Кнут Гамсун - Голод (пер. Химона)
— Зайдемъ, выпьемъ стаканъ пива, — сказалъ онъ. — Но только поскорѣе, у меня мало времени. Кто была эта дамочка, съ которой вы вчера гуляли?
— Послушайте, — сказалъ я, вспыливъ отъ одного его намека, — имѣйте въ виду, что это была моя невѣста.
— Чортъ возьми! — воскликнулъ онъ.
— Да, вчера это все выяснилось.
Онъ былъ сконфуженъ и безусловно вѣрилъ мнѣ. Я навралъ ему съ три короба, чтобы только отдѣлаться отъ него. Пиво принесли, мы выпили и разошлись.
— Итакъ, до свиданія!..
— А знаете, — сказалъ онъ вдругъ, — я вѣдь вамъ долженъ нѣсколько кронъ, и мнѣ, право, совѣстно, что я до сихъ поръ не отдалъ ихъ вамъ. Вы получите ихъ въ самомъ скоромъ времени.
— Благодарю васъ, — сказалъ я. Но я зналъ, что никогда не получу отъ него обратно денегъ.
Къ сожалѣнію, пиво ударило мнѣ въ голову, мнѣ было очень жарко. Мысль о вчерашнемъ приключеніи овладѣла мной и смущала меня. Что, если она не придетъ во вторникъ, начнетъ раздумывать, почувствуетъ недовѣріе?.. Недовѣріе… — по поводу чего же? Вдругъ мои мысли прояснились, и я вспомнилъ деньги. Мной овладѣлъ страхъ, я ужаснулся самого себя. Мнѣ ясно представился весь обманъ, со всѣми подробностями. Я видѣлъ лавочку, прилавокъ, тощую руку, загребающую деньги, и я представилъ себѣ полицію, которая придетъ, чтобы меня забрать. Закуютъ руки и ноги, нѣтъ… только руки, можетъ быть, одну руку; барьеръ, протоколъ дежурнаго, скрипъ пера; можетъ-быть, для этой цѣли онъ достанетъ новое перо. Его взглядъ, его ужасный взглядъ! Ну-съ, господинъ Тангенъ, тюрьма, вѣчная тюрьма…
Гм… я сжалъ кулаки, чтобы придать себѣ бодрости, и шелъ все скорѣй и скорѣй, пока не дошелъ до Сторторфа. Здѣсь я сѣлъ.
И что за ребячество! Кто можетъ доказать, что я укралъ! И кромѣ того лавочникъ и не посмѣетъ поднять какой-нибудь шумъ, если онъ даже когда-нибудь и вспомнитъ, какъ было дѣло; онъ, вѣдь, дорожитъ своимъ мѣстомъ. Безъ шуму, безъ скандаловъ, пожалуйста.
Тѣмъ не менѣе деньги угнетали меня своей тяжестью и не давали мнѣ покоя. Я все это взвѣсилъ и пришелъ къ тому заключенію, что я былъ счастливѣе тогда, когда честно страдалъ и боролся. А Илаяли? Развѣ я ее не втащилъ въ грязь своими грѣшными руками? Боже милосердный! Господи! Илаяли!
Вдругъ я вскочилъ и направился къ пирожницѣ у аптеки «Слона». Я могъ еще освободиться отъ этого позора — это еще не поздно. Я докажу всему міру, что я въ состояніи это сдѣлать! Дорогой я приготовилъ деньги. Каждый хеллеръ зажалъ въ кулакъ; я наклонился надъ столикомъ торговки, какъ-будто хотѣлъ что-нибудь купить, и положилъ ей въ руку деньги, ни слова не говоря. Я ничего не сказалъ и прошелъ дальше.
Какъ пріятно было стать снова честнымъ человѣкомъ. Мои пустые карманы больше не тяготятъ меня; какое наслажденіе стать опять нищимъ. Если подумать, эти деньги стоили мнѣ большихъ тайныхъ страданій; я съ содроганіемъ вспоминалъ о нихъ. Я не былъ закоренѣлымъ преступникомъ, моя честная душа возмутилась противъ этого подлаго поступка. Слава Богу, теперь я снова поднялся въ собственномъ мнѣніи.
