Эрнст Юнгер - Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо
После того как у моей пациентки пробудился интерес и, как я уже сказал, просветлело лицо, она встала и некоторое время задумчиво ходила по комнате. Грациозные движения её тела сопровождались плавным покачиванием головы. Наконец она потянула за шёлковый шнур звонка, висевший возле двери. Появился молодой антиквар, которому она шёпотом дала какой-то наказ, произнеся несколько раз итальянское слово presto. Вслед за этим в прихожей послышался шум. Тогда она вернулась к зеркальному столу и теперь уже сама взяла мою руку.
— В сложившихся обстоятельствах, сударь, услуга, которую вы могли бы мне оказать, гораздо значительнее, чем я думала. То, что я сейчас намереваюсь вам сообщить, можно выразить в двух словах, но произнести даже это немногое мне очень непросто. Однако, коль скоро перед врачом принято снимать даже верхнюю одежду…
— Можете говорить совершенно спокойно.
— Хорошо. После того… после того события у меня неожиданно появились странные ощущения, на которые я сначала не обратила внимания, а теперь беспокоюсь всё больше и больше. С недавних пор мне стало казаться, будто я нахожусь на тонущем корабле… Доктор, время от времени у меня перед глазами всё начинает мерцать, и если мне кто-нибудь ещё может помочь, так это вы.
— Предполагаю, вы не совсем довольны ночным сном.
— Весьма недовольна. Однако не подумайте, что я столь педантична. Уже в четырнадцать лет я наслаждалась свободой, проводя сладостные ночные часы за запретным чтением какого-нибудь Лукиана. Тогда меня не мог бы смутить даже дух Дункана. Но есть намного более страшные вещи, они похожи на автоматы с механическим звуком внутри.
— Бывает ли у вас чувство, что ваше окружение заметило эти критические состояния?
— Едва ли, ведь я всегда могла сослаться на мигрень. Между тем во время бесед или приёмов мне стало казаться, что я нахожусь в начинённой порохом комнате, где вот-вот вспыхнет искра. Я переживаю это тем острее, чем изысканнее то общество, что меня окружает. Во всём этом есть, правда, нечто забавное, как плохая приправа, придающая нашей жизни неприятный привкус. Вот это и приводит меня в бешенство. Когда я впервые подумала об этом… событии, это было не более чем воспоминание среди других таких же воспоминаний, подобное редкостной рыбе, которая иногда всплывает на поверхность. Наверное, дело в том, что я стремилась подавить именно это воспоминание, так что оно стало меня пугать. Я заметила, что мои попытки сопровождало что-то вроде внутренних диалогов — сначала отдельные слова, потом фразы и, наконец, вспышки жгучего и дикого бешенства. При этом в ход шли самые низменные слова, ещё более грязные, чем те, что слышишь от торговцев рыбой или в Ньюгейте перед казнью. Да, я открыла в себе талант посылать такие проклятия, которые неведомы даже обитателям клоак, как если бы ко мне неизвестно откуда стекались все нечистоты…
— Продолжайте, мадам.
— Ещё мне кажется, будто массы грязи накапливаются во мне, как в запруде у мельницы. Оттого-то я использую любой повод, чтобы сбросить с себя этот груз, — изрыгаю втайне проклятия и пишу нечто подобное в письмах, которые потом сжигаю. И всё же, когда этикет вынуждал меня целый день быть на виду у людей, вернувшись домой, я чувствовала в себе нечто вроде потоков лавы. Совсем недавно, в ночь на первое мая, лава вырвалась наружу, так что я не узнавала себя. Около полуночи, переодеваясь ко сну, я увидела своё отражение в большом зеркале — со свечой в руке, пеной у рта и растрёпанными волосами. С тех пор у меня такое ощущение, будто во мне открылось какое-то особое зрение. В лицах и голосах людей я замечаю всё низменное, и всякое любезное слово, всякий вежливый жест кажутся мне лишь неудачно замаскированной ложью, которую все, зная об этом, тем не менее принимают. Это несоответствие становится тем заметнее, чем ярче блестят вечерние платья и мундиры. Во время важных посольских приёмов или за роскошным столом мне так и хочется сорвать платье и произнести тост, который обнажил бы все внутренности земли. Но не это вселяет в меня беспокойство, доктор. Ещё ребёнком, держа в руках дорогой бокал, я сдерживала себя, чтобы не швырнуть его на пол; а поднимаясь на скалу или башню, я всегда слышала тайный голос, уговаривавший меня прыгнуть. Кроме того, есть ещё нечто иное, чужое, что играет со мной как кошка с мышкой. Но меня пугает совсем не то, о чём я думаю, я спрашиваю вас о другом: как мне быть, если со мной случится подобное тому, что произошло в ту ночь?
После того как она закончила свой рассказ, который на самом деле продолжался немного дольше, мы снова погрузились в молчание. Я долго рассматривал дорогие жемчужины, рассыпанные по ковру, — когда княгиня рассказывала, что с ней приключилось, она схватилась за ожерелье и порвала нить. Прежде чем на Мальдивах или в Бахрейне будет выловлена одна жемчужина такого размера, два ныряльщика должны умереть от истощения сил, а третьего должна пронзить меч-рыба.
