Две сестры - Жорж Санд
Приготовления мои были скоро покончены; я взяла с собой всего один чемодан и отправилась одна. В Лион я приехала вечером, в дамском отделении вагона, в котором никого, кроме меня, не было. Мне никогда не случалось останавливаться в этом городе, я не знала в нем ни одной гостиницы и села в первый попавшийся омнибус у станции железной дороги. Я опустила вуаль на лицо и доехала таким образом до одной из лучших гостиниц Лиона, не обменявшись ни с кем ни единым словом с самого моего выезда из дома. Прислуга гостиницы, видя, что я одна, и что поклажи у меня всего-навсего одна небольшая дорожная сумка, занялась мною лишь тогда, когда все остальные путешественники были уже размещены. Меня проводили в маленькую комнатку на третьем этаже, в которую я велела подать себе чаю, и в которой, запершись на ключ, я заснула, усталая, но сравнительно спокойная.
Около часа после полуночи меня разбудил сильный шум на улице, и я увидела отсвет каких-то огней, пробежавший по оконным занавескам. Первая моя мысль была, что это пожар; я приподнялась и стала прислушиваться. Вдруг среди гула быстро приближавшейся толпы до меня долетели слова: «Абель, Абель, да здравствует Абель!»
Не помня себя, я на скорую руку накинула платье и отворила окно. Толпа окружала карету, из которой выпрягли лошадей, и толпа молодежи везла эту карету на себе, примешивая свои восклицания к возгласам восторженной публики. Другие молодые люди сопровождали шествие с факелами. Я поняла, что Абель только что вышел из театра, где он по обыкновению наэлектризировал все сердца, и что его с торжеством сопровождают домой. У подъезда гостиницы карета остановилась, гостиничная прислуга вышла к ней навстречу с факелами. Абель едва мог выбраться из экипажа, его теснили, окружали со всех сторон, всякий хотел непременно пожать ему руку. Я услышала, что ему кричат: «Стрекозку, еще раз Стрекозку!» Он отвечал, что сыграет со своего балкона, но для этого просил, чтобы ему дали пройти к себе в комнату.
Он вошел в гостиницу, сопровождаемый дюжиной знакомых обоего пола, и пять минут спустя он показался на просторном балконе первого этажа, как раз под моим окном. Толпа дожидалась на площади. Абель взял свою скрипку и после небольшой прелюдии сыграл мою песенку, к которой он сочинил вариации. Ему отвечал целый гром аплодисментов; посыпались снова возгласы «еще, еще!» Но он просил, чтобы его пощадили, объявив, что он выбился из сил, умирает с голоду и просит позволения поужинать. Он поблагодарил публику, которая еще раз приветствовала его громкими восклицаниями и разошлась неохотно. Войдя в комнату, он не затворил за собой балконную дверь, и я услышала его звонкий голос, крикнувший:
— Главное, чтобы вино было хорошо, да чтоб его было больше!
Дверь затворилась, и я ничего более не могла расслышать, кроме беготни слуг, приносивших и уносивших блюда. Я напрасно старалась снова заснуть.
Абель, которого я предполагала на севере Европы, был во Франции — и он мне даже не дал об этом знать! Стало быть, он твердо решил меня забыть, или, вернее, он забыл меня в силу самих обстоятельств, в силу своего характера и своего рода занятий. Теперь мы в двух шагах друг от друга, и мы более разлучены, чем если бы целые тысячи миль лежали между нами. Я, его невеста, дрожу и скрываюсь и не смею пойти к нему, а он пирует с веселыми собеседниками, с людьми, которых я не знаю и никогда, конечно, не буду знать. Он в своей среде, в той неведомой, заповедной для меня сфере, в которую мне никогда не суждено проникнуть.
Я оделась и зажгла свечу; в комнате было холодно, но мне было не до того. Поглощенная своими мыслями, я ждала утра, как будто оно могло принести какое-нибудь решение томившим меня вопросам.
Через два часа я услыхала внизу стук растворявшихся окон, и голоса пирующих стали долетать до меня. Там, в этой яркой освещенной зале, было слишком жарко, а я зябла в своей тесной каморке; вечно во всем контраст! Какое-то болезненное любопытство овладело мною — я тоже раскрыла окно и вышла на свой балкончик. Было три часа утра, небо было темное, весь город спал. Один газ освещал большую пустынную площадь. Вдруг яркий свет вырвался из окон гостиницы и упал на ближайшие предметы. Я видела, как по этому освещенному пространству задвигались тени гостей; запах табачного дыма с сильной примесью спиртных паров поднялся в воздухе. Слышны были смех, крики, отрывки дуэтов и хоров; женских голосов было столько же, сколько и мужских. Все эти голоса были усталые; мозги, видимо, уже отказывались правильно действовать. Я стала прислушиваться, не раздается ли среди этого нестройного гула голос Абеля, но его не было слышно. Я вздохнула свободнее. Он, видимо, ушел.
Вдруг я увидела его как раз под моим окном. Он стоял в тени большого оранжерейного растения, но он сделал шаг вперед, причем очутился среди освещенного пространства, и я узнала его. Он был не один; какая-то женщина, очень нарядная и с густыми черными кудрями, — своими или фальшивыми, уж право не знаю, — падавшими ей на спину вплоть до самого пояса, стояла возле него, положив ему руку на плечо. Головы их почти соприкасались, но это, однако, не мешало ему подносить время от времени свою сигару к губам. Они говорили шепотом и громко смеялись. Минуту спустя они снова вернулись в комнаты.
Итак, Абель был занят женщиной. Но любил ли он ее? Быть может, то было не более как приятельство между товарищами по ремеслу. Быть может, они передавали друг другу какое-нибудь забавное приключение или сговаривались сыграть какую-нибудь невинную шутку с другими гостями. Я ухищрялась все истолковать в самую лучшую сторону. Абель был мне еще дорог, быть может, дороже, чем когда-либо. Быть может, среди своих удовольствий он думал только обо мне; недаром же, окруженный восторженной толпой поклонников, он искал вдохновения лишь в воспоминании о моей песенке.
Вдруг в соседней комнате, от которой меня отделяла лишь тонкая перегородка, растворилась дверь. Резкий женский голос, произносивший с особенным рычанием букву «р», проговорил:
— Так это твоя комната? Не роскошна же она.
— Я не знал, — отвечал в шутливом тоне мужской
