Алан Милн - Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)
– Тихонько сижу дома и читаю «Богатства народов» Адама Смита[66].
– О! Он хорош?
– Очень.
– Это роман, где девушка думает, что влюблена в другого, но тот другой влюблен в другую девушку, поэтому они не вместе?
– Ты думаешь про «Происхождение видов».
– Верно. И я много про Дарвина думаю. Я ни о чем больше не думаю.
– Дорогая, я забыл спросить… Как насчет орхидей?
– Ах, какой ты милый! Но право же, дорогой, я не вполне понимаю, как найти для них место, то есть выше талии.
– Хорошо. Но ты могла бы прикрепить их к сумочке или к накидке…
– Право же, нет, голубчик. Ты и так слишком добр ко мне. Только ты, пожалуйста.
– Хорошо, дорогая.
– А теперь я тебя оставлю. Почему бы нам хорошенько не поговорить как-нибудь по телефону? Жизнь – сплошная спешка, мистер Раш. Не успеешь прийти, а уже бежишь. До встречи, золотко.
– До встречи, дорогая Хлоя.
На сей раз она была такова.
По пути в «Лордс» Барнаби думал: «Я самый заурядный на свете человек и зарабатываю самый заурядный оклад в самой заурядной на свете конторе, а Хлоя – Та Самая Женщина с большой буквы, единственная и неповторимая, и у ее ног весь Лондон. Нет герцога или миллионера, гения или министра, который не женился бы на ней завтра же, будь он холост, и не развелся бы ради нее, если женат. Если она выйдет замуж, а однажды она должна это сделать, она выйдет как раз за такого, а не за ничтожество, у которого всего 600 фунтов в год… Укладка и примерки для Хлои – то же самое, что играть в гольф или смотреть матч крикета для меня: неотъемлемая часть бытия. Выходить в свет с нужными людьми, бывать в нужных местах в нужное время и с нужным постоянством, чтобы не слишком редко и не слишком часто встречаться с нужными мужчинами, и при этом самой выглядеть именно так, как надо, – все это ее работа, ее профессия, как у любого мужчины, какая бы профессия у него ни была, как у меня – готовить к изданию книги. В неделе только семь дней, однако я принимаю как должное, что едва я требую один из них, всю сеть сложнейших договоренностей, которая составляет ее жизнь, приходится менять, заново утверждать, чтобы я получил отложенный для меня день, помеченный для меня и понимаемый как неприкосновенный, – а я лишь совершенно незначительный Барнаби Раш, которому решительно нечего ей предложить».
Он провел счастливый день в «Лордс», отчасти наблюдая за ударами «Джентльменов», отчасти думая о Хлое. Вернувшись домой с солидным запасом времени, чтобы переодеться, он обнаружил, что его ждет коробочка. Коробочка от флориста. Внутри была красная гвоздика и записка: «Для тебя, мой милый, от твоей Хлои».
Как он часто ей говорил, она была самой чудесной, самой милой, самой искренней, самой доброй и самой щедрой девушкой на свете. Неудивительно, что он ее любил.
Глава IV
1
Оглядываясь с высоты той или иной минуты на жизнь, которая привела нас к этой вершине, мы обнаруживаем, как редки те мгновения, про которые мы могли бы сказать: это случилось вот в тот-то или тот-то момент. Вот тогда-то было принято решение, положено начало карьере, выиграна битва. Решающий момент чаще встречается в литературе, чем в реальной жизни. Ничего странного тут нет, поскольку решающий момент заодно и момент колоритный.
Поэтому невозможно сказать, когда Перси Уолш решил, что помолвлен с Хлоей. Если бы он предложил ей руку и сердце на обычный манер и она приняла бы предложение, он мог бы записать у себя в дневнике, что в два тридцать пять пополудни 15 июня в баре «Эмбасси» он спросил: «Как насчет этого, старушка?», а она ответила: «О? Ладно», то это – во всяком случае, на несколько недель, – стало бы решающим моментом в его жизни. Но на самом деле руку и сердце он ей не предлагал. Он просто дал вырасти в себе убеждению, что она за него выйдет, постепенно решив, что ему полагаются права собственности, считающиеся привилегией жениха. Никого из остальных друзей Хлои это не обмануло, потому что каждый знал (или думал, что знает) свою Хлою. И хотя один мог думать: «Она никак не может запасть на такого, как Уолш», а другой: «Она никак не может выйти за Перси, если отказывается выйти даже за меня», как раз сэр Иврард знал (или думал, что знает) настоящий ответ, и этот ответ был прост: последний человек, которому Хлоя предоставит такие права, как раз тот, кто имеет на них право. Если она позволяет Перси напускать на себя вид жениха, она никак не может быть с ним обручена. Он просто ее забавляет.
