Николай Крашенинников - Целомудрие

Однако решили предварительно осмотреть комнаты.

— Все дети спят наверху, и я с ними! — сказал Олег и повел Павла но каменной лестнице во второй этаж.

Около лестницы была девичья, и там подле зажженных у киота лампад молилась горничная.

— Васена, это Павлик! — объявил одной из них Олег и потащил своего гостя дальше.

Верхний этаж был весь выкрашен масляной краской, было там всего пять комнат: в одной жила суровая бабка Прасковья, в четырех остальных — дети. Старшие занимали особые комнаты: Олег и Нелли; Катя и Лена жили вместе, Стасик спал с нянькой Авдеевной.

Большая изразцовая лежанка находилась в комнате Олега.

— Здесь я учу всегда гимназические уроки! — сказал он Павлику. — Зимою она топится, и сидеть бывает тепло.

Старая нянька подошла к ним и присела в кресле.

— Нахлебник, что ли? — спросила она и почесала за ухом вязальной иглою.

— Не нахлебник, а Павлик, и ты, нянька, дура! — сердито крикнул Олег. Он покраснел, напыжился, глаза его были злые. — Ты уйди и нам не мешай.

Нянька еще раз взглянула на Павла с любопытством и, точно послушавшись, вышла, шаркая туфлями, а Олег стал показывать Павлику фотографии своих товарищей по гимназии.

— Это Торсункин, это Зыков, это Шрамченко-Криницкнй, он первый ученик, — рассказывал он, а Павлик смотрел фотографии и думал, что у няньки злое и угрюмое лицо. «Она назвала меня еще нахлебником… Разве я нахлебник? Я родственник, — думал он, — а нахлебники бывают чужие».

— Ты у нас сегодня и останешься? — спросил Павлика подошедший Стасик, но раздались шаги, появилась мама в сопровождении тети Фимы и объявила, что пора отправляться навестить тетю Наташу.

— Я вижу, что они все уже подружились, — сказала тетя Фима. — Непременно приходите завтра обедать… Ты придешь, Павлик?

Павлик посмотрел в ее прекрасные глаза и ответил, ничуть не колеблясь:

— Приду.

Они переходят улицу и попадают в другой дом — к тете Наташе.

Этот дом меньше, но выглядит уютнее. Комнаты все завешаны картинками, фотографиями, веерами, иконами и походят больше на магазин. Особенно понравилась Павлику гостиная с белыми колоннами; в ней было много зелени, цветущих деревьев, стояли по углам статуи, изображавшие девушек и стариков. Одно было нехорошо: девушки были совсем голые; вероятно, от этого они большею частью сидели сгорбившись, стремясь закрыться волосами. Большие бутыли с наливками были расставлены по окнам; это не очень подходило к статуям, но на одном окне Павел увидел и аквариум с красными глазастыми рыбками и примирился.

Тети Наташи случайно не было дома; гостей встретил ее муж, Василий Эрастович, военный капельмейстер, и встретил так приветливо, точно Павлика с мамой ждали давно. Он так и сказал:

— Мы уже давно вас поджидаем, Елизавета Николаевна, а Ната только выбежала на минутку.

И здесь также шипел на столе самовар. Хоть и не хотелось Павлику пить, а пришлось и здесь выпить чашку. Разливала чай дальняя родственница тети Наташи, институтская пепиньера Зоя Никитична, или Зайчонок, как назвал ее дядя Василий, горбатая девушка с очень тонкими аристократическими чертами лица и с печальными голубыми глазами.

— А вот мои Кисюсь и Мисюсь! — сказал дядя Василий и широким жестом указал на вошедших двух девочек в розовых платьицах с голыми, тоже розовыми ножками. — Они у меня близнецы, — добавил он, а девочки сделали книксены перед Елизаветой Николаевной, которая стала их целовать.

— Ба, Павляус! — раздался голос из прихожей, и в широкой шляпке с яркими цветами вошла в столовую тетя Ната, сама широкая и розовая, как ее шляпка.

Положительно в ее доме все было проще и уютнее. Совсем просто и весело держался дядя Василий, девочки сразу как-то особенно доверчиво ухватились за Павлика, причем каждая завладела его рукой, да так и сидели. «Только одно: зачем опять «Павляус»?» — сказал себе Павел, а к нему уже подбежал двенадцатилетний кадетик Степа, сын тети Наты, и спросил его:

— Разве ты Павляус?

— Нет, я не Павляус, а Павел, — серьезно ответил Павлик.

Тетя Ната как-то быстро взглянула на него и добродушно рассмеялась.

А это я Павлику, Лизочка! — сказала она и начала разворачивать один пакет за другим, и оттуда показывались книжки, ящики с красками, грифельная доска, яблоки.

