Пэлем Вудхауз - Том 15. Простак и другие
Иногда, лежа ночами без сна, я убеждал себя, что если бы только я мог увидеть или хотя бы услышать что-то от Синтии, бороться было бы легче. Именно её бесследное исчезновение делало всё таким трудным. В моей борьбе мне никто не помогал.
И вот однажды утром, словно бы в ответ на мои сетования, от Синтии пришло письмо. Это меня поразило. Точно между нами имелась какая то телепатическая связь.
Письмецо было коротеньким, почти официальным.
«Мой дорогой Питер,
я хочу задать Вам вопрос. Сформулировать его я могу совсем коротко. Вот он: остались ли Ваши чувства прежними? Почему я об этом спрашиваю, объяснять не буду. Просто спрашиваю, и всё. Каким бы ни был ответ, он не повлияет на нашу дружбу, так что будьте вполне откровенны. Синтия».
Я тотчас сел писать ответ. Письмо, полученное именно в этот момент, да еще такого содержания, глубоко на меня подействовало.
Словно подоспело нежданное подкрепление в почти проигранной битве, оно подпитало мою уверенность в себе. Я снова почувствовал себя сильным, способным сражаться и победить, и я излил Синтии душу. Я писал ей, что чувства мои ничуть не изменились, что люблю я только ее. Все это, как я вижу, оглядываясь назад, было порождением расшатанных нервов, но в то время письмо представлялось мне выражением истинных чувств.
То, что битва не закончена — хотя в момент экзальтации я воображал, что уже победил себя, — стало, к сожалению, вполне очевидно, когда, вернувшись с почты, я встретил Одри. Меня тут же пронзил сладкий трепет. Вид ее напомнил мне, что подкрепление и есть подкрепление, помощь для победы, но совсем не победа.
Впервые во мне вспыхнуло возмущение, хотя причин для него не было. Оно не выдержало бы и легчайшего анализа, но оказало мне поддержку. Я изо всех сил старался подавить сладкий трепет, пытаясь смотреть на Одри критическим и враждебным взглядом. Кто она такая, почему порабощает человека против его воли? Чары существуют только в воображении зачарованного. Если у него найдутся силы отмести чары и убедить себя, что их нет, он спасен. Здесь лишь вопрос воли и спокойного рассуждения. Наверняка в Египте были стойкие, уравновешенные люди, которые понять не могли, отчего это все так восхищаются Клеопатрой. Что в ней такого особенного?
Уговаривая себя, я приподнял шляпу, пробормотал «Доброе утро» и прошел дальше, само воплощение энергичного делового человека, спешащего по делам.
— Питер!
Даже энергичный деловой человек, спешащий по делам, вынужден остановиться, когда с ним затоваривают. Иначе, не говоря уже о правилах вежливости, покажется, что он убегает. На лице у нее отражалось слабое удивление.
— Ты так спешишь?
Ответа у меня не нашлось. Да Одри, видимо, и не ждала ответа.
Мы молча направились к дому. Молчание мучило меня. Очарование её личности подтачивало мои защитные сооружения, и выдержат ли они напор, я сильно сомневался.
— Питер, тебя что-то беспокоит? — наконец спросила она.
— Э… да нет. А что?
— Мне показалось, что беспокоит.
Я рассердился на себя. Так по-идиотски себя вести! Что за тупое молчание! Тактика энергичного человека, спешащего по делам, — легкий непринужденный разговор. Неудивительно, что Ловкач Сэм обращался со мной как с ребенком. Я и веду себя как надутый школьник. Молчание стало еще тяжелее.
Мы дошли до дома. В холле мы расстались. Одри ушла наверх, я — в свой класс. Она не смотрела на меня. Лицо у нее было холодное и оскорбленное.
Человек непоследователен до странности. Создав холодность между Одри и собой, я, казалось бы, должен был успокоиться. Разум говорил мне, что так лучше всего. И, однако, ни намека на радость в последующие дни я не испытывал. Миновал короткий миг ясной рассудочности, а вместе с ним улетучился и подъем, продиктовавший письмо к Синтии, и негодование, помогавшее рассуждать хладнокровно о женских чарах. Одри снова стала центром моего мира. Но наша дружба, иллюзорная материя, умудрявшаяся существовать рядом с моей любовью, исчезла. Трещина между нами расползалась день ото дня. Вскоре мы едва разговаривали. Короче, ничего лучшего и пожелать было бы нельзя, и то, что я сожалел об этом, свидетельствует об изначальной слабости характера.