Сегодня Перси собирался совершить традиционный ритуал представления «маленькой женщины» «своим». «Маленькой женщиной» была непревзойденная Хлоя; «своими» – тетя Эсси и приходский священник, пастор Мач-Хейдингхэма.
– Я говорил тебе, как обстоит с тем малым, – сказал, не слишком греша против истины, Перси. – Он не родня, если понимаешь, о чем я, но он – тот малый, который меня покрестил.
– Он живет с твоей тетей? – спросила Хлоя. – Я, конечно, говорю в самом уместном смысле.
– Нет, я же тебе сказал, он – тот тип, который меня покрестил.
– Но ты тогда, наверное, был совсем юным, дорогой. Нельзя же говорить про старые крестильные дни и вдруг обмолвиться: «Помнишь, какая холодная была вода?» или «Помнишь…»
– Извини. Тебя это напугало?
– Нет.
– Проклятый тип меня подрезал. Настоящий большевик с виду. По эту сторону Лондона такое сплошь и рядом творится. Это самое худшее в Эссексе. Так вот, как я говорил, когда малый тебя крестит и даже пишет длиннющее письмо тебе в школу перед твоей конфирмацией, малый, которого ты, помяни мои слова, знал всю свою жизнь и который играет за Эссекс, само собой разумеется, он придет знакомиться. И когда мои утонули на «Титанике» и решалось, поступать мне в Рагби или в Харроу[67], а этот малый, Альфред Уингхэмптон живет в двух шагах от тети Эсси, и все мое будущее, можно сказать, балансировало на кончике ножа, ну, разумеется, тетя Эсси обратилась к нему и сказала: «Как насчет этого?» – и, слава Богу, он сам закончил Харроу, не то я мог бы попасть в Рагби.
– Понимаю, дорогой. Сплошной промысел Божий. Просто я не знала, что он и тетя Эсси практически вместе тебя воспитали.
– Можно сказать и так, но никуда не деться от главного факта, что он тот самый малый, который меня покрестил. Кстати, думаю, тебе лучше прямо сразу называть ее тетя Эсси. То есть тебе незачем ждать, когда она тебя сама попросит, потому что, вероятно, она не предложит.
– Его мне сразу называть дядя Альфред?
– В том-то и суть, – сказал Перси и милю-другую над этим раздумывал.
– А как ты его называешь? – решила помочь Хлоя.
– Я зову его Уинг, если понимаешь, о чем я, – ответил Перси и объяснил на случай, если она не догадалась: – Сокращенное от Уингхэм.
Еще милю спустя Перси сказал, что, возможно, учитывая все и вся, ей лучше называть его мистер Уингхэмптон.
– Я тоже так думаю, дорогой, – утешила его Хлоя.
2
– Итак, дорогая Эсси, – сказал пастор Мач-Хейдингхэма, бросая на траву шляпу и устраиваясь в шезлонге рядом с ее, – вы нашли решение вашей проблемы?
– Какой именно, Альфред?
– Обручены они или нет?
– По письму Перси ничего не скажешь. Я пойму, как только ее увижу.
– В газетах ничего не было?
– Нет.
– Возможно, мальчик хочет получить ваше одобрение прежде, чем объявит о помолвке.
– Не мое дело одобрять или не одобрять. Он достаточно взрослый, чтобы решать сам.
– Да. Трудно помнить, что ему почти сорок.
– Только когда о нем думаешь. Не когда на него смотришь.
– Верно, – отозвался со смешком пастор. – Можно мне сигарету?
– Не глупите, Альфред.
– Разумеется, о ней говорят, – сказал он, закуривая. – Слышал, ее фотография часто появляется в «Татлере».
– Я не читаю «Татлер».
– Я тоже. Насколько я понимаю, она не актриса.
– Насколько я полагаю, и Перси не актер.
– Нет-нет, конечно же, нет. Что ж, узнаем, когда ее увидим.
– Что вы пытаетесь сказать, Альфред?
– Ничего, Эсси, ничего. Просто думаю вслух.
– Вам что-то рассказали? Лично я никогда не верю ничему, что мне рассказывают.
– Тогда и мне незачем вам говорить, – улыбнулся пастор, – что вы очень мудрая женщина.
– Полагаю, у нее есть прошлое.
– Настоящее также подразумевается.
– Тогда, если настоящее не Перси, они не обручены, и это не наше дело.
– Истинная правда. Можно мне шерри или вежливее будет подождать их приезда? Вы разбираетесь в этикете.
– Вежливее было бы предложить сначала налить мне. А потом налить себе. Шерри вас смягчит, и вы не станете цокать языком при виде ее и говорить: «Ах-ах, нечестивица, исчадие ада».
– Право слово, Эсси! Даже не знаю, на что больше обижаться: на предположение, что я способен на такое, или на намек, что мне захочется угоститься самому раньше, чем я угощу вас.
– Милый Альфред.
Она протянула руку, которую он нежно поднес к губам.
– Милая Эсси.
