Шолом-Алейхем - Менахем-Мендл. Новые письма
Затем, дорогая моя супруга, да будет тебе известно, то, что ты мне пишешь о наших эмигрантах, которых обобрали агенты по ту и по эту сторону границы, принесло большую пользу обществу, потому что я этих эмигрантов вставлю как есть в то сочинение, которое собираюсь издать в количестве шести миллионов штук и потом бесплатно распространить по всем еврейским общинам. Денег на издание этой книжки у меня будет, как я тебе об этом уже писал, более чем достаточно благодаря анонсам, которые я соберу. Несколько десятков анонсов у меня уже есть, но пока это специальные анонсы, то есть анонсы про анонсы. Что это значит? Ты издаешь книжку, и я издаю книжку, ты хочешь, чтобы я анонсировал твою книжку, а я хочу, чтобы ты анонсировал мою книжку. Что же мы делаем? Меняемся. Моя книжка анонсирует твою книжку, а твоя книжка анонсирует мою книжку. Это проще пареной репы. Только от книжных анонсов нет наличности. Но зато они притягивают множество других анонсов, которые уже будут приносить деньги, и большие. Например, от пароходных компаний может перепасть немаленькая копейка, пусть они только почуют, что в этой книжке, которую я хочу издать, речь идет о еврейской эмиграции и печатается она в количестве шесть миллионов штук. И как только получу первые злотые, так сразу же разошлю коммивояжеров собирать анонсы по всему свету.
Короче, дорогая моя супруга, я, как видишь, почти справился с этой моей книжкой и теперь занят другой комбинацией, о которой я тебе уже писал в предыдущем письме. Эта комбинация затеяна мной для нас самих, для еврейских писателей то есть, как для здешних, которые находятся в Варшаве, так и для прочих по всему свету. Я хочу, чтобы все писатели были заодно, единодушны, а не рассеяны и разъединены, и могли бы трудиться для общего блага — от этого произойдет величайшая польза, как для нас, писателей, так и для всех наших братьев-евреев, как здесь у нас, так и повсюду, по всему свету. Ты спросишь, как я дошел до этой мысли? Должен сообщить тебе, что на эту мысль меня навели поляки с их бойкотом, которым они бойкотят евреев. Как так вышло? Сейчас услышишь.
Когда заварилась вся эта каша, еврейские писатели, и твой муж Менахем-Мендл в том числе, подняли крик и принялись писать пламенные статьи в газеты, так, мол, и так, «давайте умудримся»[330], мы будем хуже худших, если не сплотимся и не ответим на вражеское «свой до свего» собственным «свой до свего». Нашлись, однако, умники, которые начали выступать против этого призыва со статьями и проповедями на собраниях[331]: как это так, разве это правильно, заявили они, чтобы евреи вооружились тем же оружием, что и их враги? Например, если, дескать, кто-нибудь призовет нас отплатить за погромы погромом, разве мы не сочтем его сумасшедшим? Это во-первых. Затем, дескать, стоит ли так кричать, если несколько польских лавочников, буржуев то есть, как они их называют, выступили против еврейских лавочников-буржуев — ну и что? Пусть, дескать, лавочники дерутся, пусть себе грызутся, какое до этого дело простому народу?.. Но больше всего они рассердились на меня. Что же это, дескать, такое — Менахем-Мендл, который никогда не был буржуем, а только шпегелянтом, выступает за буржуйскую неправду и поддерживает еврейское «свой до свего»? Я даже ответил одному такому проповеднику длинным письмом и выдал ему в нем по первое число! Но это письмо забраковал мой редактор. У редакторов такая натура — бракуют. Он нашел, что в этом письме слишком много брани… Я попробовал было ему сказать, что и он, бывает, неплохо бранится… А он мне ответил, что на то он и редактор. Дескать, когда я буду редактором, я тоже буду браниться…
Короче, пошло писание в хвост и в гриву, и до сего дня писатели не перестали кипятиться и кричать: «Что ж это такое, люди добрые, что ж молчим? Почему нас не видать, не слыхать? Почему ничего не делаем?..» И тут я должен заявить тебе по совести, не в укор им, я имею в виду наших писателей, будь сказано, что они, писатели то есть, пишут и пишут в таком роде, а чуть что, сами идут выпить чаю в польскую кофейню, хотя там на них смотрят, как собака на шалахмонес[332], но как говорит твоя мама: «Еврей трефной, а его гроши кошерные…» Заявляю я им: «Братцы, что же это такое, как вы можете себе такое позволять? Стыдно перед людьми! Я не говорю о наших евреях, еврей, положим, еврея не стыдится, но ведь уже они, поляки то есть, показывают на вас пальцем!..» Говорят они: «Вы, однако же, комбинатор, тот самый человек, которого зовут Менахем-Мендл, может быть, вы