Двадцать один день неврастеника - Октав Мирбо
— Извините... — сказал он мне... но это сильнее меня... Мне нужно, наконец, отвести себе душу... Вы очень хорошо знаете маркизу Параболь... Я вас часто, очень часто встречал с ней... в театре... ресторане...
— Совершенно верно, знал... ответил я холодно.
И я счел нужным по глупости прибавить:
— Ничего дурного между нами не было...
— Я знаю.
Затем после некоторого молчания он представился:
— Я первый муж маркизы...
Я поклонился и вопросительно посмотрел на него.
— Видите ли... Я до сих пор люблю маркизу... Я следую за ней повсюду... По я не осмеливаюсь ни заговорить с ней, ни написать... Поэтому, я подумал...
— О чем?
Он вдруг как-то смутился...
— Ах... — воскликнул он со вздохом... моя судьба поистине необычайна... Вы мне, может-быть, позволите сначала рассказать вам странную историю моего брака?
Я жестом выразил свое согласие.
— Маркиза, начал он, была маленькой женщиной с белокурыми волосами и розовым личиком, когда я женился на ней. Она была очень своеобразная, живая и хорошенькая. Это было оригинальное, подвижное, восхитительное маленькое животное. Она прыгала как козленок в Люцерне и щебетала как птичка в лесу весной. В сущности она не была вполне ни женщиной, ни маленьким животным, ни птичкой. Это было существо более сложное, более оригинальное. В ее уме, шумном веселье, беспечном щебетании, неожиданных капризах, в полном равнодушии к моим вкусам, чувствам, любви, во всех ее проявлениях видны были черты всех этих трех существ. Но любопытнее всего была ее душа, совсем маленькая душа, как у мухи, чувствительная, вздорная, вибрирующая, которая вечно кружилась и билась около меня с криком и смехом, от которых можно было с ума сойти.
Лора была моей шестой женой... Да, верно, шестой! Две первые умерли. Не знаю отчего. Другие меня в один прекрасный пень покинули... Также не знаю почему. И еще менее понимаю, какая тайная, враждебная сила заставляла меня жениться. Ведь я заранее знал, что ждет меня.
Моя жизнь, смею вам сказать, какое-то сплетение противоречий... Мне кажется, что я самый безобидный человек в мире. Я никогда не злюсь, не дуюсь, не нервничаю. Я готов все сделать, чтобы угодить своим близким. Я исполняю все их капризы, как бы вздорны они ни были. Ни жалоб, ни ссор, ни обид, ни приказаний, никогда ничего подобного. Я совершенно отказываюсь от своих желаний, привычек, я готов пожертвовать собой для счастья того, кто живет со мной. И несмотря на эти героические усилия обезличить себя, я не могу удержать около себя женщины больше трех месяцев. Все они совершенно одинаково тяготились мною. Брюнетки, блондинки, маленькие, большие, полные, худые, все одинаково презирали меня. Не проходило и трех месяцев, как они исчезали... Одни умирали, другие без всяких основании покидали меня. Без всяких оснований, уверяю вас, разве только на том единственном основании, что как мужчина и женщина мы были антиподами по отношению друг к другу.
Да, да, я знаю, что мне могут сказать... Скажут, конечно, что я сам был виновником своего несчастья... Но что прикажете делать... Я не могу выносить одиночества. В одиночестве я совсем несчастный человек. Меня заедает тоска, и преследуют страшные образы. Это еще хуже женщины. Мне необходим всегда шум семейной обстановки. Мне уже не важно, будет ли это музыка или скрежет зубовный, лишь бы только что-нибудь было и отгоняло от меня страшные призраки тишины.
Я вам расскажу одну совершенно непонятную историю. Прошу извинить меня. Я буду краток и буду избегать пошлостей.
В первую же ночь после свадьбы со мной произошел странный и неприятный случай. Я сжимал в своих объятиях свою жену со всем пылом своей страсти, как вдруг Лора быстрым движением вырвалась из моих рук и, отбросив меня в сторону, — воскликнула:
— Более мой! какая я беспамятная... Боже мой! Боже мой!., я забыла помолиться святому Жозефу!
Не обращая внимания на мое удивление и непристойный беспорядок, она встала на колени на кровати и с распущенными волосами и обнаженной шеей стала осенять себя крестным знамением.
— Святой Жозеф, молилась она, будь милосерд к папеньке, к маменьке, к сестричке... пошли им счастья и долголетия!.. Будь добр к моим миленьким кошечкам Плюме и Кики и бедному Николаю (это был попугай), — он уже стар, не поет больше и я боюсь, что он умрет... Будь добр также к моему мужу и пусть он не причиняет мне боли.
Затем, приняв более брачную позу, она с улыбкой на устах сказала:
— Ну вот... готово... Теперь можете продолжать...
Но пыл пропал уже у меня... и мне невозможно было вернуть этот момент очарования. Лора не могла скрыть от меня своего чувства досады, которое долго видно было в углах ее рта.
На следующий день мы отправились после завтрака гулять в поле. Она блистала своей красотой. Настроена была весело и даже несколько шаловливо. Каталась по траве, заговаривала с цветами, птицами, бабочками и сама казалась цветком, птичкой, бабочкой... Ее маленькая душа, как у мухи, кружилась и жужжала в солнечных лучах... В каштановом лесу, где мы были одни, я схватил ее в свои объятия... Уже было поздно, и мы решили вернуться. Она была немного утомлена и шла опираясь на мою руку. Я был в восторге от своего счастья и также хранил молчание, в котором слышались громкие слова, шумная музыка и раскаты грома. Вдруг она оставила мою руку и мелкими, осторожными шагами, как сорока, прыгающая утром по влажной траве, выбралась на тропинку, которая вела через дорогу вправо в долину.
— Куда ты идешь по тропинке? — закричал я, куда ты идешь?
— Наш дом как раз напротив, за холмом... Сюда ближе, — ответила она.
Легкая и воздушная она продолжала прыгать по тропинке. Я догнал ее.
— Эта дорога никуда не ведет, моя дорогая... Она выходит к речке...
— Ну что же, — возразила Лора, если она ведет к речке... мы пройдем через мост.
— Но там нет никакого моста...
— Нет моста?.. Зачем ты говоришь, что нет моста?.. Это не любезно с твоей стороны... Зачем же эта тропинка, если нет моста?.. Смешно было бы...
И вдруг строго, повелительным тоном прибавила:
— Я хочу пройти через мост, вот и
