Сильвия Эштон-Уорнер - Времена года
А лето полностью вступило в свои права у меня в саду. Значит, надо радоваться. Как же быть, если нет сил радоваться, и кому сказать об этом?
Во время игрового часа, когда я разливаю мужчинам чай, в нашей новой учительской появляется разъяренная мать Пэтчи. Толстая, краснолицая, крикливая женщина, но, если нужно что-нибудь сделать для школы, директор может на нее положиться, поэтому он с ней считается. Родительница номер один.
– Знаете, – начинает она, – мы не хотим ранить ваши чувства, мисс Воронтозов...
– У меня нет никаких чувств. Никаких чувств.
Однако она умеет произносить мою фамилию, и я готова проявить снисходительность.
– Садитесь, – стоя предлагает директор, прибегая к своему излюбленному методу укрощения рассерженных родителей. «Предложите сесть – это сразу меняет дело», – сказал он однажды, поучая нас.
– Нет, мы не хотим садиться.
– Выпейте чаю, – прибегаю я к единственному известному мне методу.
– Нет, спасибо.
– Боже мой!
– Понимаете, это про Пэтчи. Бедный птенчик.
– Неужели что-нибудь случилось вчера в мое отсутствие! Я возила на городские соревнования команды «А» и «Б».
– Понимаете, сказать чистую, правду, мы вынули две дюжины вошек из волос бедного птенчика. Две дюжины!
– Наверное, это Ритины.
Вспомнив о Рити, я запускаю пальцы в собственные волосы.
– Сестра регулярно вычесывает насекомых у всех детей, – вступает в разговор, директор, – но на каждый день снабжает их новой порцией.
Поль молчит. Он питается у родительницы номер один. Единственное, что он себе позволяет, это незаметно провести рукой по собственным волосам.
– Купите густой гребень и следите за головой вашего сына, – говорю я, пользуясь неожиданной возможностью спокойно сказать несколько слов, – больше ничего нельзя сделать.
Но она начинает атаку в новом направлении.
– А что скажет мать Марка? Мы думали про мать Марка. Если у Марка...
– Помню, однажды, – говорю я, передавая мужчинам чай, теперь я всегда сама разливаю и передаю чай, не знаю почему, – я протянула чашку чая Инспектору, вот как сейчас, и вдруг огромная тварь выскочила из моих собственных волос и забегала по блюдцу.
– Две дюжины все-таки!
Мистер Веркоу почему-то решил пойти понаблюдать за игрой детей. Шум в коридоре, правда, не стихает.
– Две дюжины? – переспрашивает директор. – А когда мы не следили за волосами нашей дочки, жена как-то раз нашла у нее в голове сто сорок четыре штуки, что вы на это скажете?
В пятницу после занятий я еду в город и сидя за рулем, прихожу к мысли, что пора заняться вшами. Поэтому мы с Полем покупаем густой гребень и у себя в па присваиваем ему красивое название «вошкин гребень», а в понедельник я вхожу в класс директора и спрашиваю:
– Кто хочет прийти в сборный домик и поработать этим гребнем?
Откликаются все как один. Я выбираю самую чистенькую, самую привлекательную девушку – Варепариту, и мы принимаемся за дело.
– Начни с него, – говорю я, кивая на Марка; его мать, мелькает у меня в голове, конечно, решит, что гребешок добрался до волос ее сына в последнюю очередь. – И вообще, – продолжаю я, пренебрегая национальностью Варепариты, – проверь сначала всех белых.
Варепарита почему-то не так хороша, как прежде, размышляю я, глядя, как она возится с маленькими светлыми головками. Где плавные линии ее тела? Она стала грузнее, неповоротливее и уже не кажется такой стройной. Наверное, поэтому в последнее время я не замечаю, чтобы они с Полем хотели побыть вместе. Варепарита его больше не привлекает. Мгновенье я явственно ощущаю, что у меня под носом происходит что-то важное... но я не в силах понять, что именно...
Маленькие светлые головки, разумеется, безгрешны. Зато потом начинается работа.
– Чеши! Рити! – коварно требуют дети. – Чеши Рити!
– Прекрасно. Пусть будет Рити.
Пэтчи проявляет особый интерес к происходящему, поскольку неделю назад его личный счет достиг двух дюжин. Он стоит возле меня и, чувствуя себя в безопасности, тычет обвиняющим пальчиком.
– Это ты, это ты дала их моей головке! – изобличает он Рити.
Но Рити доверчиво бежит к Варепарите, навстречу своему позору. Она вся – сияние и улыбки, от макушки до голых пяток. Первая пленница повергает ее в трепет, и всех остальных тоже. Малыши теснятся вокруг Рити и обсуждают величину жертвы.
– Брось ее на печку, – говорю я Варепарите.
Со своими вшами я поступила именно так.
