Возраст зрелости - Жан-Поль Сартр
— Это тоже он.
Гоген, обнаженный до пояса{22}, под грозовым небом, пристально смотрел на них суровым и обманчивым взглядом провидца. Одиночество и гордыня истребили его лицо; тело стало тучным и мягким тропическим плодом с полостями, заполненными влагой. Он потерял Достоинство — Достоинство, которое еще сохранил Матье, не зная, что с ним делать, — но зато он сберег гордость. За ним были темные тела, целый шабаш черных форм. В первый раз, когда Матье увидел эту непристойную и зловещую плоть, он был взволнован; но тогда он был один. Сегодня же рядом с ним было это маленькое злопамятное тело, и Матье устыдился самого себя. Он был лишним: огромные нечистоты у основания стены.
Господин и дама подошли и бесцеремонно стали перед картиной. Ивиш вынуждена была сделать шаг в сторону, потому что они мешали ей смотреть. Господин отклонился назад и всматривался в картину с печальной суровостью. Это был знаток: в петлице у него виднелась орденская ленточка.
— Ну и ну! — произнес он, качая головой. — Мне это не очень-то по душе. Ей-же-ей, он принимает себя за Христа. И еще этот черный ангел там, за ним, нет, это несерьезно.
Дама засмеялась.
— В самом деде! А ведь правда, — тоненьким голоском сказала она, — этот ангел слишком литературен, да и все тут такое же.
— Не люблю Гогена, когда он думает, — глубокомысленно изрек господин. — Настоящий Гоген — это Гоген, который украшает.
Стоя напротив этого большого обнаженного тела, он смотрел на Гогена кукольными глазами, сухой и тонкий, в отменном костюме из серой фланели. Матье услышал странное кудахтанье и обернулся: Ивиш давилась от смеха и глядела на него отчаянным взглядом, кусая губы. «Она больше не злится на меня», — обрадованно подумал Матье. Он взял Ивиш за руку и довел ее, согнутую пополам, до кожаного кресла, стоявшего посередине зала. Ивиш, смеясь, рухнула в него; волосы ее свесились на лицо.
— Потрясающе! — сказала она громко. — Как это он сказал? «Не люблю Гогена, когда он думает?» А женщина! Лучшей ему и не подыскать.
Пара держалась очень прямо: казалось, они спрашивали друг друга взглядом, какое решение принять.
— В соседнем зале есть другие картины, — робко сказал Матье.
Ивиш перестала смеяться.
— Нет, — угрюмо сказала она, — все изменилось: здесь люди…
— Вы хотите уйти?
— Да, пожалуй, все эти картины снова вызвали у меня головную боль. Хочется немного пройтись, на воздух.
Она встала. Матье последовал за ней, с сожалением бросив взгляд на большую картину на левой стене — ему хотелось бы показать ее Ивиш: две женщины топтали розовую траву босыми ногами. На одной из них был капюшон — это была колдунья. Другая вытянула руку с пророческим спокойствием. Они были не совсем живыми. Казалось, будто их застали в процессе превращения в неодушевленные предметы.
Снаружи пылала улица. У Матье было чувство, будто он пересекает пылающий костер.
— Ивиш, — невольно сказал он.
Ивиш сделала гримаску и поднесла руки к глазам.
— Как будто мне их выкалывают булавкой. Как же я ненавижу лето! — яростно воскликнула она.
Они прошли несколько шагов. Ивиш передвигалась нетвердой походкой, все еще прижимая ладони к глазам.
— Осторожно, — сказал Матье, — тротуар кончается.
Ивиш быстро опустила руки, и Матье увидел ее бледные выпученные глаза. Мостовую они перешли молча.
— Нельзя делать их публичными, — вдруг произнесла Ивиш.
— Вы имеете в виду выставки? — удивленно спросил Матье.
— Да.
— Если бы они не были публичными, — он попытался снова обрести интонацию веселой фамильярности, к которой они привыкли, — спрашивается, как бы мы могли туда пойти?
— Ну что ж, мы бы и не пошли, — сухо сказала Ивиш. Они замолчали. Матье подумал: «Она продолжает на меня дуться». И вдруг его пронзила невыносимая уверенность: «Сейчас она уйдет. Она думает только об этом. Наверняка она ищет сейчас предлог для вежливого прощания, и как только она его найдет, то тут же выпалит. Не хочу, чтоб Ивиш уходила», — с тревогой подумал он.
— У вас какие-нибудь планы на сегодня? — спросил он.
— На какое время?
— На сейчас.
— Нет, никаких.
— Раз вы хотите прогуляться, я подумал… Вас не затруднит проводить меня к Даниелю на улицу Монмартр? Мы могли бы расстаться у его парадного, и, если позволите, я оплачу вам такси до общежития.
— Как хотите, но я не собираюсь в общежитие. Я пойду к Борису.
«Она остается». Но это не значит, что она его простила. Ивиш боялась покидать места и людей, даже если она их ненавидела, потому что будущее ее пугало. Она отдавалась с недовольным безразличием самым досадным ситуациям и в конце концов обретала в них нечто вроде передышки. И все-таки Матье был доволен: пока она с ним, он помешает ей думать. Если он будет без умолку говорить, навяжет себя, то, наверно, сможет хоть немного отсрочить всплеск раздраженных и презрительных мыслей, которые уже зарождались в ее голове. Нужно говорить, говорить незамедлительно, не важно о чем. Но Матье не находил темы для разговора. Наконец он неловко спросил:
— Вам все же понравились картины?
Ивиш пожала плечами.
— Естественно.
Матье захотелось вытереть лоб, но он не осмелился. «Через час, когда Ивиш будет свободна, она меня, несомненно, осудит, а я уже не смогу себя защитить. Нельзя отпускать ее вот так, — решил он. — Необходимо с ней объясниться».
Он повернулся к ней, но увидел слегка растерянные глаза, и слова застряли у него в горле.
— Вы думаете, он был сумасшедшим? — вдруг спросила Ивиш.
— Гоген? Не знаю. Вы имеете в виду автопортрет?
— Ну да, его глаза. И еще эти темные очертания за ним, похожие на шепот.
Она добавила с каким-то сожалением:
— Он был красив.
— Вот как, — удивился Матье, — никогда бы не подумал.
Ивиш говорила о знаменитых покойниках в такой манере, которая его немного шокировала: у нее не проглядывало никакой связи между великими художниками и их творениями; картины были предметами, прекрасными чувственными предметами, которыми ей хотелось обладать; ей казалось, что они существовали всегда; художники же были просто людьми, такими же, как все остальные: она не ставила им в заслугу их произведений и не уважала их. Она спрашивала, были ли они