Глава XII
1В эти пасмурные дни лишь одна мысль из многих других приносила определенное утешение: такая ситуация не продлится вечно. Школьный семестр катился к концу. Скоро я освобожусь от соседства, парализовавшего все мои усилия. Я твердо решил, что последний день семестра будет означать конец моей связи с «Сэнстед Хаусом» и всем, что в нем находится. Миссис Форд найдет себе другого приспешника. Если её счастье зависит от возвращения Золотца, то пусть научится обходиться без счастья, как остальные обитатели падшего мира.
Между тем, однако, я по-прежнему выполнял свои обязанности. В результате какого-то мучительного, непонятного мыслительного процесса я пришел к заключению, что я по-прежнему отвечаю перед Одри за безопасность Золотца, и никакая перемена отношений не поколеблет эту позицию.
Возможно, к этому примешивалось и менее альтруистическое желание — обыграть Ловкача. Его присутствие в школе было вызовом мне. Разгадать его поведение я не мог. Не знаю, чего в точности я ожидал от него, но определенно не думал, что он станет бездействовать. Однако один день сменялся другим, а он по-прежнему ничего не предпринимал. Образцовый дворецкий. Наше общение в Лондоне заставляло быть настороже, его пассивность меня не обманывала.
Рано или поздно, не сомневался я, он перейдет к стремительным и неожиданным действиям, отточив план до мельчайших деталей. Но когда он ринулся в атаку, меня обманула крайняя простота его метода, и поражение он потерпел по чистой случайности.
Как я уже говорил, учителя в «Сэнстед Хаусе» — другими словами, все взрослые мужчины, за исключением самого Фишера, — собирались в кабинете мистера Эбни после обеда выпить кофе. Это была церемония, а в заведении вроде школы, где все катится по расписанию, вариантов нет. Иногда мистер Эбни уходил сразу после кофе, но посиделок не пропускал никогда.
В этот вечер, в первый раз с начала семестра, я был не настроен пить кофе. Уже несколько ночей я плохо спал и решил, что воздержание от него — хорошее лекарство от бессонницы.
Подождав для проформы, пока Глоссоп и мистер Эбни наполнят свои чашки, я тут же отправился к себе в комнату, где, бросившись на кровать, лежал в темноте, борясь с приступом депрессии, более глубокой, чем обычно. Одиночество и темнота очень подходили для моих мыслей.
Ловкач Сэм в эту минуту никак их не занимал. Ему в них места не было. И когда моя чуть приотворенная дверь начала медленно открываться, я насторожился не сразу. Но то ли едва слышный звук заставил меня очнуться от ступора, погнав кровь быстрее, то ли встрепенулся я оттого, что открывалась дверь очень странно — честный, обычный сквозняк не открывает ее толчками, украдкой.
Я бесшумно приподнялся, напрягся, насторожился. И тут кто-то очень тихо вошел в комнату.
Только один человек в Сэнстеде мог так войти. Меня это позабавило. Наглость Фишера щекотала мне нервы. Поступок, столь чуждый его обычным, осторожным методам. Этакое бесцеремонное вторжение, прямо похищение de luxe.[10] Будь сейчас глубокая ночь, я бы еще мог понять такие действия, но в девять вечера, когда ни Глоссоп, ни мистер Эбни, ни я не спим, и он может наткнуться на нас на лестнице, это полнейшая нелепость. Словом, я изумлялся нахальству Ловкача.
Я затаился, представляя, что будет, когда он включит свет. И он включил. Я любезно приветствовал его:
— Мистер Фишер! Чем могу служить?
Для человека, который умеет контролировать себя в сложных ситуациях, он принял удар неважно. Изумленно охнув, он круто обернулся.
Правда, опомнился он моментально. Я невольно восхитился. Почти немедля он снова стал вкрадчивым, словоохотливым Сэмом, который изливался передо мной в лондонском поезде, делясь теориями и мечтами.
— Сдаюсь, — дружелюбно сказал он, — эпизод закрыт. Я — человек мирный, а вы, как понимаю, не станете спокойненько полеживать в постели, если я войду в другую комнату и похищу нашего юного друга. Разве что вы опять переменили решение. Тогда, может, 50 на 50 не соблазнит?
— Ни чуточки.
— Что же, я просто спросил. На всякий случай.
— Да, как же с мистером Эбни? Что, если мы столкнемся с ним на лестнице?
— Ну уж нет, — доверительно проговорил Сэм. — Вы, как я понял, кофе сегодня не пили.
— Не пил. А что? Он покачал головой.
— Кто бы мог подумать! Молодой человек, разве мог я предугадать, что именно сегодня, после того как вы ежевечерне пили кофе, вы вдруг пропустите его? Вы наказание какое-то, сынок. Прям вышли на тропу войны.