– Смотрите! – радостно восклицает Варепарита. – Она умирает на печке!
Какая Варепарита еще маленькая, хотя выглядит вполне взрослой.
И она и малыши с увлечением, наблюдают за последними земными мгновениями насекомого, потом Варепарита вновь берется за гребень. Но в разгар охоты раздается возглас Твинни:
– Мис Вонтоф, одна упала из волос Мере!
Я оскорблена: у Мере нет матери, поэтому я считаю ее до некоторой степени своей. Мере тоненькая, темноволосая, музыкальная, впечатлительная и неправдоподобно красивая девочка. Но она нездорова, а ее родным, конечно, не до врачей.
– Мисс Вонтоп, она не падала из моих волос, – защищается Мере. – Я нашла ее на циновке.
Мере беспокойно поглаживает вошь.
– Положи ее на печку! Положи ее на печку!
На печке уже гора трупов. Матаверо быстро оглядывает волосы Мере.
– Черт, у Мере их целая куча!
– Варепарита, посмотри, что там с Мере.
Я чувствую себя опозоренной. Нужно было раньше подумать о Мере.
Мере подходит, довольно охотно, хотя и не так жизнерадостно, как Рити, Варепарита смотрит.
– Ой, мисс Воронтозов, у Мере целая куча!
– У Мере нет матери, – защищаю я девочку. – Варепарита, вычеши ей голову.
Варепарита усердно принимается за дело, а мы с малышами продолжаем наш разговор. По утрам мы всегда много разговариваем, особенно в понедельник. Но незадолго до игрового часа Варепарита вздыхает и, с трудом передвигая ноги, идет к пианино, ей нужно передохнуть. Я оглядываюсь на Мере. Она сидит на низеньком стуле около печки. После напряженной охоты ее черные волосы стоят дыбом, опечаленное личико застыло, она не поднимает головы, даже когда Матаверо, этот прирожденный вожак, оценивает на глаз трофеи на печке и возглашает:
– Ого, у Мере, у нее правда целая куча вошек!
Варепарита наигрывает «Хватит нам обоим, дорогая, хватит нам обоим...» и с жаром объясняет:
– Это потому, что у нее нет матери!
Я вглядываюсь в Варепариту. Как неукротим материнский инстинкт в этой милой невинной девочке. Но отчего вдруг померкла ее красота, хотела бы я знать. Варепарита грустна, как яблоня с обломанными веточками. Может быть, тоскует о чем-то. В разгар баскетбольного матча она несколько раз теряла сознание.
Что-то происходит у меня под носом... под самым носом.
Тем не менее я всегда полагаюсь на ритм, поэтому, когда вшивая буря достигает апогея, у меня появляется надежда, что перемены не за горами. И так как мы в конце концов деликатно, но решительно разделались с каждой «тварью» в каждой детской голове и о наших девочках уже говорили в городском совете, потому что в воскресенье они катались на роликах по мосту, а на наших мальчиков уже подали в суд, потому что они лазали на столбы высоковольтной линии, и, так как поведение наших учеников обоего пола уже обсуждали в транспортном управлении, потому что они ездят на велосипедах по пешеходной дорожке моста, а ходят по проезжей части, мне остается только бездеятельно ждать узенькой «хорошей полосы».
Занятия кончаются, я прячу пенал, запираю пианино и в эту минуту слышу шаги директора. Судя по звуку, он хочет со мной поговорить, и, судя по повороту дверной ручки, о чем-то неприятном, поэтому к тому времени, когда он опускается на маленький стол рядом со мной, я успеваю полностью перестроиться.
– Я только что был у миссис Рамеки.
– Очень хорошо. Она как раз просила вас зайти.
– Я выяснил, почему Варепарита не посещает школу.
– Очень хорошо. Мне так не хватает этой милой девочки. Вши?
– Варепарита беременна.
Мои глаза выскакивают из орбит и мечутся по классу. Я гонюсь за ними. Наконец я обретаю дар слова, глаза возвращаются на место, и я спрашиваю:
– Сколько ей лет?
– Тринадцать.
– Не может быть, мистер Риердон! Наверняка четырнадцать. На днях она была здесь, и я отметила про себя, что девочка выглядит вполне взрослой.
– Нет, ей тринадцать.
– Я бы дала четырнадцать.
– Тринадцать или четырнадцать – все равно не шестнадцать, верно? Но закону минимальный возраст шестнадцать.
– Кто отец?
– Она, разумеется, не хочет говорить. Поэтому мне пришло в голову, что это кто-нибудь из родственников. Я спросил: «Родственник?» Она сказала: «Нет». А потом вдруг стала твердить, что родственник. Я совершенно уверен, что это не так, просто Варепарита воспользовалась моим предположением, чтобы скрыть правду. Она, конечно, очень подавлена, и я прекратил расспросы.