— Как? Это все мне? — изумленно спросил Павел. Но он еще больше удивился, когда выбежавшие на минутку в другую комнату Кисюсь и Мисюсь сейчас же появились перед Павликом и стали подавать ему разные игрушки: плиты, паровозы, пеналы, говоря наперерыв:

— А это мы тебе, Павлик, это мы тебе!

— Наточка! — за молилась Елизавета Николаевна. — Да что это? К чему?

Но детей никто не останавливал. Тетя Наташа и ее муж только улыбались.

«Ну какие они добрые! Какие добрые!»

Чай и затем обед прошли незаметно; стало уже смеркаться, когда мама зашла в детскую за Павликом, разыгравшимся с детьми так непринужденно, точно он был знаком с ними уже много лет.

— Пора, Павлик, ехать к бабушке, — сказала мама, и Павел поднялся огорченный.

Неожиданно для себя он проговорил вслух:

— Так скоро? — и так опечаленно, что тетя Ната и мама рассмеялись.

— Непременно приходи к нам, Павлик, играть каждый день! — сказали в один голос Кисюсь и Мисюсь.

Было поздно, следовало торопиться, и Елизавета Николаевна наняла извозчика.

— Мы так заговорились, бабушка может обидеться! — говорила она, а Павлик думал: «Отчего мама не отдала меня на житье к тете Наташе? Вот бы весело было!»

Точно угадывая его мысли, мама склонилась к нему и спросила, улыбаясь:

— А тебе, кажется, больше понравилось у тети Наты, маленький?

Павлик отвечал кивком головы. Его рот был набит карамелями, а руки перегружены подаренными игрушками.

— Значит, было бы лучше, если бы я тебя к тете Нате отдала?

Но Павлик вспомнил о прекрасном лице тети Фимы и проговорил убежденно:

— Нет, и тетя Фима хорошая! Очень хорошая!

— Я рада, что тебе везде понравилось, — сказала мама, и лицо ее просветлело. — Они в самом деле обе очень добрые!

И сейчас же перед глазами Павлика нарисовались: угрюмая маска бабки, сухое лицо старой няньки, и он, не сдержавшись, спросил:

— А бабка Прасковья?

Лицо Елизаветы Николаевны слегка потемнело.

— И она хорошая, только она, Павлик, всегда резко говорит.

А их нянька назвала меня нахлебником!

И опять потемнело лицо мамы, и она проговорила негромко:

— Это она, маленький, сказала без зла.

Дом бабушки Анны Никаноровны представлял собою полную противоположность домам теток.

Уже то, что окна были прикрыты ставнями, удивило Павлика, когда они подъехали.

— Неужели бабушка уже спит? — спросил он маму, но та, хотя и ответила, что этого быть не может, не решилась позвонить в парадное крыльцо. Из опасения обеспокоить бабушку она сначала позвонила в ворота дворнику.

У вышедшего на звонок заспанного старика осведомились относительно бабушки.

— Не почивают, чай кушают, — объяснил дворник и на вопрос, зачем же окна закрыты, ответил, что всегда «парадные ставни» в доме заперты, ведь жилые комнаты хозяйские во дворе.

Теперь можно было позвонить, и мама позвонила. Павел заметил, что мама очень смущалась. Она еще внимательнее осмотрела Павлика, чем при входе к тете Фиме, стряхнула с его шапки пыль, велела обтереть почище ноги о коврик и напомнила, чтоб Павел непременно поцеловал бабушкину ручку.

«Отчего это ты, мама, точно боишься бабушки?» — хотел спросить Павлик, но удержался. Уже гремели над дверями засовом, горничная сказала «пожалуйте-с» и повела гостей длинными сенями, в которых пахло камфарой.

Они не успели раздеться, как во входе из внутренних комнат показалась тоненькая, востроносая, похожая на осу женщина в черном, с черной наколкой на голове.

— Глашенька! — как-то особенно крикнула мама, подразумевая в восклицании еще какой-то непонятный Павлику вопрос.

Вместо ответа Глашенька развела руками, и Павлу показалось, будто она шепнула, что кто-то умер. Но и это его не поразило, поразило его то, что старушка сейчас же заморгала глазами, а мама также заплакала, и показалось Павлику, что мама плакала неискренно, только чтоб показать.

— Давно ли скончался? — спросила мама и снова приложила платок к глазам, и Павлику снова представилось, что мама плачет неверно.

«Неужели обманывает даже она, эта милая, милая мама? — неприятно поднялось в сердце. — И должны лгать даже такие люди, как она?.. И она притворяется потому, что у нас нет денег?»

— Я слышала, что он был очень, очень болен, — говорила мама дрожащим голосом, а Павлик все думал неприязненно: «Вот и голос ее дрожит, а ведь это даже и не бабушка, зачем же так делать?» Несмотря па то что он еще ни разу не видал бабушки Анны Никаноровны, он как-то сразу определил, что это не бабушка. «Бабушка какая-то иная», — сказал себе он. Было что-то несамостоятельное, нетвердое, несолидное и неверное в фигуре встретившей их старухи.