Менделе Мойхер-Сфорим - Путешествие Вениамина Третьего
Раввин, наш хранитель и защитник, уверенно шагал далеко впереди. Однако, когда он уже стал раздеваться, откуда ни возьмись налетел какой-то озорник и натравил на него свою собаку. Наш покровитель пустился бежать. Одной рукой он придерживал, извините за выражение, расстегнутые исподники, а другой — свою круглую стеганую шапку из шелкового плюша. Мы, мальчишки, и подавно перепугались. Уж если на удочку мог попасться такой кит, то о жалкой плотве и говорить не приходится! Собравшись с духом, мы ни живы ни мертвы, подобно оленям быстроногим, неслись с дикими воплями и криками, пока во глазе с нашим богатырем не домчались до города. Поднялся переполох, крики: «Горим! Бьют! Убивают!..» Никто ничего толком понять не мог…»
Предпринимая путешествие в дальние края, Вениамин решил прежде всего преодолеть в себе трусость. Он нарочно заставлял себя гулять по ночам в одиночку, нарочно спал в пустой комнате, умышленно часто уходил за город. Все это давалось ему нелегко, он даже отощал, осунулся. Поведение его и дома и в синагоге, его задумчивое, побледневшее лицо, частые исчезновения из города на долгие часы — все это многим показалось подозрительным: о нем заговорили, он стал предметом горячих споров. Одни горожане утверждали: Вениамин сошел с ума, рехнулся. Во-первых, доказывали они, Вениамин особенно острым умом никогда не отличался: ему всегда какой-то клепки в голове не хватало, во-вторых, в Тунеядовке вот уже несколько лет не было сумасшедшего. Ну мыслимо ли такое? Ведь это же истина: в каждом городе — свой мудрец, в каждом городе — свой сумасшедший. Тем более что и лето нынче невыносимо жаркое! Словом, все ясно: Вениамин, попросту выражаясь, свихнулся! Другие же, во главе с реб Айзик-Довидом, сыном реб Арн-Иосла, мужа Соре-Златы, твердили: «Нет! И опять-таки нет! Вениамин, правда, человек придурковатый и даже весьма придурковатый, но из этого еще никак не следует, что он неминуемо должен еще вдобавок и сойти с ума. Ибо, если бы это было так, то возникает вопрос: почему именно теперь, а не раньше? Наоборот, с гораздо большим успехом он мог бы рехнуться два года назад или в прошлом году, когда лето было не в пример жарче нынешнего. Что же касается истины, согласно кото рой Тунеядовка ничем не хуже других городов, то ведь опять-таки остается нерешенным вопрос: почему вот уже несколько лет город обходится без своего сумасшедшего?»
Спрашивается: ну а как же истина? На это можно возразить: «А река? Ведь река спокон веков ежегодно поглощает по одному человеку — это истина непреложная! Тем не менее вот уже несколько лет подряд, как никто у нас не тонул. Наоборот, река в эти годы до того обмелела, что в некоторых местах ее можно перейти, ног не замочив…»
Все это верно, но что же происходит с Вениамином? Этот вопрос, к сожалению, так и остался неразрешенным. Однако большая часть жителей, в том числе и женщины, говорили: «Вениамин, судя по всему, свивался с нечистым… Сдружился с дьяволом… Иначе зачем бы он стал бродить по ночам в темноте? Где это он часами пропадает? Почему спит один в чулане? Даже Зелда, жена его, утверждает, что ночью из чулана доносится какой-то стук, шум, точно кто-то ногами топает…»
Толки эти, как обычно, покатились сначала в синагогу, за печь, а оттуда в баню, на верхний полок. Столковаться относительно Вениамина так и не удалось. Порешили пока составить комиссию из нескольких благочестивых прихожан вкупе с писцом, обойти все дома подряд по списку и проверить «мезузы». А так как мероприятие это рассматривалось как дело общественное и полезное для города, то постановили: для покрытия расходов на содержание этой комиссии повысить цены на мясо…
У тунеядовцев есть такая поговорка: «О чем речь ни поведешь, на смерть перейдешь», — о чем бы ни спорили на собраниях, дело кончается объявлением новой таксы на мясо.
Иначе и быть не могло. Такова логика: человеку смерти не миновать, а еврею — новой таксы. Смерть и такса — вот две силы, от которых не избавишься и никуда не денешься. Так уж всевышний сотворил мир, значит, так тому и быть. А вопросы задают одни лишь вольнодумцы и безбожники.
