Жорж Роденбах - Выше жизни
— Было бы так хорошо, если бы все оставалось по-прежнему.
Жорис сказал ей:
Кто узнает об этом?
— Бог! — быстро ответила Годелива.
В тот же момент она отстранилась, испугавшись, вдруг овладев собою. Бог! Это слово прозвучало среди ее смущения, в начале ее уступки, как одинокий удар колокола, еще более трагический оттого, что он был один. Ее лицо приняло торжественное выражение, изменилось, точно осветило мрак. В ее глазах вспыхнула уверенность, как заря. Она взглянула на Жориса, прямо в лицо, с радостным выражением. Она взяла его за руку, без всякой чувственности, точно прикасаясь к цветам. Она произнесла голосом, читавшим молитвы вслух:
— Да, мы должны принадлежать друг другу! Но не так. Мы прежде пойдем в церковь. Я могу признаться в своей любви самому Богу, чтобы Он благословил нас. Хочешь, Господь обвенчает нас? Завтра вечером, в приходской церкви… После этого я не буду принадлежать себе… я буду твоей… твоей женой.
На следующий день, около шести часов, Годелива отправилась в собор St. Saveuor Жорис выбрал эту Церковь, находя ее более красивой и желая, чтобы их любовь была окружена красотою. Она вошла через боковую дверь, и ждала, как было условлено, в одной из часовен придела. Не понимая почему, она боялась. Кто мог бы отгадать? Кто мог заподозрить их в чем-нибудь, увидев их вместе? Разве она не была сестрой его жены, с которой он имел право выйти, войти в церковь, немного помолиться? Однако она смотрела с небольшою тревогою на редких прихожан, рассеянных по церкви. Это были женщины из народа, смирённые служанки Бога, почти скрытые в своих широких плащах, капюшон которых расширяется кверху, как чаша со святой водой. Они все более сливались с наступающими сумерками. Только окна еще немного были видны. Розетки на них имели вид колес. Они напоминали сильных, гордых, неподвижных павлинов. Полная тишина. Только раздавался треск нескольких свечей, скрип дерева в исповедальнях или сидениях, неопределенное дыхание уснувших предметов. Пламенная живопись на стенах и колоннах бледнела. Невидимый покров спускался на все предметы. Царил слабый аромат ладана, покрытый плесенью славы, пылью веков. Лица на старых картинах словно умирали. Приходила мысль об останках, сохраняющихся в раках.
Годелива ждала, немного волнуясь и ощущая грусть. Она встала на колени, осенила себя крестом, стала искать в своем молитвеннике службу, совершаемую при венчании. Когда она нашла ее, она снова перекрестилась и начала читать вступительную молитву, устремив глаза на страницу, произнося слова медленным движением уст, чтобы избавиться от всякого отвлечения, которое было бы кощунством. Несмотря на это, она плохо следила за текстом, беспокоясь и дрожа, поднимаясь каждую минуту, смотря позади себя до самой глубины церкви, при малейшем шуме шагов, раздававшемся по каменным плитам.
Сложив руки, устремив глаза на алтарь, она горячо молилась золотому Пасхальному Агнцу, отмеченному крестом, который был изображен на жертвеннике: «Боже, скажи, что я не оскорбляю Тебя и что Ты меня прощаешь! Я так много страдала! Ты не запрещаешь любить! Я люблю его. я всегда любила его, я давно обручена с ним. Я избрала его перед Тобою, Боже! Я избрала его моим единственным супругом навсегда. Если он не муж мой перед людьми, он будет моим перед Тобою. Боже мой! Скажи, что Ты меня прощаешь! Скажи, что Ты благословляешь меня. Скажи, что Ты, Боже, соединяешь нас, обручаешь, взяв с нас клятву…»
Вдруг она обернулась: раздавался шум шагов; кто-то приближался в наступавшем мраке, и это должен был быть Жорис. Она увидала его своими духовными очами. Она задрожала и почувствовала, что страшно побледнела. Кровь отлила от ее лица, прилила к сердцу, как красный и теплый поток. Она почувствовала в груди теплоту, точно ласковое прикосновение счастья, как будто внезапно распустившаяся роза вносила туда весну.
Человеческая тень увеличивалась, остановилась позади нее и прошептала: «Годелива», очень нежно, над ее плечом.
— Жорис, это ты? — сказала она, еще немного взволнованная, плохо доверяя своему счастью.
