Кнут Гамсун - Соки земли
– Я пойду на реку, посмотреть кой-что, – сказал он.
Что-то его грызло, но он переносил это в молчании и не бушевал. О, Исаак был в своем роде велик, как Израиль, например, – взыскательный и обманутый, но все же верующий.
В понедельник настроение улучшилось, и с днями впечатление от досадной субботней ночи постепенно начало сглаживаться. Время многое исправляет, плевками и чиханьем, едой и сном оно залечивает все раны. С Исааком же ничего особенного не случилось. У него не было даже уверенности в том, что его обидели, а кроме того, столько было другого, о чем подумать: как раз подходил сенокос. А в седьмых и последних, телеграф скоро будет готов, и на хуторе опять настанет мир и тишина. Широкая и светлая большая дорога пересекала лиственный лес, столбы с натянутыми проводами шли по ней вплоть до горного перевала.
В следующий субботний расчет, который был последним, Исаак устроился так, чтоб быть не дома, он сам не хотел. Он понес в село масло и сыр и вернулся только в ночь на понедельник. К этому времени рабочие все ушли из овина, почти все, последний человек выходил со двора с мешком за спиной, почти последний человек. Но что тут не все благополучно Исаак понял по корзинке, стоящей в овине; где ее владелец, он не знал, не хотел знать, но фуражка с козырьком лежала на корзинке, словно досадная улика.
Исаак швырнул корзинку на двор, швырнул вслед за ней фуражку и запер овин.
Потом пошел в конюшню и выглянул в окно. Пусть корзинка стоит там, – наверно, думает он, – и пусть фуражка валяется там, мне все равно, чья она.
Он сволочь, и я не желаю его знать, верно думает он. Но когда он придет за корзинкой, Исаак выйдет, схватит его этак за руку и наделает синяков. А что касается до проводов со двора, так это он тоже увидит!
С этими мыслями Исаак отошел от окошка в конюшне, направился в хлев и выглянул оттуда, не находя покоя. Корзинка была обвязана веревкой, у бедняги не было даже замка для нее, а веревка ослабла – уж не слишком ли круто Исаак обошелся с корзинкой? Как это вышло, только он уже не чувствовал уверенности, что поступил правильно. Как раз в этот поход в село он видел выписанную им новую борону, о, чудеснейшая машина, чисто икона, и она только что прибыла. Теперь важно, принесет ли она благоговение. Может быть, высшая сила, направляющая стоны человека, сейчас смотрит на Исаака, заслуживает он благословения или нет. Исаак всегда уделяет много внимания высшим силам, он ведь собственными глазами видел бога в одну осеннюю ночь в лесу, очень жутко было его видеть.
Исаак вышел во двор и остановился над корзинкой. Еще подумал, сдвинул набекрень шапку и поскреб голову. Вид у него был отважный и развязный. Он стал похож на испанца. Но тут он, должно быть, подумал что-нибудь вроде этого: – Нет, вот я стою, и вовсе я не какой-нибудь замечательный и великолепный человек, а собака я и больше ничего! – Затем покрепче обвязал корзинку веревкой, и поднял фуражку и отнес обратно в овин. Ну, вот все сделано.
Когда он выходил из овина и спускался к мельнице, прочь от двора, прочь от всего, Ингер не стояла у окна в горнице. Ну что ж, пусть стоит где хочет, а впрочем, она, наверное, лежит в постели, где же ей и быть? А в старину, в первые безгрешные годы, здесь, на новом месте, в те-то времена, Ингер не знала покоя, не ложилась спать и встречала его, когда он возвращался домой из села. Нынче стало по-другому, все стало по-другому. Вот хоть бы, когда он подарил ей кольцо – неудачнее нельзя и придумать! Исаак был до необычайности скромен и не подумал даже сказать, что это золотое кольцо:
– Это так себе, пустяки, но ты надень его на палец и померяй!
– Оно золотое? – спросила она.
– Да, только не очень толстое, – сказал он.
– Ну, что ты! – должна была бы она ответить, а вместо этого она ответила: – Да, да, совсем не толстое, – Ну, и носи его вроде как бы травинку, – сказал он уныло.
Но Ингер была все же благодарна за кольцо, носила его на правой руке и поблескивала им, когда шила; изредка она давала его надеть деревенским девушкам, и покрасоваться в нем некоторое время, когда они приходили к ней посоветоваться. Неужели Исаак не понимал тогда, что она страшно гордилась кольцом!..
Но жутко и одиноко было сидеть на мельнице и всю долгую ночь слушать водопад. Исаак не сделал ничего плохого, ему незачем прятаться. Он вышел из мельницы и пошел по полю домой, в избу.
И тут Исаак размяк, во истину обрадовался и размяк. В горнице сидел Бреде Ольсен, сосед, не кто другой, как он, – сидел и пил кофе! Ингер не спала, оба сидели, разговаривали и пили кофе.