Спустя некоторое время с Вениамином приключилась история, принесшая ему славу. В один из знойных летних дней он вышел в полдень, когда солнце пекло немилосердно, погулять за город и забрался в лес дальше обычного. В кармане у него с собою были книги, без которых он теперь и шагу не делал. В лесу Вениамин лег под деревом и стал напряженно думать. А думать было о чем. В мечтах своих он уносился далеко-далеко, на край света. Вот шествует он по горам и долам, перебирается через пустыни и всякие другие места, описанные в прочитанных им книгах, — по следам Александра Македонского, Эльдада Гадони и других, видит воочию страшного гремучего змея, гадов ползучих и всякого рода чудовищ. Вот он наконец добрался до обители красноликих израильтян и вступает в беседу с потомками Моисеевыми… Затем, благополучно придя в себя, Вениамин стал размышлять, когда же и как ему наконец начать свое путешествие.
Незаметно подкрался вечер, наступила ночь. Вениамин поднялся, устало потянулся и направился домой. Идет, идет, а из лесу никак не выберется. Проходит час, два, три, четыре, а лесу конца-краю нет. Еще глубже забрался в чащу — темень хоть глаз выколи. Внезапно поднялась буря, пошел проливной дождь, загрохотал гром, засверкала молния, грозно зашумели деревья. Жуть! Вениамин застыл на месте. Он промок, зуб на зуб не попадал от озноба и страха. Ему казалось: вот-вот на него навалится медведь, вот-вот его растерзает лев, леопард, вот-вот на него надвинется «Матул», о котором в «Отображении мира» сказано, что это огромное чудовище с длинными руками, которыми оно в силах свалить слона. Вениамина обуял страх. К тому же он был смертельно голоден: за весь день съел лишь гречневый коржик. С горя Вениамин принялся читать вечернюю молитву… Молился он горячо, от всего сердца…
Наконец-то, с божьей помощью, наступило утро; Вениамин двинулся дальше. Шел, шел, пока не добрался до какой-то тропинки. По этой тропинке плелся он часа два. И вдруг услыхал издали человеческий голос. Однако, вместо того чтобы обрадоваться этому голосу, он, бедняга, затрепетал: Вениамин был убежден, что это разбойник. От страха он без оглядки пустился бежать обратно, подобно тому как некогда мчался впереди раввина. Но вскоре он опомнился: «Стыдно, Вениамин! Ты собираешься скитаться по морям и пустыням, где обитают дикие племена, где кишмя кишат всякого рода чудовища и звери, а тут пугаешься одной лишь мысли о встрече с разбойником! Какой позор! Неужто и Александр Македонский, как ты, пришел в отчаяние, когда у него на острие копья кончилось мясо, которое клевал носивший его на своих крыльях орел? Нет! Александр Македонский не убежал: он у себя самого вырезал кусок живого мяса и надел его на острие копья! Крепись же, Вениамин! Господь подвергает тебя испытанию. Выдержишь его — благо тебе! Тогда ты удостоишься милости божьей, тогда исполнятся твои намерения и чаяния о встрече с потомками Моисеевыми. Ты потолкуешь с ними о судьбе евреев в наших краях, расскажешь им подробно об обычаях наших братьев, о том, как они живут и что делают. Если выдержишь это испытание, если повернешь обратно на услышанный тобою голос, тогда одолеешь все страхи и ужасы, тогда окрепнут силы твои, и прославишься ты среди сынов Израиля, и станешь гордостью Тунеядовки. Тунеядовка и Македония — вот два края, которые прогремят на весь мир по милости Александра Тунеядовского и Вениамина Македонского!..»
Набравшись духу, Вениамин повернул обратно. Уповая на лучшее, он отважно шагал до тех пор, пока не повстречался лицом к лицу с этим самым «разбойником». То был крестьянин, ехавший на возу с мешками, в упряжке была пара волов.
— Добрый день! — произнес, приблизившись, Вениамин не своим голосом, в котором слышались одновременно и крик и отчаяние: «Делай, мол, со мной, что хочешь!» и мольба: «Сжалься надо мной, пожалей мою жену и малых деток!..»
Проговорив, вернее, прокричав или даже простонав свое приветствие, Вениамин умолк, будто подавился. У него закружилась голова, в глазах потемнело, ноги подкосились, и он замертво упал наземь.
Очнувшись, Вениамин увидал себя на возу, лежащим на большом мешке с картошкой под толстым тулупом. В головах лежал связанный петух, который поглядывал на него сбоку одним глазом и царапал Вениамина когтями. В ногах стояли плетенки с молодым чесноком, луком и всякой другой зеленью. Очевидно, там лежали и яйца, так как в воздухе носилась полова, застилавшая глаза. Крестьянин, сидевший на возу, спокойно курил трубку и покрикивал на волов: «Цоб!.. Гайда!.. Цоб!» Волы еле передвигались, а колеса дико скрипели, каждое на свой лад. Получался какой-то немыслимый концерт, от которого верещало в ушах. Видно, и петуху эта музыка была не по душе: каждый раз, когда колеса при полном обороте издавали визгливую фиоритуру, петух сильнее царапал Вениамина и с озлоблением кукарекал, так что потом у него долго клокотало в горле.