Затем она. указала ему стул, который приготовила возле себя. И, не смотря на него, молча она открыла молитвенник и снова начала читать обряд венчания. Жорис смотрел на нее. охваченный этим ангельским мистицизмом, волновавшим его, преображавшим будущую вину. Она призналась Богу без угрызений совести, с радостью и уверенностью, как будто она видела Его из глубины Его таинственного рая, дающим свое согласие и благословляющим их. Все это не было для нее только внешним подобием, созданным, чтобы обольщать или оправдать себя. Ей казалось, что она совершала настоящее венчание. Может быть, она была права с точки зрения Вечности… Жорис чувствовал большую радость. Он был растроган, что она постаралась хорошо одеться, приколоть скрытые драгоценности, целый роскошный убор, незаметный под ее длинным плащом, который, однако, она должна была скинуть по возвращении.
После долгой молитвы он увидел, что она снимает перчатки. Заинтересованный, он смотрел на нее. Что она будет делать? Она вынула из своего кармана коробочку, взяла оттуда два массивных золотых кольца… Набожно она надела одно на палец, затем, взяв за руку Жориса, она надела ему другое кольцо… И, продолжая держать его руку в своей, в этом целомудренном пожатии, как будто священник покрыл их своею одеждою, она спросила его голосом, полным доверчивой нежности:
— Ты будешь всегда любить меня?
Их кольца прикоснулись, поцеловались, как кольца мистической цепи, которую Бог только что благословил, соединив их неразрывною, законною любовью!
Годелива начала снова молиться; она не защищала больше их любовь перед Небом; теперь она была охвачена экстазом и беседовала с Богом о своем счастье.
Посреди движений и волнений, вызванных этим обменом колец, она не позаботилась о своих перчатках, которые она сняла. Уходя, она стала искать их. Они упали на пол. Жорис нагнулся, поднял их; тогда он заметил, что их стулья стояли на одной из тех надгробных плит, которыми во многих местах выложена церковь St. Saveuor; в этой часовне был целый ряд могильных плит из камня, некоторые — с почерневшими изображениями знатного господина или дамы, представленных среди неподвижных складок савана, окруженных кистями винограда и евангельскими атрибутами.
Годелива тоже заметила это. Надгробный камень был у них под ногами; можно было прочесть на нем даты очень далекой кончины, разобрать стертые буквы имени, в свою очередь, исчезавшего на камне, разлагавшегося, возвращавшегося в небытие… Погребальная эмблема! Как она не заметила этого, выбирая место? Их любовь родилась среди смерти…
Впрочем, неприятное впечатление сгладилось. Их счастие было из рода тех, которые не омрачаются даже смертью, как счастье влюбленных, которые вечером, летом, на деревенских ярмарках, удаляются от танцев и идут, отдаваясь своей любви, поцелуям и объятиям, к стенам кладбища.
Соединение Любви и Смерти! Страсть Жориса и Годеливы от этого была еще сильнее.
И в этот вечер, когда они принадлежали друг другу, им казалось, что они умерли немного один в другом!
Глава VII
Какое мгновенное забвенье дарит нам любовь! Влюбленные чувствуют себя точно на острове, волшебном острове, где ничто не напоминает более о старом континенте. Они довольствуются только собой! Они возвращаются к примитивной жизни. Нет более честолюбия, искусства, выгод: царит только одна торжественная праздность, во время которой душа, свободная от всего постороннего, прислушивается, наконец, к своему внутреннему голосу.
Годелива чувствовала себя очень счастливой. В ней не пробуждались еще угрызения совести. У нее было ощущение, как будто любовь окружала ее, точно благодать, и избыток ее внутренней радости напоминал ей время ее первого причастия, когда каждое утро она продолжала чувствовать в себе присутствие Бога. Теперь она точно получила причастие любви.
Жорис тоже почувствовал свежесть и прелость выздоровления. Его прежнее существование, мрачные дни, раздражительность Барбары, злость при мысли о минувшем счастье, все исчезло, стало уже неясным. Точно все это произошло с другим или в другой жизни! Он удивлялся, что прежде так страстно относился к целям, казавшимся ему теперь тщетными. Что такое была эта любовь к городу, как не искусственная и холодная страсть, которою он обманывал себя в своем одиночестве? Это была любовь подземелья. И как опасно любить смерть, когда есть жизнь, совсем простая и такая чудесная! Любовь — единственное благо. Жорис долгое время не знал ее. Он создал себе другой смысл в жизни и парил в течение долгих лет в мечтах, т. е. во лжи. Он понял теперь, что эта мечта о красоте Брюгге призрачна и обманчива. Даже если бы он осуществил ее, она не принесла бы ему никакого реального счастья и оставила бы в нем ощущение потерянных лет, загубленной жизни. Надо пользоваться временем, создавать себе безотлагательные радости, смешивать свое телесное существо с солнцем, ветром, цветами, а не стремиться постоянно к недосягаемой Высоте!
