Николай Крашенинников - Целомудрие
«Ну, о чем бы теперь побеседовать с нею? задавал он себе мучительные вопросы. — Можно было подойти к кузине и спросить: «Вы что играете?» Но это было бы слишком просто. Спросить так: «Вы любите играть?» Она бы ответила: «Люблю». «Люблю!» — повторяет Павлик, и по душе его прокатывается сладкий весенний гром. Как поцеловала она его, когда он прочел поэму! Он робок, он застенчив, он не мог на другой день добиться ничего, но если бы он спросил тогда… Ведь поцеловала она — не значит ли это «люблю»…
В его мечтания тихо вступает недоумевающий голос мамы.
— Да сходи же, Павлик, принеси мне из сумочки платок.
— Я схожу! — вспомнив военную галантность, вызывается Гриша.
— Да ты не найдешь, Гришечка, сумочка спрятана в чемодане.
Павлик с досадою и грустью отходит от рояля. А кузина Лина все играет, все играет, звуки все плывут, звенят, ширятся и наполняют очарованием сердце. «Да, вот как играет она хорошо, а ей всего девять, — думает он, — Вот если бы мы женились, она бы постоянно играла мне на рояле, и я бы слушал… Как это хорошо!»
Входит в отведенную им комнату; там две бабы расставляют кровати, а Александра Дмитриевна стоит с куском ветчины в руках, жует и дирижирует сальными пальцами. Увидя Павла, она прячет бутерброд за спину и спрашивает его:
— Ты, Павлик, что?
— Я пришел… достать сумочку, — сконфуженным голосом объясняет Павел и роется в чемодане. «Какая бабушка странная! Втихомолку ест ветчину».
Выходит с платком, приближается к залу, а звуки все плывут, наполняя сердце трепетом. Но опять не смеет подойти к кузине, как ни бранит себя, как ни заставляет. Слишком уж элегантна она, слишком образованна, и косички такие неприступные — никак не подойти.
Кончается музыка, после чая расходятся гости. Павлик робко прощается с кузиночкой и внезапно слышит ее внятный шепот:
— Хоть вы в этом костюме и очень хорошенький, но я в вас ничуточки не влюблена!
32Теперь Павлик ворочается на кровати и думает. «Что же это значит, что значит? — тысячу раз спрашивает он себя. — Что хотела она сказать этими словами?» Хотела ли посмеяться над ним или сердилась, что он не подходил к ней и ни о чем не разговаривал, а только сидел в углу и дичился, как бирюк. «Хоть вы в этом костюме и очень хорошенький, но я в вас ничуточки не влюблена!»
Да, вот что сказала она, вот это. Что оно обозначало, что могла означать эта таинственная фраза? Верить ли ей, что она «ничуточки» не любила, или, наоборот, это заключало в себе признание «хитрой кокетки», или же, наконец, была насмешка, столь обычная в ней?
Вздыхает и ворочается в постели Павел и все думает неотвязно, а в это время по нему, по всему его телу кто-то ползает и ходит. Зажигает Павлик свечу, видит — вся простыня и полушки полны сотнями клопов. Они же движутся по стене и по сорочке Павлика, ходят парами и тройками по коленям, и нет сил закричать, от страха и отвращения.
— Мама, мама! — беспомощно бормочет он.
А мама уже давно сидит в темноте, на стуле подле открытого окна.
— Мама, мама, какое безобразие! — говорит Павлик и срывает с себя рубашонку.
Безобразно и оскорбительно; оскорбительно потому, что он только что думал о любви и счастье, а тут же напали на него эти противные гады. Совсем голый, с худыми вздрагивающими плечами, прижимается он беспомощно к матери, а клопы все двигаются по спине, по ребрам и точно оставляют скользкие отвратительные следы.
— Мама, мама, как люди живут!..
А голова так и клонится, так и никнет, а перед глазами точно ситчатый льется серый дождик. Обрывками мысли плавают и тлеют: «Ведь она же любит меня»… «Она же сказала «ничуточки» — значит, любит»… Но, боже мой, как хочется спать, как голова клонится, налитая свинцом, как все предметы никнут…
— Ты вот что. маленький, — говорит ему мама. — Ты ложись-ка вот здесь, на столе, здесь, должно быть, чище… — Стряхнув свой плед; она стелет Павлику на письменном столе, кладет свои, привезенные из дому, подушки.
— Но как же ты, как же ты? — со слипающимися глазами лепечет Павел. — Ты же совсем не заснешь, ты не будешь спать.
— Нет, нет, я засну тоже, ты не беспокойся, отвечает мама и все устраивает постель. — Нет, я тоже буду спать, только на стуле…
— Да нет же, ты не заснешь, я без тебя не буду! — бормочет сонный Павлик, а сам клонится к письменному столу, ежится и жмется, голова все никнет, все тяжелее, точно колокол медный стала голова.
— Я ни за что не засну без тебя! — а сам уже лезет в кресло и укладывается на столе и, вздохнув, тотчас же засыпает, и в голове еще стоит: «Я же в вас не влюблена ничуточки», — ах, все равно, все равно, только бы спать, спать, спать…
Рассвет брезжит в окне, а у окна с бледным, усталым лицом сидит измученная, улыбающаяся мама. «Ничуточки… ничуточки», шепчет во сне Павел, и не знает мама и не может знать, о чем уже думает эта крошечная смуглая голова, над чем сдвинулись атласно-черные брови.
Просыпается Павлик решительный и строгий.
— Мама, мы сейчас же, сейчас же уедем отсюда! — говорит он, соскакивая с письменного стола. — Какие они грязные. Я никого не люблю, мы сейчас же к себе поедем.
— Нет, мой маленький, так сразу неловко, — останавливает его мать, и Павел хмурится.
— Значит, опять надо лгать? — спрашивает он. Почему это, мама, так люди лгут постоянно? Почему нельзя сказать ей прямо: «Мы потому не остались, что у вас грязно и безобразно», почему правду сказать всегда неприятно, а ложь так приятна и легка?
Смущенно и виновато улыбается мама. Да, конечно, люди живут не так, как нужно, совсем не так. Но и обижать людей тоже не надо; они встретили с расположением, за что же их обижать?
Оба одеваются. Павлик смотрит на свою брошенную ночную рубашку, — ни одного клопа, все чисто и мирно, все гады попрятались по щелям, и так нарядно в комнате, и висят охотники в золоченых рамках, и цветы нарисованы — сирени, розы, а как грязно под видимой чистотой и опрятностью, такова и людская жизнь.
К ним в двери стучат, и звенит где-то в стороне посуда. Это, конечно, хозяйка, она пришла проведать гостей.
— Ну, как вы почивали? — спрашивает она, приторно улыбаясь. — Хорошо ли спали на новом месте?
— Нет, жестко отвечает Павлик и бледнеет. Мы спали плохо, мы совсем не спали, нас всю ночь ели клопы.
Мать вскидывает опечаленное лицо на своенравного сына, а щеки Александры Дмитриевны синеют и пухнут, и она говорит, поднимая брови:
— Скажите пожалуйста! А ведь никто не жаловался… Неужели клопы?
За чаем Павлик посматривал на всех очень недоброжелательно, даже на Лину.
Она вышла к чаю еще более разряженная, даже незаметно завитая, и оглядывала Павла с чуть приметной улыбкой. А он хмурился и прятал глаза и думал: «Да, вот ты нарядна, и в волосах ленты, и на рояле играешь, а каждую ночь в твоих подушках клопы».
Ужасной мерзостью, тупым запустением и грубостью веяло от этой сонной деревенской жизни. И все казалось ему в тот день ненастоящим: и самовар, и рояль, и ласковые речи хозяйки, и ее волосы, и зубы. Все было поддельное, все поддельное, только снаружи было прибрано, только напоказ глядело.
Он был рад, когда кончилось чаепитие и можно было встать из-за стола.
33После обеда весь дом, по обыкновению, засыпает, и Павлик сидит над картинками в столовой один.
Помявшись, сообщив что-то насчет сердцебиения, ушла в свою спальню Александра Дмитриевна; прилегла в саду, в беседке, и не спавшая ночью мама, и кузина Лина ушла к себе в антресоли, а Гриша без церемонии объявил, что пойдет вздремнуть на сеновал.
Затихло и на кухне; прекратились звоны посуды и перебранка. Бесчисленных псов спустили с веревок и цепей. Теперь подойти невмочь не только вору, даже Павел боится по двору пройти.
Он сидит перед раскрытым окном, обращенным в садик, и смотрит на частокол забора. Тучки плывут по небу, жаркие, распаленные, с обтаявшими краями; птицы возятся лениво и сонно в акациях и березах.
«Какой сад пустынный, какой заброшенный, — думает Павел. — Неужели Линочка цветами не интересуется… Или у нее нет денег, чтобы цветов купить?»
Одна-разъединая сереет посреди подорожника клумба. Земля в ней обожжена солнцем и выгорела, кажется серой. Пусто и одиноко смотрят головками отцветшие, сохнущие маки; два подсолнуха опустили пожелтевшие шапки, цветет розовыми цветами какая-то жирная крапива или репейник — что-то колючее, лохматое, мерзкое. Вот тебе и сад.
«А скучные люди живут в деревне, — думает дальше Павел. — Вот тетка Анфа. дядя Евгений, вот Александра Дмитриевна, учительница с мужем… Неужели уж никому в голову так и не приходит цветы перед домом посадить?..» Павлик — мужчина, ему бы не так пристало заниматься садами, а вот тетка Анфиса, Ксения Григорьевна, Дина?.. Ведь их-то уж должно бы красивое привлекать.
