Элиза Ожешко - Господа Помпалинские
Одна только водилась за ним слабость — был он заядлый лошадник. Лошадей держал помногу, и все были как на подбор чистокровные красавцы. Лошадьми он гордился не меньше, чем родством с Помпалинскими из Помпалина.
Но вот грянул гром и поразил его в самое больное место, сразу перевернув всю его жизнь.
Случилось это на ярмарке в Пинске, куда ежегодно стекалось множество народа всех званий и состояний. Наш Помпалинский сидел у открытого окна трактира, где обыкновенно останавливался на время ярмарки, и с нескрываемым восхищением и гордостью любовался шестеркой своих вороных, которых кучер и форейтор вели на водопой по улице.
А под его окном как раз остановилось несколько человек: два его соседа — помещики, люди богатые и достойные, какой-то незнакомец, по внешности тоже человек приличный, как видно приехавший на знаменитую пинскую ярмарку из другого уезда, и еврей-маклер, болтливый, как сорока, и юркий, как ящерица.
— Чьи это лошади? — спросил незнакомец, провожая глазами вороных красавцев.
— Леонарда Помпалинского, — в один голос ответили местные помещики.
— Интересно! — протянул незнакомец. — Я и не знал, что у Помпалинских здесь есть имения и что они бывают в Пинске…
— Он не из тех Помпалинских…
— Пан Леонард, с позволения ясновельможных панов, из тех Помпалинских, что свиней пасли… — ввернул еврей.
Помещики дружно рассмеялись, а приезжий отвер нулся от лошадей и махнул рукой: нечего, дескать, то гда и смотреть! И вся компания удалилась.
Как пана Леонарда тут же, на месте, не хватил удар — одному богу известно. Сам он приписывал это заступничеству Остробрамской божьей матери, чей образ висел у него в спальне над кроватью. Он хотел вскочить, броситься вдогонку, вызвать помещиков на дуэль, а еврея оттаскать за рыжие пейсы, но ноги отказались ему повиноваться. Он застонал, закрыл руками налившееся кровью лицо и, тяжело дыша, погрузился в мрачные размышления. Так просидел он целый час; потом встал, подкрутил свои лихие усы и сказал про себя:
— Ну, погодите, я вам покажу, какой я Помпа-линский!
И показал. Деревянный дом, служивший ему верой и правдой, в котором было так просторно, тепло и уютно, велел снести, а на его месте из кирпичей возвел неуклюжее и высокое, как труба, сооружение. Наверху к нему прилепилась башенка поменьше, а внутри было ровным счетом пятьсот пятьдесят узких, головоломно крутых ступенек. В этой трубе, которую соседи-помещики окрестили замком, закатил он больше десятка блестящих балов подряд. Столько же раз пан Леонард устраивал в своих владениях пышную охоту, на которую съезжалось видимо-невидимо гостей, и два раза с необычайной помпой принял трех графов, одного князя и одного губернатора. Сначала он залез в долги по уши, а потом и с головой утонул в ворохе векселей, расписок и прочих бумажек. С горя хватил его апоплексический удар. И вот, разорившись сам и пустив семью по миру, он кончил тем, чем должен был кончить еще в злополучной корчме, — помер.
Жена ненамного пережила его. Разделявшая все честолюбивые помыслы и достохвальные стремления супруга, она не перенесла их крушения и угасла, оплакивая недавнее, но — увы! — недолговечное величие.
И единственным следом, оставшимся в нашей земной юдоли от этой супружеской четы, единственной памятью об их трагическом существовании и мученической кончине были высокая кирпичная башня, романтично и горделиво рисовавшаяся на сером пинском небе, да двое сирот без куска хлеба и крыши над головой.
Трудно сказать, что сталось бы с малолетними детьми, не будь у преставившегося великомученика Леонарда трех сестер, живших в глуши, вдали от Пинского уезда. Эти старые девы, младшей из которых было уже за пятьдесят, тихо и мирно доживали свой век в наследственной деревеньке, затерявшейся в долине среди высоких холмов.
Узнав про смерть брата и сопутствующие ей обстоятельства, Бригида, Анеля и Мария — собственницы десятка хат и сорока душ крепостных — немедля послали в Пинский уезд допотопный тарантас, запряженный двумя клячами, и старого верного кучера Григория, наказав ему разыскать детей и доставить в целости и сохранности в Бобровку.