— Подражайте мнѣ! — восклицалъ я мысленно, глядя на кипѣвшую вокругъ меня толпу. — Подражайте мнѣ! Я осчастливилъ бѣдную старую торговку, живущую впроголодь! Сегодня, благодаря мнѣ, дѣти лягутъ въ постель сытыми.
Этими мыслями я подстрекалъ себя и нашелъ, что поступилъ превосходно. Слава Богу, я теперь освободился отъ денегъ.
Опьяненный, я шелъ по улицѣ и величался. Мною овладѣла радость, что я могу теперь смотрѣть честно и прямо въ глаза Илаяли; я не испытывалъ больше никакихъ страданій, моя голова была ясна, мнѣ казалось, что вся голова моя соткана изъ свѣта. Мнѣ вдругъ захотѣлось дурачиться, выкидывать разныя шутки, весь городъ перевернуть вверхъ дномъ. Я велъ себя всю дорогу какъ безумный, въ ушахъ раздавался звонъ, въ головѣ шумѣло.
Въ порывѣ дурачества, мнѣ вдругъ пришло въ голову подойти къ разсыльному, пожать ему руку, посмотрѣть внимательно ему въ лицо и затѣмъ отойти безъ всякихъ разъясненій. Я прекрасно различалъ всѣ оттѣнки смѣха и голосовъ прохожихъ. Послѣ этого я началъ разсматривать птичекъ, прыгавшихъ по мостовой, затѣмъ предался изученію камней мостовой, на которыхъ нашелъ много всякихъ знаковъ и фигуръ. Между тѣмъ я уже былъ на площади Стортинга.
Вдругъ я останавливаюсь и пристально смотрю на дрожки. Извозчики, болтая, разгуливаютъ взадъ и впередъ, лошади стоятъ, понуривъ голову, погода отвратительная! — Подавай, — крикнулъ я и подтолкнулъ себя локтемъ. Я быстро подошелъ и вскочилъ въ первый попавшійся экипажъ. — Уллевольдсвей, № 37! — крикнулъ я. Мы покатили.
Дорогой извозчикъ началъ оборачиваться, нагибаться и заглядывать въ экипажъ, гдѣ я сидѣлъ подъ верхомъ. Онъ сдѣлался недовѣрчивымъ. Очевидно, его вниманіе привлекаетъ мое скверное платье.
— Надо застать дома одного господина! — крикнулъ я ему, чтобы предупредить его разспросы. И затѣмъ я началъ настойчиво объяснять ему, что мнѣ непремѣнно нужно встрѣтить этого человѣка.
Мы останавливаемся передъ № 37, я спрыгиваю, взлетаю на третій этажъ и звоню, колокольчикъ дѣлаетъ 6–7 страшныхъ ударовъ.
Мнѣ отворяетъ дѣвушка, я замѣчаю, что у нея золотыя сережки въ ушахъ и черныя пуговицы на сѣромъ лифѣ. Она испуганно смотритъ на меня.
Я спрашиваю Кирульфа, Іоахима Кирульфа, торговца шерстью, коротко и ясно, его нельзя ни съ кѣмъ смѣшать.
Дѣвушка покачала головой.
— Здѣсь нѣтъ никакого Кирульфа, — говоритъ она.
Она пристально смотритъ на меня, хватается за задвижку двери, готовая закрыть ее. Она не даетъ себѣ ни малѣйшаго труда вспомнить этого человѣка, но у нея дѣйствительно такой видъ, какъ-будто она знаетъ личность, о которой я спрашиваю, еслибъ она хоть немного подумала, лѣнтяйка! Я злюсь, поворачиваюсь къ ней спиной и бѣгу внизъ по лѣстницѣ.
— Нѣтъ его здѣсь, — кричу я извозчику.
— Не здѣсь?..
— Нѣтъ, поѣзжайте на Томтегаденъ, № 11.