Конечно, в своих мыслях я был занят не её последним вопросом. Очень часто случается так, что пациента и врача беспокоят совершенно разные вещи — так, друг Уолмоден, которому я лечил абсцесс, был всего больше озабочен цветом лица, казавшимся ему чуть желтоватым. Я замечал за людьми одну характерную деталь: угрозу для своего духа мы видим только тогда, когда ослаблена наша воля. Врачу же, напротив, всё равно, находит ли больной причины безумия в себе или усматривает их вовне. Как одно, так и другое излечивается в корне. Правда, теоретически бывает важно отметить момент, когда воля нам неожиданно изменяет, ведь нашему духу, также как и нашим мускулам, свойственно совершать произвольные и непроизвольные движения. А кто познал правила, по которым они отражают друг друга, как свет солнца и свет луны, тот достиг в своём искусстве невиданного совершенства. Тесно общаясь с мужчинами, которые управляют дыханием и сердцебиением и не ведают боли ожогов, я научился большему, чем в анатомическом театре Хантера, хотя там я научился немалому. На этом знании основывались спонтанные исцеления от эпилепсии и других недугов, сделавшие меня известным. Секрет был прост: я помогал пациентам брать под контроль отдельные части своей вегетативной системы.
Разумеется, меня не могли изумить хорошо известные мне фокусы дервишей, странствующих монахов в жёлтых одеждах и остро пахнущих капуцинов, которые рассеивались словно дым. К такому лечению в своей практике прибегают и священники с козлиными бородками, издавна утешавшие простолюдинов и их жён своими таинствами. Я без труда мог предложить сразу несколько способов лечения этого расстройства, не говоря уже о том, что его характер и происхождение не представляли никакой загадки, — ведь оно в известной степени входит в число недугов, традиционных для нашей нации. Этот мотив звучит и во мне во время каждой из моих ночных прогулок, когда от устроенных в западном вкусе дворцов я отправляюсь в кварталы, где беднота алчно кружит подле тёмного полюса власти. Такова двойная игра, встречающаяся и в нашей поэзии, где дух поочередно отражается то в светлом, то в тёмном зеркале. И совсем неудивительно, что мотив этот мы слышим тогда, когда отдельный человек пребывает в замешательстве; посвящённому знакомы тайные праздники, напоминающие о Луперкалиях римского фавна, где некоторые члены нашего общества могут предаваться разврату. Совсем не желая оправдывать подобные зрелища (печальным примером тому может служить Карлтон-хаус), я понял благодаря им, как странно дополняют друг друга возвышенное и низменное начала. Зачастую мне кажется, что в таких эксцессах находит своё отражение негативная сторона одной добродетели — той внутренней distance,[13] что даёт нам право господствовать над людьми. Поздней ночью, когда со старого лондонского моста я смотрю вниз на чернеющий поток, в который уходят высокие опоры из серого камня, слышу у висков могучее дыхание чьей-то гордой груди. Тут меня охватывает дрожь, и брошенная мной монетка летит в мерцающую ночными огнями бездну.
Однако не буду отвлекаться. Нередко страдание врезается в наш плотский мир подобно стигматам, и тогда врач уже ничем не может помочь. Однако я оценил своё положение и смог найти слова, которых от меня ждали. Указания мои были таковы:
— Для меня большая честь, ваше высочество, служить вам. Прежде всего я советую как можно быстрее переселиться в Челтенхэм, курортный сезон там ещё не начался. Там вы сможете проводить время, соблюдая диету как в одиночестве, так и в обществе. Подавите в себе желание говорить с собой, однако без излишних усилий. Если тяга станет непреодолимой, то произносите в меру тихим голосом одно благозвучное слово, которое я вам сейчас напишу. Если же вы окажетесь в обществе, то повторяйте его про себя, слегка касаясь рукой ожерелья. Жемчужины на время замените плодами водяного ореха. Однако не думаю, что может возникнуть ситуация, когда ваше высочество будет злоупотреблять леденцами, которые я вам пропишу. Так вы обуздаете свой язык, а для укрепления ночного сна добавите к ним наркотическое вещество. В особенности рекомендую вам использовать курительные палочки: во время ночного сна возжигайте их на глиняных тарелках, а в течение дня подбрасывайте не жалея в открытый огонь. Я отдам шифрованное распоряжение мистеру Моргану, который в своей аптеке приготовит для вас всё необходимое. Ещё я оставлю вам исповедальную книгу, используемую в духовных орденах для испытания совести; тем моим пациентам, которые живут вдали от меня, она служит своего рода духовным зеркалом. При условии следования этим советам могу обещать, что через месяц от вашего беспокойства не останется и следа. Наконец, было бы неплохо, если бы ваше высочество прибегло к услугам нашего сельского священника в качестве секретаря. В деревне встречаются удивительные натуры, которые ни в чём не уступают антикварам.
