В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню
Как давно было возведено здание, я сказать не могу. Его относят к времени правления Якова I и строителем называют Роджера Харботтла, который занимался торговлей с Турцией. Я плохо разбираюсь в этих делах, но, поскольку все же побывал в доме, пусть и в период упадка и запустения, могу описать в общих чертах, что он собой представлял. Он был построен из темно-красного кирпича, дверной и оконные проемы отделаны пожелтевшим от старости камнем. Фасад на несколько футов отступал в глубину от общей линии, широкая лестница вела меж затейливых чугунных перил к двери, на которой под рядом светильников, среди завитков и узорных листьев, красовались две гигантские «гасилки», похожие на конические колпачки фейри, – в старину ими пользовались, чтобы потушить факел, лакеи, высадившие господ из портшеза или коляски у крыльца. Холл, с большим камином, был до самого потолка обшит панелями. С каждой стороны помещались две или три нарядные комнаты со старомодной обстановкой. Окна в них были высокие, с частым переплетом. За аркой в конце холла вы попадали на парадную лестницу – широкую и основательную. Имелась и черная лестница. Общая площадь окон, по современным меркам, была недостаточной для освещения такого большого здания. Когда я его впервые увидел, он уже долго пустовал и, помимо того, имел мрачную репутацию дома с привидениями. На потолках, по углам карнизов висела паутина, всюду лежал толстый слой пыли. К оконным стеклам в дождевых разводах и пыли уже полвека никто не притрагивался, и оттого сумрак внутри еще больше сгустился.
Впервые меня привел в особняк мой отец в 1808 году. Мне было тогда около двенадцати лет, и, как все дети этого возраста, я обладал впечатлительным воображением. Я озирался по сторонам, и сердце мое трепетало. Мы находились на месте тех самых событий, о которых я со сладостным ужасом слушал дома рассказы у камелька.
Мой отец, долго проживший холостяком, вступил в брак уже на пороге седьмого десятка. Ребенком он не меньше десяти раз видел мистера Харботтла в судейском кресле, при мантии и парике. Было это незадолго до смерти судьи, случившейся в 1748 году, и его внешность глубоко и неприятно подействовала не только на воображение, но и на нервы отца.
Судья к тому времени достиг возраста примерно шестидесяти семи лет. У него было широкое багровое лицо с большим угреватым носом, пронзительные, яростные глазки и безжалостно-суровая линия рта. Мой в ту пору юный отец подумал, что в жизни еще не видывал лица внушительнее, тем более что в очертаниях лба прослеживалась недюжинная сила ума. В громком резком голосе постоянно звучали нотки сарказма – излюбленного оружия Харботтла во время судебных заседаний.
За старым джентльменом закрепилась репутация первейшего в Англии злодея. Даже в суде он позволял себе насмешничать и глумиться над окружающими. Рассказывали, что процессы он проводил, как ему вздумается, без оглядки на адвокатов, представителей власти и даже присяжных; лесть, угрозы, ложь – все это помогало ему сбивать людей с толку и подчинять себе. Он был слишком хитер, чтобы нарушать букву закона, однако же его боялись и считали человеком бессовестным, что судью нисколько не волновало. Тем, кто разделял его досуги, это тоже было безразлично.
Глава II
Мистер Питерс
Однажды вечером, в парламентскую сессию 1746 года, старик-судья отправился в портшезе в палату лордов, чтобы подождать там результатов голосования, важного для него самого и для всего судейского сословия.
Получив нужные сведения, он собрался было подобным же образом вернуться в свой дом, расположенный поблизости, однако вечер был настолько погожий, что судья передумал, велел отнести портшез домой, а сам в сопровождении двоих лакеев с факелами отправился пешком. Ходок из него был неважный – мешала подагра. От дома его отделяли две или три улицы, и этот путь он прошел не быстро.
Следуя по одной из тесных, с высокими домами, улочек, где в этот поздний час царила полная тишина, судья обогнал старого джентльмена, который передвигался еще медленнее его и выглядел весьма необычно.
Кроме бутылочно-зеленого кафтана и плаща с капюшоном, бросались в глаза крупные пуговицы из камня и широкополая, с низкой тульей, шляпа, из-под которой виднелся большой пудреный парик. Сильно сутулясь и опираясь на клюку, прохожий еле-еле ковылял на шатких ногах.
– Прошу прощения, сэр, – проговорил старик дребезжащим голосом, когда толстяк-судья с ним поравнялся, и тронул его за рукав.
Приглядевшись, мистер Харботтл убедился, что имеет дело с джентльменом, причем, судя по одежде, отнюдь не бедным.
Остановившись, судья отозвался своим обычным резким и повелительным тоном:
– Да, сэр, чем могу служить?
– Не скажете ли, сэр, как пройти к дому судьи Харботтла? Мне нужно сообщить ему нечто чрезвычайно важное.
– Могли бы вы сообщить это при свидетелях? – спросил судья.
– Напротив, это дело не для посторонних ушей, – все тем же дрожащим голосом, но решительно заявил старик.
– Раз так, сэр, вам нужно будет пройти еще несколько шагов до моего обиталища, где мы сможем побеседовать приватно, поскольку я и есть судья Харботтл.
