Эрвин Штриттматтер - Чудодей
— По воскресеньям вы когда ходите в церковь? В девять часов или в одиннадцать?
— У меня времени нет, — отвечал Станислаус. — Хозяин делает мороженое. Кондитер спит. А я должен вертеть мороженицу. К возвращению хозяина из церкви мороженое должно быть готово.
— Но это же варварство. Вы отлучены от богослужения, как животное.
— Иногда я думаю, что мороженица — это шарманка, я верчу ручку и пою богоугодные песни: «Покончи, Господи, покончи, скорее с нашею нуждой…»
— Какой ужас! — Марлен задумалась. Но тут явилась кухарка — осматривать булочки.
Настало воскресенье. Станислаус принес из пивоварни глыбу льда и стал дробить ее на мелкие кусочки для мороженицы. Хозяин пожаловал к нему в подвал:
— Переодевайся. И проваливай в церковь!
Станислаус достал из шкафа костюм, в котором конфирмовался. И остался очень недоволен этим лучшим своим костюмом. Рукава коротки, брюки коротки. Он сколько мог отпустил подтяжки, и все-таки штаны не доходили до края высоких башмаков. А до чего жалкий вид имеют рукава у пиджака!
— Нечего было рассказывать в пасторском доме, что во время богослужения ты крутишь мороженицу! — Хозяйка надела свою воскресную шляпку с черными вишенками. — Мы, почитай, твои родители. Мог бы сам сказать, если уж тебе охота побеседовать с Богом.
Станислаус все одергивал рукава.
— Чего ты стоишь? Ступай к таким, как ты. Марш в церковь!
Долговязый хозяин опустился на колени. А сухопарая и низкорослая хозяйка застегнула пряжку на его черном галстуке. В это воскресенье мороженицу крутил Август Балько, старший из учеников. Он крутил ее только одно воскресенье, а потом он тоже стал набожным и захотел в церковь.
Хозяин был весьма удручен. Он решил взять себе менее набожного ученика. Человечество нуждается в свежем мороженом, когда возвращается из церкви.
Станислаус пошел в церковь. Он довольно долго простоял перед молитвенной скамьей, зажимая рот и нос синей матросской шапкой. Платье маленькой женщины, сидевшей перед ним, пахло порошком от моли. Звонили колокола. Их языки качались в металлических шарнирах. И шум этого вращения примешивался к звону колоколов, точно стон.
А вот и Марлен! Она сидела у подножия кафедры, как бы у ног своего отца. Она слегка взмахнула белым платочком над молитвенником. Неужели это знак, приветствие Станислаусу?
Пастор читал проповедь о сошествии Святого Духа, о чуде Троицы. А Станислаусу невольно думалось о тех двух румяных булочках, которые каждое утро съедает этот благочестивый человек. Может, оно и неплохо быть пекарем, если булочки превращаются у некоторых в такие святые слова. Это во всех отношениях было не случайно: набожный мясник Хойхельман съедал шесть булочек, густо намазанных маслом, а вскоре после завтрака вместо утреннего приветствия лупил своего ученика телячьей плеткой. Набожный трактирщик Мишер съедал три булочки с ливерной колбасой, чтобы шнапс с утра пораньше ему не повредил. У таких людей искусство пекаря обращалось во зло.
Пастор простер руки над паствой. Как муку из мешка сыпал он благословения на прихожан. Но грешники сидели сгорбясь, а мука благословений все сеялась и сеялась им на головы.
Станислаус не сводил глаз с Марлен. Красивая и бледная, сидела она на жесткой церковной скамье. Рот ее рдел как цветок мака на меже. Она выделялась среди остальных верующих красотой и умом и сумела так устроить, что после богослужения они со Станислаусом столкнулись.
— Доброе утро, и благослови вас Господь.
— Доброе утро, — сказал Станислаус.
Она быстро пожала ему руку.
— Я настояла, чтобы вы по воскресеньям могли являться перед Господом.
— Спасибо, большое спасибо.
Никто не обращал внимания на молодых людей. У каждого были свои дела. Хозяин Станислауса и шорник Бурте беседовали о том, как скверно идет торговля.
— Рабочие день ото дня все безбожнее ведут себя. Вот Господь и карает их безработицей.
Мясник Хойхельман приглашал бочара Буланга сыграть вечерком в скат.
— Да приведи с собой Пинке! Поиграем всласть!
Хозяйка Станислауса и жена садовника рассуждали о новой моде на шляпки.
— Не хочу никого называть, но некоторые носят на голове вместо шляпы просто настоящий горшок.
Станислаус старался в толчее теснее прижаться к Марлен. Таким образом они как бы гладили друг друга, не пуская в ход руки: я здесь, ты чувствуешь? Я чувствую это. Ты пойми, как ты мне нравишься! Марлен обернулась:
— А я рассчитывала, что вы сядете рядом со мной, я даже заняла для вас место.