Так и было сделано. Тетки от души обрадовались детям, но с ними свалилась и куча забот. С девочкой— с той дело проще: вырастет, замуж выйдет и примет другую фамилию. А вот как с мальчиком быть? Ведь он до скончания дней останется Помпалинским! Значит, не годится ему жить в глухой деревушке, среди гор и лесов. Надо дать ему приличное образование, сделать человеком. Но по какой части его пустить? Где взять денег? Разве под силу Бригиде, Анеле и Марии — трем бедным, неученым женщинам — воспитать отпрыска такого знатного рода? И расход большой, и умения нет Для такого ответственного дела.
После долгих споров и размышлений Бригида, среди сестер настоящая Минерва, написала письмо графу Ярославу, который жил ближе других братьев. В нем она описала плачевное положение малолетнего Помпа-линского, спрашивая, хорошо ли, если Помпалинский станет со временем экономом, писарем или чем-нибудь в этом роде. А ведь в доме бедных, неученых теток его ждет именно такая участь.
Граф Ярослав счел это недопустимым и, прислав За мальчиком камердинера, забрал его к себе в дом. & письме он обещал дать мальчику образование и позаботиться о его будущем.
Так Павел двенадцати лет от роду поселился в доме богатых родственников. А Леокадия, которая была на год моложе, осталась в Бобровке. Если задаться вопросом, какими талантами и добродетелями отличались ее тетушки, ответ может быть только один: они были сама нежность, сама доброта и отзывчивость и вдобавок непревзойденные мастерицы приготовлять разные варенья, соленья, копченья и прочие деревенские лакомства.
Между ними всегда царили мир и любовь — полюбили они всем сердцем и бедную сироту. Сами ежедневно поглощая изрядное количество сахара, мака, меда и свинины в различных видах, они щедро потчевали и девочку, ничем не стесняя в остальном ее свободы. Она бегала по саду, лазила по горам, а в жару спала или мечтала в тенистой зеленой роще, неподалеку от дома. И только осенью, когда на дворе лил дождь, или в долгие зимние вечера тетушка Анеля учила ее вышивать, шить шерстью по канве, тетушка Марыня — изготовлять разные сложные кулинарные произведения из сахара, мака, меда и других специй, а тетушка Бриги-да — писать, читать и считать.
Тетушка Бригида была не совсем заурядной женщиной. С юных лет она любила читать, свои письма писала изящным слогом и обожала природу. Неизвестно, какими путями, но постепенно и незаметно у нее собралась целая маленькая библиотечка: Мицкевич, Оды-нец и другие отечественные поэты, а также несколько десятков польских и переводных романов. И как только Леокадия стала бегло читать, тетка допустила ее в свое святилище. Она делилась с ней сокровищами не только своей библиотеки, но и своего чувствительного серд ца — воспоминаниями, радостями и печалями пролетевшей молодости.
В ту пору часто можно было видеть, как из домика, затерянного в долине среди гор, с книжкой в руках выбегала на заре стройная пятнадцатилетняя девочка с блестящими черными глазами и, взобравшись на холм, садилась на вершине в кустах можжевельника полюбоваться на розовый восход. А когда солнце начинало свой дневной путь, она погружалась в чтение, время от времени откидываясь назад, в мягкий лиловый чабрец, и, глядя в сияющее лазурное небо, принималась с выражением декламировать «Конрада Валленрода»’ «Дзяды» или «Девы Озера».
Когда же солнце подымалось высоко, она спускалась с холма в зеленую долину, где, пенясь, извивалась лентой быстрая речка. С ватагой деревенской детворы, босиком, с распущенной косой, бегала она по отлогим берегам, умывала ледяной водой румяное лицо и загорелые руки, собирала блестящие камешки в фартук или брызгала речной пеной в лицо и на платье подруг.
На лугу звенел тогда громкий, дружный смех, слышался плеск воды, мелькали юркие фигурки расшалившихся ребятишек, гонявшихся друг за дружкой. Веселье длилось, пока из усадьбы не доносился высокий, ласковый голос:
— Леося! Леося!
Услышав зов, девочка покидала шумную компанию и, перекинув на спину длинные черные косы, на которых белела речная пена, мчалась к дому, раскинув руки, как крылья.
Стрелой пролетев через круглый дворик, по которому с гоготом и кудахтаньем расхаживали дружные стаи кур и гусей, она бросалась прямо в объятия поджидавшей ее на крыльце тетушки Анели или Ма-рыни
Бригида стряпней не занималась, предоставив это сестрам, а сама ведала всеми «мужскими» делами в хозяйстве. Наделенная мечтательной душой (недаром сестры, снисходительно посмеиваясь, называли ее «поэтессой»), она в то же время обладала незаурядным практическим умом, который делал ее настоящей повелительницей этого Эдема.