и для такого случая придумаете какую-нибудь комбинацию?» Говорю я: «Дайте мне неделю времени». Говорят они: «Хоть две». Я ушел и разработал проект на десяти листах об акционерной еврейской кофейне. Кофейня должна быть как для писателей, так и для всех прочих, и там можно будет получить задешево не только кофе, чай, шоколад, бутерброды и т. д., но и во всякое время за нормальную цену любую еду и питье, и кружечку пива, и папиросу, а если нужно, то и шляпу, и рубашку, и одежду, и обувь, и помыться, если кому нужно помыться, и еще там должен быть свой миньен, и, не рядом будь помянут, театр, тоже свой, со своим хором и с еврейскими концертами, а из доходов, которые останутся после выплаты дивидендов акционерам, будут поддержаны все нуждающиеся писатели как в Варшаве, так и на всем белом свете. А еще там должны быть дешевые квартиры, но только для еврейских писателей, и там должны находиться все редакции, еврейские, естественно, и там будут писать, и там все будут все время собираться, и там будут обсуждать положение еврейского народа и искать решения, что и как делать, — одним словом, эта затея должна быть к общему благу. Тогда, поглядев на нас, остальные варшавские евреи создадут, быть может, свои братства: лавочники — свое, ремесленники — свое, банкиры — свое, учителя — свое, у каждого братства будет своя кофейня со своими затеями, своими интересами, и все вместе мы обретем такую силу, что поляки от стыда зароются на девять локтей в землю, придут к нам и попросят прощения, и уж тогда-то мы будем знать, что им ответить… Пока что я держу этот проект в секрете. Я рассказал о нем в общих чертах только Хасклу Котику, и как только он услышал слово «братство», сразу же подпрыгнул и завалил меня советами, как именно я должен этот проект превратить из умозрительного в зримый, воплотить его, так сказать, в жизнь. Он, дескать, уже устроил таких братств без счету, больше, чем у меня волос на голове. Он, дескать, страх как ловок в устройстве братств. Одно из братств, которое он устроил, называется «Ойзер далим»[333]. Если я хочу, он, дескать, сейчас же даст мне книжку, две книжки, три книжки про его братство «Ойзер далим», дабы я всему из них научился и не наделал глупостей. Я его очень и очень благодарю и желаю ему, чтобы он состарился со своим братством «Ойзер далим» в богатстве и почете, а я без его «Ойзер далим» обойдусь. Так как сейчас очень жарко, то вся еврейская публика сидит на дачах. На польских дачах, хоть их оттуда и гонят в тычки. Но народ не отчаивается. Наступает лето — и все на дачу… Пусть чуть-чуть похолодает, пусть только публика начнет возвращаться с дач, я сразу же всех созову в концертный зал и прочту им, с Божьей помощью, лекцию о моем проекте еврейской кофейни, и я надеюсь, что на мою лекцию все придут и ухватятся за мой проект обеими руками.
Тем временем пора уже бежать в редакцию, разнюхать, не слышно ли чего нового про войну, которая идет у болгар с сербами и с греками. Кто кого угробил, кто потерпел поражение? Потому как, ежели почитать ту писанину, которую все они пишут, выходит, что все потерпели поражение… Прямо не верится, когда читаешь, как «братья» заживо друг друга хоронят, прямо-таки в дрожь бросает. Представь себе, что из-за большой жары там все пораздевались догола и дерутся в костюме Адама. В чем мать родила… И если захватят город или деревню, то вырезают все население, даже женщин и детей, и творят неслыханные злодейства!.. Дело дошло до того, что греческий царь выступил с протестом и воззвал к мировой справедливости: где ж это слыхано, болгары ворвались в греческую деревню и изнасиловали всех девушек, а детей разорвали на части! — как будто это еврейский погром, только за евреев некому вступиться и воззвать к мировой справедливости… Что же, как ты думаешь, сделали болгары? Тоже заявили протест и воззвали к мировой справедливости из-за того, что на них напали румыны и разграбили их добро. А румыны, как ты думаешь, что сделали? Тоже стали взывать к справедливости! Все хотят справедливости, а кровь льется как вода. В газетах пишут, что там, где идут бои, нет ни капли воды, только кровь… В хорошенькое время мы живем, дорогая моя супруга, что тут скажешь! Даст Бог, переживем! Но поскольку у меня нет времени, буду краток. Если на то будет воля Божья, в следующем письме напишу обо всем гораздо подробней. Дал бы только Бог здоровья и счастья. Будь здорова, поцелуй детей, чтобы они были здоровы, передай привет теще, чтобы она была здорова, и всем членам семьи, каждому в отдельности, с наилучшими пожеланиями