— Спасибо, большое спасибо, — лепетал Станислаус.
Они шли очень медленно. Короткую дорогу от церкви до пасторского дома надо было использовать экономно и с толком. О, не напрасно Марлен была умной пасторской дочкой!
Хозяйка Станислауса внимательно наблюдала за ним, пока он так усердно служил Господу.
— Это дочка господина пастора заговорила с тобой или ты ей надоедал? А?
— Я ей не надоедал.
— Она ничего не сказала о наших булочках? Нет? О чем же она говорила?
— О сошествии Святого Духа.
Хозяйка смотрела на Станислауса, как попугай в клетке смотрит на жука. Потом молитвенно сложила руки:
— Помолимся!
Шли дни, недели. Набожность Станислауса уже не знала границ. Теперь они с Марлен сидели в церкви рядышком. Когда скамейка вся бывала занята, они могли чувствовать друг друга. Их разделял только тонкий слой одежды, как белая тонкая шелковистая пленочка разделяет два каштана в одном околоплоднике. И слова пастора точно ветер раскачивали эти два созревающих человеческих плода. А тут еще Марлен взяла с собой карандаш и написала на полях листка с текстами из Священного Писания обращение к Станислаусу: «Правда ли, что ангел, которого Вы видели, был похож на меня?»
«Правда, истинная правда», — написал в ответ Станислаус.
Тут уж они, преисполнившись благочестия, сумели так устроить, чтобы выйти из церкви последними и пробыть вместе как можно дольше.
— Это, наверное, не очень хорошо, что мы не слушаем господина пастора, — сказал Станислаус в приступе сомнения.
Марлен закусила нижнюю губу, как сочный, сладкий плод.
— Вы должны помнить, что речь идет о моем отце. Может, не следовало бы этого говорить, но я раз видела, как он ковырял в носу, когда готовил свою проповедь. Он думал, что он один и никто его не видит; а меня он всегда ругает, когда я только подношу руку к носу. «Господь все видит», — говорит он.
О таких возможностях Станислаус никогда даже не помышлял.
19
Ангел ведет Станислауса в городской лес и заставляет его совершать чудеса.
Вскоре встречи в церкви перестали удовлетворять Станислауса и Марлен. Провожания до дому были слишком коротки, чтобы сказать все, что хотелось сказать.
— А вы в наш лес не любите ходить? — спросила Марлен.
— Это не настоящий лес. Рваные газеты, консервные банки, старые кастрюли, и тебе ни лис, ни зайцев.
— А что вы делаете в воскресенье после обеда?
— Читаю книжки, которые вы мне даете, и думаю.
— О чем же вы думаете?
— Я думаю о маленьком Иисусе. Иногда думаю и о вас.
— Иногда?
— Я иногда почти все время думаю о вас.
Марлен сорвала выглядывавшую из-за планки забора картезианскую гвоздику.
— В нашем лесу есть темные места, чащобы. И хочется туда, потому что там очень уединенно и страшновато, — сказала она.
— Когда я еще был маленький, у нас в лесу в чаще нашли мертвого лесничего — его убили, — сказал Станислаус.
Марлен задрожала.
— Как люди жестоки и безбожны.
Станислаус счел, что эта дрожащая Марлен еще красивее.
— А один раз я нашел в пруду мешок с двумя дохлыми собаками. Я выловил их из воды. Их утопил трактирщик. Они покусали одного пьяницу, который всегда кутил в его трактире.
— С вами я бы не боялась даже в самой непроходимой чаще, — заявила Марлен. Эту фразу она вычитала в романе для юных девиц. Такая она была — образованная и начитанная до невозможности.
Не мог же Станислаус допустить, чтобы пасторская дочка Марлен одна пошла в лес и там чего-нибудь до смерти испугалась.
— Я решил, — сказал он, — что не стану замечать ни жестянок, ни стекляшек. Пестрые осколки тарелок будут для меня цветами, а жестянки — почтовыми ящиками эльфов.
— А чем буду я? — пожелала знать Марлен.
— Вы будете не больше и не меньше как королевой бабочек.
Был теплый воскресный день. Слава богу, стояла духота! Станислаус мог послать к черту свой пиджак с короткими рукавами. А кроме того, среди молодых людей теперь завелась мода щеголять только в брюках и рубашке. Станислаус озабоченно оглядел свои пропотелые подтяжки. Надеть их было немыслимо. Он взял ремень, висевший на спинке кровати Отто Прапе. Отто употреблял этот ремень на то, чтобы вечером, ложась спать, связывать им себе ноги. Он не хотел быть кривоногим пекарем. Подпоясанный ремнем, Станислаус выглядел почти модно, если бы знал, что молодые люди сейчас носят рубашки с пришитым воротничком. Такой рубашки у него конечно же не было. Чистая нижняя рубашка из египетского хлопка, если уголки ворота завернуть внутрь, наверное, может сойти за обычную верхнюю рубашку.