– А вот и Исаак! – сказала Ингер ласковым голосом, встала и налила чашку и ему.
– Добрый вечер! – сказал Бреде и был так же очень любезен.
Исаак хорошо приметил, что Бреде кутнул на прощанье с телеграфными рабочими, видно было, что он не выспался, но это ничего не значило, он улыбался и был ласков. Разумеется, он прихвастнул: – Собственно говоря, ему некогда возиться с этой телеграфной работой, у него ведь на руках хутор; но никак нельзя было отказаться, до того пристал к нему инженер. А привело это к тому, что Бреде пришлось взять место инспектора на линии. Не ради платы, конечно, Бреде мог зарабатывать во много раз больше в селе, но он не хотел кобениться. И вот ему повесили маленькую блестящую машинку на стену, довольно занятная машинка, что твой телеграф!
Исаак при всем своем желании не мог точить зуб на этого хвастунишку и шалопая, к тому же очень уж полегчало у него на душе оттого, что он застал у себя нынче вечером соседа, вместо чужого человека. Исаак обладал мужицким душевным равновесием, несложными мужицкими чувствами, мужицкой устойчивостью, ленью, он поддакивал Бреде и поматывал головой, слушая его легковесную болтовню.
– Не найдется у тебя еще чашечки кофею для Бреде? – спросил он Ингер. И Ингер налила еще.
Ингер рассказала про инженера, какой он необыкновенно добрый человек, он посмотрел рисунки и тетрадки мальчиков и сказал, что возьмет Елисея к себе.
– Возьмет к себе? – переспросил Исаак.
– Да, возьмет в город. Он хочет, чтоб он писал у него, сделает его конторщиком в своей конторе, так ему понравились его рисунки и писанье.
– Вот что! – сказал Исаак.
– А ты думаешь? Ему уж пора конфирмоваться. По-моему, это хорошо.
– По-моему, тоже! – сказал Бреде. И настолько то я знаю инженера, что ежели он сказал такое слово, то так и сделает.
– Нам не обойтись здесь без Елисея, – сказал Исаак. После этих слов стало как-то тихо и скучно. Разумеется, с Исааком трудно было столковаться.
– А если мальчик сам захочет выбиться! – сказала, наконец, Ингер, – и если у него хватит ума, чтобы выйти в люди!
Снова тишина. Но тут Бреде сказал со смехом:
– Инженер наверное захотел бы взять и кого-нибудь из моих! У меня их много. Но старшая у меня Варвара, а она девочка.
– Да, да, Варвара, она у вас умница, – согласилась Ингер из вежливости.
– Да, уж в грязь лицом не ударит, – сказал и Бреде, – Варвара толковая и расторопная, она поступит теперь к ленсману и будет там жить.
– Она поступит к ленсману?
– Да, пришлось согласиться! Жена ленсмана так ко мне пристала.
Утро давно наступило, и Бреде собрался уходить.
– У меня там в овине корзинка и фуражка, – сказал он, – если только парни не утащили с собой, – пошутил он.
А время шло.
И, разумеется, Елисей попал в город. Ингер настояла на своем. Сначала он пробыл там год, потом конфирмовался, а потом основался в конторе у инженера и все больше и больше преуспевал в писаньи. Ох, да и что же за письма он посылал домой, то черными, то красными чернилами, чисто вывески! А уж как складно, как речисто! Изредка он просил денег, просил поддержки. Ему нужно купить часы с цепочкой, чтобы не просыпать по утрам и не опаздывать в контору, нужны деньги на трубку и табак, как у всех молодых конторщиков; на что-то такое, что он называл «карманными деньгами»; на какую-то вечернюю школу, где он учился рисованию и гимнастике и другим предметам, необходимым в его профессии и положении. В общем, содержать Елисея на службе в городе стоило недешево.
– Карманные деньги? – спросил Исаак, – это что же – деньги, чтоб носить в кармане?
– Должно быть, так, – ответила Ингер, – должно быть, для того, чтоб не казаться уж совсем голышом. Да и не так это много, кое-когда один далер.
– Вот, вот, в аккурат: один далер нынче, один далер завтра, – сердито ответил Исаак. Но сердился он оттого, что скучал без Елисея и хотел, чтоб он был дома. – Этак выйдет много далеров, – сказал он. – У меня на это не хватит средств, напиши ему, что больше он ничего не получит.
– Ну, да ладно уж, – оскорбленно проговорила Ингер:
– Сиверт-то, небось, никаких карманных денег не получает! – сказал Исаак.
– Ты не бывал в городе и не понимаешь, Сиверту не нужно карманных денег.
К тому же, Сиверта не придется жалеть, когда помрет дядя Сиверт.
