Надежда Тэффи - НОСТАЛЬГИЯ

Мякотин, Титов и Волькенштейн как члены пар­тии — не помню какой — выползали из трюма под трубу совещаться. Шептались оживленно и много­значительно смолкали, когда кто-нибудь подходил. Ксюнин в трюме начал издавать на пишущей ма­шинке газету.

18

Буксир подтащил нас к угольщику, и было объяв­лено всем, всем, всем:

—  Должны сами грузить на «Шилку» уголь. Рабо­

чих на угольщике нет, на пароходе команды нет. Ес­

ли хотите, чтобы пароход двинулся,—грузите уголь.

—  Неужели… все должны работать?

—  А то как же,— был ответ.

Началась прелюбопытная штука.

Элегантные молодые люди в щегольских ко­стюмчиках смущенно улыбались, показывая, что по­нимают шутку. Конечно, сейчас, мол, выяснится, что нельзя же заставлять элегантных людей таскать на спине уголь. Ведь это же нелепо! Вздор какой!

— Эй! Выстраивайтесь все на палубе! — закричал

властный голос.—Все мужчины, кроме стариков

и больных.

Элегантные молодые люди оторопели. Растерян­но оглянулись. Шутка затянулась слишком долго.

— Ну? Чего же вы тут топчетесь?! — крикнули на

одного из них.—Слышали команду? Лезьте наверх.

Может быть, наверху поймут их элегантность и неспособность…

Палуба быстро наполнялась выстраивающимися в ряды пассажирами.

— Сейчас вам раздадут корзины. Наденьте их на

спину.

Элегантные молодые люди усмехались, чуть-чуть пожимали плечами, точно участвовали в нелепом анекдоте, о котором потом забавно будет порасска­зать.

Но вот у борта на трапе начался какой-то скандал.

—   Позвольте! — кричал кто-то.— На каком же ос­

новании вы уклоняетесь?! Человек сильный, здо­

ровый…

—   Прошу вас оставить меня в покое!

На палубу выбежал кряжистый господин, лет со­рока, с дрожавшими от бешенства глазами:

—   Прошу немедленно оставить меня в покое!

—   Нет, вы сначала скажите, какие у вас основа­

ния отказываться от работы, на которую призваны

буквально все?

—   Какие основания? — заревел кряжистый госпо­

дин.—А такие, что я дворянин и помещик и никогда

в жизни не работал, не работаю и не буду работать.

Ни-ко-гда! Зарубите себе это на носу.

Ропот возмущения всколыхнул толпу.

—   Позвольте, но ведь если мы не будем рабо­

тать, то пароход не отойдет от берега!

—   Мой муж тоже помещик! — пискнуло из толпы.

—   Ведь мы же все попадем в лапы к большеви­

кам!

—   Но при чем же я здесь?! — в бешеном недоуме­

нии вопил кряжистый.— Наймите людей, устройтесь

как-нибудь. Мы жили в капиталистическом строе,

в этих убеждениях и я желаю оставаться. А если вам

нравится социалистическая ерунда и труд для всех,

так вылезайте на берег и идите к своим, к большеви­

кам. Поняли?

Публика растерялась, замялась.

—   Отчасти, гм…—сказал кто-то.

—   Но, с другой стороны, нельзя же доставаться

большевикам…

—   И почему мы должны работать, а он нет?

—   Самосудом бы его! — хрюкнула пролезшая на

палубу старушонка.

—   Ну, знаете, господин, вы это бросьте, — урезо­

нивал добродушный купец из Нижнего.

—   Не задерживать! — вылетел начальнический

окрик.

Белая морская фуражка приблизилась.

— Спускайтесь к угольщику, берите корзины.

К начальству подскочил один из «элегантов» и за­шептал, скосив глаза на принципиального дворя­нина.

Начальство мотнуло головой и спокойно ответи­ло:

— А ну его к черту!

Нагрузка началась.

Длинной вереницей прошли по трапам вверх и вниз почерневшие, закоптевшие грузчики. Все пас­сажиры вылезли из кают, из трюма, из коридоров смотреть на невиданное зрелище: молодые «эле-ганты» в лакированных башмачках и шелковых но­сочках, поддерживая затянутыми в желтые перчатки руками тяжелые корзины, тащили уголь.

Они быстро вошли в роль, сплевывали и руга­лись.

— Гайда, ребята, не задерживай!

«Ребята» в лице «извините, Беркина», плешивого, пузатого, на тонких кривых ногах, отвечали:

— Э-эй-юхнем!

—   Чего выпучили глаза? — кричал на зрителей

длинный, как любительская удочка, чтец-деклама­

тор.—Заставить бы вас поработать, не стали бы

глаза пучить.

—   Смотреть-то они все умеют,—язвил купец из

Нижнего.—А вот ты поработай с наше…

—   Г-аботать они не желают,—прокартавил кур­

носый лицеист.—А небось есть побегут в пег-вую

голову… Собаки!

