Николай Крашенинников - Целомудрие

Но не думает о судьбе этот смугленький, черноглазый. Он радостен, он весь отдается обманчивой тишине минуты, он не думает ни о чем темном: ведь здесь, среди этой безбрежно широкой равнины, так светло!

Они приближались к городскому предместью, ямщик подвязал колокольчик; экипаж поднялся на взгорок, на избитую мостовую, и от этого стало неприятнее ехать. Да и дома, красивые издали, стали вблизи некрасивыми; были они старые, грязные, с проржавленными крышами, и грязные лужи стекали к середине улицы от ворот и калиток.

На крылечках сидели старухи и дети; на лавочках перед ворогами грызли подсолнухи мастеровые; девушки ходили кучками и посмеивались на мужчин, а мужчины отпускали им вслед громкие шутки и иногда хлопали проходивших по спинам.

Экипаж между тем ехал все дальше и дальше. Миновали два длинных дома, похожих друг на друга и более похожих на тюрьмы. Старый собор возвышался на грязной площади, усеянной мусором и рванью; тускло возвышался в сторонке остаток древней крепостной стены; странное здание, закиданное землею, угрюмо выдвинулось из-за поворота улицы.

Пороховой погреб! объяснил ямщик, и сейчас же увидел Павлик серого солдата со штыком у будки. А вот и в самом деле показалось здание острога, с черными окнами, уснащенными решетками, все смущеннее и темнее делалось на сердце Павлика.

Свернув еще за угол, тарантас поплелся уже по ровной мостовой. Забелели дома правильными рядами; запестрели вывески магазинов, и странно, совсем странно для города вдруг запахло листвою: приближался бульвар.

Вид деревьев напомнил Павлику о доме, о роще, усеянной грачами, и впервые живое ощущение разлуки укололо сердце. «Там Александр остался, и Федя блаженненький, и цветы!» — пронеслось в голове Павлика, и расплывшаяся фигура тетки Анфисы уж не показалась такой безобразной. Вспомнилось о березах сада, о купах кустарников, о вязовой рощице, захотелось двинуться к ямщику и сказать: «Поезжай назад, пожалуйста!» — но явно стало на сердце, что назад теперь уж нельзя…

Они пересекли главную улицу и вновь въехали в плохо замощенную, полную пыли и рытвин. Дома, однако, не были маленькие; здесь высились старинные барские особняки, зеленели садики, перед воротами везде были понаделаны скамьи.

— Подъезжай к четвертому дому налево! — сказала Елизавета Николаевна, и Павлику показалось, что голос ее дрогнул. Робела ли она, милая мамочка? Отчего?

Ямщик хотел свернуть на левую сторону, а с правой раздались оживленные крики.

— Лиза, Лиза едет! — сказала полная дама в капоте и быстро пошла, окруженная детьми, навстречу экипажу.

— Наточка! — крикнула Елизавета Николаевна удивленно и хотела вылезти из экипажа, но полная дама сама поднялась на его подножку и начала целоваться с мамой.

— А вот и Павляус приехал! Здравствуй, миленький мой!

Она очень ласково обняла Павлика, а тот, ничего не понимая, глядел на нее во все глаза.

— Это твоя тетя, маленький! — объяснила Павлику мать. — Ее зовут тетя Наташа.

Павлик покосился на нее. Она была красивая, с розовыми щеками, похожими на плюшки, волосы се были в мелких завитках. Поправилась ему новая тетка, но долго на нее смотреть было нельзя, так как и с левой стороны к их экипажу шли люди и что-то кричали матери Павлика и кивали головами.

— А вот это и есть тетя Фима, у которой будешь ты жить! — сказала Павлику тетя Наташа и добродушно засмеялась. — Сколько у тебя, Павляус, тетушек, — хоть в лавочке продавай.

То, как она говорила непринужденно и весело, также очень поправилось Павлу. «Только зачем она говорит «Павляус!» — подумал он. Он был очень обидчив, некрасивое название ему не понравилось.

— Здравствуй, Лизочка, здравствуй, милая! — сказала матери Павлика вторая подошедшая тетка.

Павел прежде всего поразился ее голосу. Какой он был чистый, какой певучий и ласковый, какой музыкальный! Звук голоса ее обворожил Павлика в первое же мгновение. Торопливо взглянул он на подошедшую; она была значительно моложе мамы — моложе и красивее. И первая пока показалась ему очень красивой, но эта была красива совсем по-другому. Тетя Наташа была полная, рыхлая, с розовыми щеками и круглым носом; у этой щеки были бледны и втянуты и образовывали такой изящный овал лица. Она вовсе не была полна: скорее она была худощава, и что-то девически-юное было в ней, несмотря на то что подле нее стояло пять девочек — ее дети. Вся фигура ее была исполнена благородства и грации; руки ее были нежны и чрезвычайно красивы, и невольно, совсем невольно, когда она обняла Павлика за шею, он принял их и поцеловал. Тетя Фима улыбнулась, и лицо ее похорошело еще больше. Только глаза у нее были печальны, Павлик это тотчас же подметил, и чувство внезапной симпатии к ней еще более укрепилось.

