищами по профессии и конкурентами, они продолжали видаться друг с другом настолько часто, как позволяла работа. Они не завидовали один другому, коммерческий дух сделал их смелыми и предприимчивыми, они оперировали с целыми флотилиями грузовых судов, ежедневно через их руки проходили огромные суммы денег, и каждый день мог принести им или колоссальную удачу, или грандиозное разорение.
Однажды Тидеман залюбовался маленькой увеселительной яхтой, принадлежавшей Оле Генриксену. Это было два года назад, когда все знали, что фирма Тидеман потерпела крупные убытки на экспорте рыбы. Яхта стояла у набережной прямо против склада Генриксена и возбуждала всеобщее внимание своим изяществом. Топ-мачта была позолочена.
Тидеман сказал:
— Никогда не видал такой чудесной штучки, право...
Но Оле Генриксен скромно ответил:
— Ну, едва ли я получу за неё тысячу крон, если захочу продать её.
— Я дам тебе тысячу, — вызвался Тидеман.
Пауза. Оле улыбнулся.
— Сейчас? — спросил он.
— Да, случайно деньги при мне.
Тидеман лезет в карман и платит деньги. Это произошло в складе, в присутствии всех служащих.
Они смеялись, перешёптывались, всплескивали руками от изумления. Тидеман ушёл.
А через несколько дней Оле явился к Тидеману и сказал:
— Ты не возьмёшь за яхту две тысячи?
Тидеман ответил:
— А деньги при тебе?
— Да, случайно.
— Давай сюда, — сказал Тидеман.
И яхта снова стала собственностью Оле...
Сегодня Тидеман пришёл к Оле провести с ним часок. Приятели были уже не дети, они обращались друг с другом с изысканной вежливостью и искренно любили друг друга.
Оле взял у Тидемана шляпу и палку, положил их на конторку и предложил ему сесть на двухместный диванчик.
— Не хочешь ли чего-нибудь? — спросил он.
— Нет, спасибо, ничего, — ответил Тидеман. Я прямо из «Гранда» и только что пообедал.
Оле достал плоский тонкий ящичек с гаванскими сигарами и спросил опять:
— А рюмочку вина? 1812 года?
— Ну, пожалуй, благодарствуй. Только тебе ведь придётся идти за ним вниз, а это уже слишком много хлопот.
— Ну, что за пустяки, какие хлопоты!
Оле спустился в подвал за бутылкой. Нельзя было разобрать, из чего она сделана, стекло напоминало скорее грубую материю, до того оно запылилось. Вино было холодное; стаканы запотели. Оле сказал:
— За твоё здоровье, Андреас.
И они выпили. Наступило молчание.
— Я, собственно, пришёл поздравить тебя, — заговорил Тидеман. — Подобной штуки мне ещё ни разу не удалось устроить.
Действительно, Оле Генриксен сделал удачное дело. Но сам он говорил, что его заслуги тут, в сущности, нет, просто ему повезло. А уже если говорить о заслуге, то, во всяком случае, она принадлежит не ему одному, а всей фирме. За операцию в Лондоне он должен быть благодарен своему агенту.
А дело заключалось в следующем:
Английский грузовой корабль «Конкордия», наполовину нагруженный кофе, шёл из Рио7, мимо Сенегамбии8, в Батерст9 за партией кож; на пути оттуда его захватили как раз декабрьские бури, он дал течь у северного берега Нормандии и был введён в Плимут, как потерпевший аварию. Весь груз оказался подмоченным, а половину его составлял кофе.
Партию этого испорченного кофе промыли и привезли в Лондон для продажи, но продать его оказалось невозможным: он пропах морской водой и кожами. Владелец проделывал с ним всякие опыты, пускал в ход краски, берлинскую лазурь, индиго, хром, медный купорос, перетряхивал его в бочках со свинцовыми пулями, — ничто не помогало, и пришлось назначить кофе в продажу с аукциона. Агент Генриксена отправился на аукцион, предложил ничтожную цену, и вся партия осталась за ним. Оле Генриксен поехал в Лондон, сделал кое-какие опыты, отмыл свинцовый налёт, хорошенько промыл кофе и основательно просушил его. Затем он велел изжарить всю партию и запаковать в громадные, герметически закупоривающиеся ящики. Ящики эти целый месяц стояли нетронутыми, а затем их перевезли в Норвегию и поставили в склад. И вот ящик за ящиком открывались, и кофе прекрасно продавалось — оно казалось совершенно свежим. Фирма Генриксен на одном этом деле неожиданно заработала крупные деньги. Тидеман сказал:
— Я узнал об этом всего два дня назад и должен сказать, что почувствовал некоторую гордость.
