Эрнст Юнгер - Сердце искателя приключений. Фигуры и каприччо
Кроме того, существует особый способ толкования неподвижных знаков под кругом времени, превосходящий по своему значению любую хронику. За многообразием возвращающихся вещей скрывается ограниченное количество фигур. Здесь история становится похожа на сад, в котором взору открываются цветы и плоды, рождённые из круговорота времени, но всякий раз в иную пору и в ином климате. Необычайное наслаждение, получаемое от чтения таких творений, объясняется тем, что мы с неподвижной точки усматриваем то, что всегда находится в движении, например государство в «Политике» Аристотеля. Впрочем, на примере личности Аристотеля ясно видны фигуры судьбы — ведь, когда в государстве всё ладно, первый мыслитель своей эпохи в то же время является наставником короля. Последним примером фигуры судьбы могут служить отношения Фридриха Великого и Вольтера.
Этот род историографии — высший из тех, которые доступны спекулятивному духу, ведь поэтический дух способен лишь развивать мифы. История же сопряжена с сознанием, с той могучей силой, которая, ограничивая дух, в то же время делает его похожим на луч света. Как глаз в ясную погоду видит на дне моря амфоры и колонны, так и свободный духовный взгляд может достичь той меры, которая скрыта на дне времён и не знает приливов и отливов. Здесь мы находим ответ на вопрос, на который даже великие историки отвечали отрицательно: а именно следует ли относить историю к точным наукам. Утвердительный ответ возможен, если под колыханием зеркала вод увидеть недвижимые знаки, расположенные в неизменном порядке, как оси и углы кристаллов.
Эхо картин
Рио
С рассвета я бродил в этой резиденции солнечного бога, куда ведут скалистые ворота, подобные новым геркулесовым столбам, за которыми чужак забывает свой старый мир. Я окунулся в рынки и портовые кварталы, прошёл по высоким роскошным улицам и достиг предместий с их садами, где над огромными цветами порхают колибри. Затем по аллеям, усаженным капустными пальмами и цезальпиниями, я возвратился в густонаселённые кварталы, чтобы наблюдать жизнь в её деловой и праздной суете.
Уже глубоко после полудня я словно пробудился ото сна, в котором не хотелось ни есть, ни пить, и почувствовал, что мой дух начал уставать при виде такого изобилия картин. И всё же я не мог от них оторваться, поступая со своим временем как скряга. Не давая себе ни минуты отдыха, я продолжал бродить по улицам и площадям.
Но вскоре мне показалось, будто шагать вновь стало легче и город словно изменился. Вместе с тем изменилось и моё зрение — если до сих пор я расточал свои взгляды на новое и незнакомое, то теперь картины, играя, сами возникали во мне. Теперь они казались мне очень знакомыми, казались моими воспоминаниями и созвучиями. Я сам настраивался на них, подобно тому, кто, прогуливаясь с дирижерской палочкой, размахивает ею и извлекает из мира музыку.
Теперь у меня было чувство, будто меня принимают у себя богач и бедняк, и даже нищий, попросивший у меня подаяние, оказал мне услугу, подтвердив, что так оно и есть. Когда перед моим взором открывался амфитеатр города, я понимал, что над таким сооружением, как над ульем, должно было потрудиться не одно поколение, причём оно должно было быть порождением одного и того же духа, похожим на ночную грёзу, а не только на людское жилище. Раковины тоже мучительно долго накапливают перламутровые слои и всё же ценятся совсем не поэтому.
Сидя вечером в одном из кафе на Копакабане, я размышлял об этих вещах. Мне казалось, эхо доносится не только до слуха, но и до глаз — картины, которые мы наблюдаем, тоже рождают в нас рифму. И подобно тому как эхо раздается лишь в особых местах, так и здесь красота вызывает самый сильный отзвук.
Проще и основательнее это можно выразить так: проникновенный радостный взгляд, которым мы смотрим на картины, есть наша жертва, и от того, насколько она велика, зависит ответ.
Торговец рыбой
Понта Дельгада
Азоры — это цепочка вулканов, которая возвышается на самом краю Европы. С раннего утра я был уже в пути — ходил по садам, где глазу открываются цветы какого-то нового мира, по полям, окружённым тёмными стенами лавы, и по лавровой роще. Лишь когда солнце встало прямо над головой, я возвратился в гавань.
Улицы покоились в полуденном свете; издалека донёсся весёлый, часто повторяемый крик, и я загорелся желанием последовать за ним. Вскоре я встретил одного оборванца, ходившего то вверх, то вниз с тяжёлым грузом уже уснувшей рыбы по узким вымершим переулкам, где не было ни тенистых драцен, ни араукарий. Я шёл вслед за ним так, чтобы он меня не видел, и радовался его чудесному, богатому гласными крику. Он выкрикивал какое-то неизвестное мне португальское слово, вероятно, названия рыб, которых он нёс. Но мне казалось, будто он ещё что-то тихо прибавлял к ним, и потому я приблизился настолько, что превратился в тень.
Теперь я действительно услышал, что он, прервав свой разносившийся далеко вокруг крик, ещё долго шёпотом бормотал себе что-то под нос, вероятно, моля о пропитании или проклиная усталость. Ибо никто не вышел из домов, не отворилось ни одно окно.
Так мы долго шагали по жарким переулкам, предлагая рыбу, на которую в полдень нет никакого спроса. И ещё долго я прислушивался к обоим его голосам — к громкому, пышно расхваливающему товар крику и к тихому отчаянному диалогу с самим собой. Следуя за ним снедаемый жаждой подслушать, я, скорее всего, чувствовал, что дело было уже не столько в рыбах, сколько в том, что на этом затерянном острове я услышал пение человека — его громко-хвастливую и вместе с тем тихо-плачущую песню.
Примечания
1
«Наоборот» (фр.)
2
«Об обманах демонов» (лат.)
3
Все чувства в духе едины и ощущают одно:
Созерцающий Бога вкушает, осязает, вдыхает и слышит его.
4
По-кремонски (ит.)
5
Дары моря (ит.)
6
Безусловно (фр.)
7
Прославленный воин (лат.)
8
«Сад пыток» (фр.)
9
История в зародыше (лат.)
10
…сила земли
была разделена между нами надвое,
первую часть получили все люди,
вторая досталась только Дитриху.
11
«Ну вот вы и со мной, мои милые мальчики!»
12
Тёмный пигментный слой сетчатки (лат.)
13
Дистанция (англ.)
14
Слава (пат.)
15
В оригинале стоит норвежское слово sey.
16
«Один из этих [часов] — последний» (лат.)
17
Божественная сущность (фр.)