— Петр, ты подойди, — Елизавета Николаевна приехала! — проговорила она после первых приветствий, повернувшись к крыльцу.

Там сидело несколько человек, и в числе их были одна старуха в наколке и высокий мужчина в белом кителе. Высокий мужчина неторопливо поднялся и неторопливо подошел, и Павлик с огорчением увидел, что он совсем некрасивый. Он думал, что у такой прекрасной тети должен быть непременно и красивый муж, теперь же он видел немолодое бритое лицо с угрюмыми глазами, с орденом v жилистой шеи, с длинным носом, похожим на птичий клюв. Должно быть, тетя очень несчастна! — сейчас же решил он, и на сердце его сделалось так печально, что он даже забыл поздороваться с подошедшим.

— Павлик, ты что же… — сказала ему укоризненно мать.

Павлик поднялся и стал здороваться. «Этот, значит, и есть советник какого-то правления, еще будет вице-губернатором!» — мелькнуло в его уме, и по-прежнему ему было печально.

После взрослых подходили и здоровались дети, и Павлик совершенно всех перепутал, кого как звали и кто был из какой семьи. Детей было такое множество, что он видел только глаза и головы и растерянно улыбался.

— Да, вот, Павляус, сколько у тебя стало родственников! — проговорила тетя Ната и засмеялась. — Небось и во сне столько страшно увидеть… Однако что же мы стоим посреди дороги? Пойдем ко мне, Лизочка, у меня и переночуешь.

— Нет, Лизой теперь мы должны завладеть по праву! — сказала тетя Фима и приветливо улыбнулась Павлику. — Ведь у нас будет жить Павлик, Ната, а вовсе не у тебя!

Совершенно неожиданно для Павла мама запротестовала.

— Нет, нет, Наточка, и ты, Фима, — сказала она. — Теперь мы поедем с Павликом в гостиницу и там устроимся… а завтра мы придем к вам в гости… а через два дня…

Ее голос задрожал и осекся, и у всех двинулись лица. Все замолчали, как бы поняв, что было в ее душе. Только Павлик не понял, отчего вдруг мама заволновалась. Он забыл, что скоро им придется расстаться, он не думал о расставанье и охотно бы сейчас же отправился в дом тети Фимы. Но мама… мама… Отчего так побледнело ее милое лицо?

Все перецеловались в молчанье, и экипаж повернул в кривой переулок. В молчании провожали отъезжавший экипаж тетки. Мать схватила Павлика за руки, крепко, до боли прижала к себе и не выпускала все время. Зачем?

Вскоре они подъехали к двухэтажному дому с вывеской «Номера для приезжающих и биллиарды».

Зачем так мама держала Павлика, точно боялась, что он уйдет от нее, что его отнимут? Он же был подле. Зачем?

Мимо сонного и озлобленного швейцара они поднялись наверх по грязной лестнице во второй этаж. Где-то внизу стучали палками, точно шары гоняли. Пахло пивом, салом, лошадьми. Торчали по сторонам лестницы насквозь пропыленные метелки.

Человек в белом, точно только что вставший с постели, стоял на площадке у лестницы, и под мышкой его была зажата салфетка. Нос у него был красный, усы как у таракана, и Павлик засмеялся бы, если б Душу его еще при входе в гостиницу не захватило смущение. Недоволен он был мамой, — зачем она не остановилась в большом и удобном доме тети Фимы, а приехала в эти грязные номера.

— Мне, пожалуйста, недорогую комнату, негромко сказала мама коридорному.

— Так рублика в два с полтинкой? — спросил человек в белом.

— Ну да, вроде этого. — И мать добавила с запинкой: — Можно и подешевле.

Коридорный независимее приподнял голову и щелкнул в воздухе салфеткой.

— Пожалуйте-с!

Они пошли по длинному неопрятному коридору, в котором около иных дверей стояли башмаки. «Зачем это люди сидят за дверями без башмаков?» — подумал Павлик. Какой-то человек с круглым животом прошмыгнул мимо них и исчез за поворотом. На плечах его не было пиджака. Горничная прошла, звеня посудой на жестяном подносе.

— Марина, номер восемнадцатый дома? — спросил коридорный

— Съехали, — сердито ответила Марина, и человек в белом шумно раскрыл дверь.

— Пожалуйте-с!

Вошли в кривую комнату с запыленными окнами; прямо перед окном горел на улице керосиновый фонарь, и его желтый свет наполнял комнату печалью.