— Моя удачная мысль заключалась только в том, чтобы, поджарив кофе, заставить его при помощи кое-каких приёмов выделить влагу, а остальное...
— Я думаю, результат всё-таки волновал тебя?
— Да, должен признаться.
— А что же твой отец? Что он говорил?
— Он ничего не знал до самого конца. Нет, я не посмел посвятить его в это дело, я думаю, он прогнал бы меня, лишил бы наследства, чего доброго!
Тидеман взглянул на него.
— Гм! Ну, да, это всё очень хорошо, Оле. Но если ты хочешь половину заслуги приписать своему отцу, фирме, так не рассказывай одновременно, что отец твой узнал об этом только после того, как всё было кончено. Вот я и поймал тебя!
— Ну, да теперь уже всё равно.
Вошёл служащий с новой доской, на которой были написаны счета. Он снял фуражку, поклонился, положил доску на конторку, снова поклонился и вышел. В ту же минуту зазвонил телефон.
— Одну минуту, Андреас, я только... Вероятно, это какой-нибудь заказ. Алло!
Оле записал заказ, позвонил и отдал записку служащему.
— Я тебе только мешаю, — сказал Тидеман. Ага, здесь две доски, дай-ка мне одну, я помогу тебе.
— Ну, вот ещё, — ответил Оле, — недостаёт, чтоб я усадил тебя за работу!
Но Тидеман уже приступил к делу. Эти странные штрихи и значки в полусотне рубрик были ему знакомы как нельзя лучше, и он подводил итоги на клочке бумаги. Они стояли по обеим сторонам конторки, изредка перекидываясь шуткой.
— Однако это не значит, что мы должны пренебрегать стаканами!
— Нет, ты совершенно прав.
— Ей Богу, давно у меня не было такого приятного дня, — сказал Оле.
— Неужели? А я как раз хотел сказать то же самое. Я сейчас из «Гранда»... Да, чуть было не забыл сказать! Ведь я должен передать тебе приглашение, на четверг. Прощальный вечер в честь Ойена. Будет ещё кое-кто.
— Вот как? А где же?
— У Мильде, в мастерской. Ты ведь придёшь?
— Ну, разумеется, приду.
Они снова отошли к конторке и принялись за работу.
— Ах, Господи, помнишь ты старые времена, когда мы сидели на одной скамейке! — заговорил Тидеман. — Все мы были безусые мальчишки, а мне кажется, будто прошло всего несколько месяцев, так ясно я помню всё из того времени.
Оле отложил перо. Счёт был кончен.
— Я хочу сказать тебе кое-что... только ты извини меня, Андреас, если найдёшь это неуместным... Ну, допей вино, голубчик. Я принесу другую бутылку, это вино не для такого дорогого гостя.
С этими словами Оле вышел, он явно был сильно смущён.
«Что с ним такое?» — подумал Тидеман.
Оле вернулся с новой бутылкой — точно из бархата с высоким ворсом, она вся была окутана длинными нитями паутины. Оле откупорил её.
— Не знаю, каково оно, — сказал Оле и понюхал вино в стакане. — Попробуй, это настоящее... Я думаю, тебе понравится. Я забыл, какого оно года, — только очень старое.
Тидеман тоже понюхал, отхлебнул, попробовал, поставил стакан и посмотрел на Оле.
— Ну, что, не плохое винцо?
— И даже очень, — ответил Тидеман. — Не стоило откупоривать его для меня.
— Скажешь тоже! Бутылку вина-то!
Молчание.
— Ты, кажется, хотел мне что-то сказать? — спросил Тидеман.
— Да, то есть, собственно, я вовсе не хотел, но... — Оле подошёл к двери и затворил её. — Я только подумал, что ты, может быть, сам не знаешь, и хотел рассказать тебе, что на тебя клевещут, прямо смешивают тебя с грязью. А ты этого не знаешь.
— Меня смешивают с грязью? Что же такое говорят?
