Возраст зрелости - Жан-Поль Сартр
— Вы все еще хотите посмотреть картины Гогена?
— Какого Гогена? А! Выставку, о которой вы говорили? Ну что ж, это можно.
— У вас такой вид, будто вы не хотите.
— Нет, хочу.
— Если не хотите, Ивиш, скажите прямо.
— Но вы же хотите.
— Вы знаете, что я там уже был. Я хочу показать ее вам, если вам это доставит удовольствие, но, если вам не хочется, эта выставка меня больше не интересует.
— Раз так, я предпочитаю пойти в другой день.
— Но выставка завтра закрывается, — разочарованно проговорил Матье.
— Ну что ж, тем хуже, когда-нибудь потом ее повторят, — вяло отозвалась Ивиш. И живо добавила: — Их ведь повторяют, правда?
— Ивиш, — сказал Матье мягко, но раздраженно, — в этом вы вся. Скажите лучше, что вам не хочется, вы же хорошо знаете, что такое не скоро повторится.
— Ну что ж, — мило сказала она, — я не хочу туда идти, потому что я нервничаю из-за экзамена. Это ужасно — заставлять так долго ждать результата.
— Разве он будет не завтра?
— Вот именно. — Она добавила, дотронувшись кончиками пальцев до рукава Матье: — Не нужно обращать на меня внимания, сегодня я сама не своя. Я завишу от других, это унизительно, у меня все время перед глазами маячит белый лист, прикрепленный к серой стене. Не могу думать ни о чем другом. Уже проснувшись утром, я поняла, что нынешний день — вычеркнутый. У меня его украли, а их у меня не так уж много.
Она добавила тихо и быстро:
— Я провалилась на практическом по ботанике.
— Понимаю, — сказал Матье.
Он попытался обрести в своих воспоминаниях волнение, которое позволило бы ему понять тревогу Ивиш. Может быть, накануне конкурса на должность преподавателя лицея… Нет, как бы то ни было, это не одно и то же. Он прожил без риска, безмятежно. Теперь он почувствовал себя беззащитным среди угрожающего мира, но это возникло только благодаря Ивиш.
— Если меня допустят к экзаменам, — сказала она, — я немножко выпью перед тем, как идти на устный.
Матье не ответил.
— Совсем немножко, — повторила Ивиш.
— Вы это говорили перед конкурсным экзаменом в феврале, а потом хороши же вы были, когда выпили четыре стаканчика рома и были в стельку пьяны.
— