Двадцать один день неврастеника - Октав Мирбо
— Ты понимаешь, — говорил мне Люсиен, — я право не могу принимать у себя моей возлюбленной... Ведь моя квартира ниже всякой критики. Мебель покрыта гранатовым репсом, кресла без ножек... А кровать, трюмо, посмотрел бы ты... И это для нее, такой изящной женщины, привыкшей ко всякой роскоши!.. Непременно сбежит от меня... Для любви нужна красивая оправа!.. Подумай только, мой дорогой, у меня даже нет пианино, а на стенах развешаны эти ужасные литографии: „Возвращение моряка“, „Отдача знамен“, „Повешенный заяц“. Что могут дать эти картины такой богатой женщине, которая обладает художественными произведениями Мориса Дени — потому что она очень религиозная — и заказала свой портрет художнику Больдини!.. Так глупо не иметь теплой уютной квартиры с красивыми обоями, розовыми абажурами... и коврами для маленьких голых ножек!.. Если бы ты только знал, сколько великолепных случаев я упустил из-за этой противной комнаты, сколько денег я мог бы получить у замужних женщин при другой квартире!..
— Но, — возразил я... ведь твоя возлюбленная— вдова и свободна... Почему бы ей тебя не принимать у себя?
— Она не может, мой милый... из-за прислуги... К тому же у нее большие связи в католическом обществе... Она знакома с де-Мэном и Мако... Была продавщицей на благотворительном базаре...
— Какая у тебя прекрасная квартира, — продолжал он с мольбой в голосе... По-английски и в стиле Людовика XVI, как у нее... и так мило... так уютно!.. Как бы мы там наслаждались с ней! Вообрази, я уже готов был сказать моей бедняжечке, что я не могу принимать ее у себя... потому что со мной живут отец, сестра и две старых тетки разбитых параличом... Ведь это ужасно!.. Недоставало только, чтобы упустить еще и этот случай?.. Ах, если бы ты только захотел!..
Я уступил его просьбе. Три раза в неделю я отдавал свою квартиру для свободной любви Люсиена и его дамы сердца. Я сделал даже больше. Я одолжил Люсиену свои туфли, ночные рубашки, духи, ключ от своей тайной библиотеки. В порыве деликатности я приказал приготовить для их rendez-vous кое-что, чем подкрепиться: ветчину, имбирные пирожки, портвейн, чай и пр. Я знал таким образом все их радости.
— Какая у вас красивая квартира!.. говорила мне маркиза вечером в ресторане или театре, потому что на зло де-Мэну и Мако с их благотворительными базарами мы всегда были вместе... С каким вкусом!.. Она создана для любви!
— Правда... вы находите?.. Вы очень любезны...
— Но ваша уборная...
— Не нравится?
— Нет, не то!.. Но... у вас стыда нет... какие непозволительные картины!..
— И вы?..
— И ваши книги... какой ужас!..
— Но вы же их читаете?..
— Да, у вас великолепный вкус!..
Так мы проводили вечера в разговорах на серьезные темы.
Это продолжалось три месяца. В один прекрасный день Люсиен, бледный, убитый, со слезами на глазах пришел сказать мне, что все кончено. Она изменяла ему... Дикая, грубая и страшная сцена!.. Во время объяснения ему понадобилось разбить три моих зеркала и несколько маленьких дорогих безделушек... Он вернул мне ключ от квартиры и ушел.
Несколько лет я его не видел больше и совершенно потерял из виду маркизу Параболь.
Однажды вечером я ее снова встретил у одной австрийской дамы из Галаты, которая принимала у себя самую пеструю публику и каким-то бесцветным голосом пела Шумана. В этом доме никто друг-друга не знал, потому что гости беспрестанно менялись и набирались главным образом в иностранных колониях.
Я подошел к маркизе Параболь. Она была все такая же красивая, молодая, шаловливая, обольстительная и страстная, только волосы ее казались несколько более белокурыми, чем раньше.
— Ах, сколько лет! — воскликнул я... Что же с вами было... после этой катастрофы?
Маркиза Параболь внимательно посмотрела на меня, сморщила лоб, как бы стараясь припомнить.
— Какой катастрофы? — спросила она.
— Но ведь вы маркиза Параболь?
— Без сомнения... А вы кто такой?
— Жорж Вассёр... сказал я кланяясь... Помните?..
— Нет!..
— А Люсиена Прияна?
— Люсиена Прияна?.. Какого Люсиена Прияна?.. А, позвольте... Небольшого роста, блондин?
— Нет, мадам, большого роста, брюнет...
— Совершенно не помню.
— Большого роста, брюнет, которого вы так страстно любили... целых три месяца... у меня... в моей квартире... в прелестной квартире?..
Маркиза Параболь делала все усилия, чтобы вспомнить, перебирала в памяти всех своих любовников и все квартиры своих любовников... и с искренней грустью в голосе сказала:
— Нет, право... высокого брюнета... в вашей квартире... совершенно не помню... Нет, я думаю, что вы просто с ума сошли!..
Неделю спустя я ее снова встретил в другом доме у одной чилийской дамы из Канады, которая пела Шуберта голосом Иветты Гильбер... Она первая подошла ко мне и смеясь сказала:
— Вы наверно сочли меня сумасшедшей... тогда вечером?.. Ну, конечно, я теперь все вспомнила... Люсиен Приян!.. Как же!.. Боже мой, как он был глуп, этот бедный малый!.. И как мы оба ему изменяли!
— Я ему изменял, я?.. подскочил я... Но с кем?
— Да со мной же... Поцелуи... укусы... мои волосы! Ты уже все забыл, неблагодарный?
Теперь была моя очередь удивляться.
— Вы ошибаетесь, мадам... Вы не со мной изменяли моему другу Люсиену Прияну...
— Так с кем же?.. Позвольте!.. Ведь вы же были другом Люсиена Прияна?
— Совершенно верно!
— И я не с вами ему изменяла?..
Она очаровательно надула губки и недоверчиво посмотрела на меня.
В это время в зале поднялся шум. Хозяйка дома собиралась пропеть романс Шуберта, Маркиза Параболь отошла от меня.
Я не видел ее больше.
Я увидел ее только здесь.
Может быть завтра я буду говорить с ней...
XI
Я гулял перед обедом в саду с Трицепсом. Мы встретили очень изящную женщину, которая выходила из буфета. Она улыбнулась Трицепсу и сказала:
— Добрый вечер, мой друг...
— Добрый вечер, моя кошечка, — ответил Трицепс...
— Это Буль-де-Неж... объяснил мне Трицепс... бывшая любовница старого барона Кроппа... знаешь... старого барона Кроппа, который умер в прошлом году... Ах, мой друг, трудно и поверить, что бывают такие люди на свете!.. Вот,