Я былъ въ ужасномъ волненіи и заразилъ имъ кучера. Онъ рѣшилъ, что дѣло идетъ о чьей-то жизни, и, ни слова не говоря, началъ погонять своихъ лошадей.
— Какъ его зовутъ? — спросилъ онъ, повернувшись на козлахъ.
— Кирульфъ, торговецъ шерстью Кирульстъ.
Извозчикъ согласился со мной, что трудно смѣшать съ кѣмъ бы то ни было человѣка съ такой фамиліей. Что, онъ не носитъ свѣтлаго сюртука?
— Что? — воскликнулъ я, — свѣтлый сюртукъ; вы съ ума сошли! Понимаете ли вы, о чемъ мы говоримъ? Этотъ свѣтлый сюртукъ былъ такъ некстати и портилъ мнѣ всего человѣка, котораго я создалъ въ своемъ воображеніи.
— Какъ, вы сказали, его зовутъ? Кирульфъ?
— Ну да, что тутъ страннаго? это имя никого не позоритъ.
— Что, у него волосы не рыжіе?
Очень возможно, что у него были рыжіе волосы, но, когда извозчикъ упомянулъ объ этомъ, я вдругъ сразу убѣдился, что онъ былъ правъ. Я былъ благодаренъ извозчику и сказалъ ему, что онъ угадалъ; было бы неестественно, если бы этотъ человѣкъ не былъ рыжимъ
— Значитъ, я его раза два возилъ, — сказалъ извозчикъ, — нѣтъ ли у него узловатой палки?
Теперь я видѣлъ этого человѣка совсѣмъ живымъ передъ собой и сказалъ.
— Ха-ха, никто его никогда не видѣлъ безъ узловатой палки. Въ этомъ отношеніи вы можете быть вполнѣ спокойны.
Да, это было ясно, что это былъ тотъ самый человѣкъ, котораго онъ возилъ… Онъ узналъ его…
И мы помчались такъ, что только искры изъ-подъ копытъ сыпались.
Однако, въ продолженіе всего этого возбужденнаго состоянія, я ни на минуту не терялъ присутствія духа. Мы проѣзжаемъ мимо городового, и я замѣчаю, что у него на бляхѣ 69 номеръ. Эта цифра, какъ заноза, засѣла въ моемъ мозгу. 69 ровно 69.
Я никогда не забуду это 69. Я откинулся въ глубь дрожекъ, я былъ жертвой припадковъ безумія, я съежился подъ верхомъ, чтобы никто не видалъ, что я шевелю губами и разговариваю, какъ идіотъ, самъ съ собой! Безуміе бушуетъ въ моемъ мозгу, и я оставляю его продолжать это дѣлать, сознавая, что я — жертва непреодолимыхъ силъ. Я начинаю смѣяться тихо и страстно, безъ всякой причины, все еще навеселѣ отъ выпитаго пива. Мало-по-малу мое возбужденіе проходитъ и покой возвращается. Я ощущаю холодъ въ своемъ раненомъ пальцѣ и сую его между шеей и воротомъ рубашки, чтобъ немного согрѣть его. Мы пріѣхали на Томтегаденъ. Извозчикъ остановился. Я слѣзаю, не спѣша, лишенный всякой мысли, вялый, съ тяжелой головой. Я вхожу въ ворота, прохожу на задній дворъ, пересѣкаю его, стучу въ какую-то дверь, отворяю ее и вотъ я въ какомъ-то коридорѣ, въ передней съ двумя окнами. Въ одномъ углу стоятъ два сундука, одинъ на другомъ, а вдоль стѣны — старыя нары, на которыхъ лежитъ одѣяло. Направо, въ сосѣдней комнатѣ, я слышу дѣтскій плачъ, а надо мной, во второмъ этажѣ, стучитъ молотъ по желѣзному листу. Все это я воспринимаю въ ту минуту, какъ вхожу.
Я направляюсь спокойно черезъ прихожую къ противоположной двери, не спѣша, безъ мысли о бѣгствѣ, я отворяю ее и выхожу на Фогмансгаде. Я озираюсь на домъ, черезъ который я прошелъ: «ночлегъ для пріѣзжихъ».