Кто-то затянул ерундовую песенку последних дней:

Цыпленок жареный.,

Цыпленок пареный,

Цыпленок тоже хочет жить.

Ешь ананас, Рябчика жуй, День твой последний Приходит, буржуй!

И:

Эх, яблочко, Куды котишься? Попадешь в Чеку, Не воротишься!

Подпевая, с аппетитом поругиваясь, работали вовсю.

«Вот он, Евреиновский театр для себя,—подума­ла я.— Играют в крючников, и вошли в роль, и увле­клись игрой. И даже видно, кто себе как предста­вляет заданный ему тип».

Вот ползет по трапу пузатый «извините, Беркин». Ноги у него пружинят и заплетаются. Лезет по тра­пу, как паук по паутине — круглый, с тонкими лапка­ми. Но выражение лица прямо Стеньки Разина, волжского разбойника,—

Размахнись, рука, Раззудись, плечо! Эй ты, гой еси…

и все прочее.

И тащит тяжеленную корзинищу, какую ему без художественного вдохновения ролью и не поднять бы никогда.

Вот какой-то интеллигент с челочкой на лбу.

Шагает понуро, с упорной и горькой усмешкой на устах. Очевидно, ему кажется, что он бурлак, тянет бечевку и растит в груди зерно народного гнева: тащу, мол, тяну, мол, но…

Но настанет по-р-ра И пр-росмется на-р-род!

За ним ползло какое-то чучело в белых гетрах, в тирольской шляпе с перышком, и, растирая замше­вой перчаткой черные потеки на щеках, говорило простонародным тоном:

— Э-эх, братцы-парнишки, видно, тянуть нам эту ла… эту ля… эту ламку до конца дней!

Вылез из машинного отделения инженер О. в ра­бочей блузе, весь в саже.

— Ничего, кажется, наладил. Теперь уже есть

надежда…

Заговорил что-то про лебедку, про подшипники и снова полез в машинное отделение.

И вдруг раздался дикий хрип, вопль, визг, точно сотни козлов, тысячи поросят вырвались из застенка, где с них драли шкуру. Это заревела наша труба. Черный дым валил из нее. Она дышала, вопила, жи­ла. Пароход задрожал, заскрипел рулевой цепью и тихо повернулся.

—  Да он задним ходом,—сказал кто-то.

—  Идем! Без буксира!

—  Спасены-ы-ы!

Около меня стоял Федор Волькенштейн и смот­рел в открытое море, куда вольно и быстро уходил большой пароход.

— Это «Кавказ»,—шептал он,—уходит в Кон­

стантинополь… Ушел… Ушел…

Он долго смотрел вслед. Потом сказал мне:

— На «Кавказе» увезли моего мальчика. Когда-то

я снова увижу его? Может быть, лет через два­

дцать… и он не узнает меня. Может быть, нико­

гда.

Вот и мы вышли в море. Стучит винт, тихо дро­жит пароход, гремит рулевая цепь. Волны упруго шлепают в правый борт.

Судовая жизнь налаживается. На мостике появил­ся капитан Рябинин, маленький, но стройный, похо­жий на мальчика кадета. Появился помощник капи­тана, несколько мичманов, юнги. В машинном отделении инженер О., какие-то машинисты, сту­денты-технологи. В кочегарке — офицеры.

Пассажиры нежно волновались и умилялись над дружной работой волонтеров. Особенно трогало их самопожертвование офицеров в кочегарке.

— Ведь они прожгли свое платье, и теперь им не

в чем будет выйти на берег.

Устроили комитет, который должен был собрать деньги и вещи для пострадавших.

— Объявим неделю бедноты,—предложил кто-

то.

Но звучало это очень неприятным воспоминанием и было мгновенно отклонено.

— Просто организуем летучие отряды для рекви­

зиции белья и платья,—предложил другой.?

Но это было уже совсем отвратительно, и в ответ все завопили:

—  Зачем? Это же прямо оскорбительно! Мы до­

бровольно отдадим все, что нужно…

—  Что долго толковать! Каждый из нас должен

отчислить в пользу офицеров, работающих в коче­

гарке, по двести рублей, по две смены белья и по

одному костюму.

—  Грандиозно! Чудесно!

— Но… извините, — сказал знакомый голос.

«Ага! „Извините, Беркин"!»

—  Извините, но выдавать предметы мы будем не

сегодня,— они там еще, не дай бог, попортятся. Выда­

вать мы будем по прибытии в Новороссийск: это

значительно удобнее для обеих сторон. Я правильно

говорю?

—  Правильно!

—  Правильно! Дельно! — поддержали пассажиры

и разошлись с успокоенными физиономиями.

Впоследствии эта ассигнованная благодарными пассажирами сумма все уменьшалась. В Севастопо­ле стали поговаривать уже только о белье и ко­стюме.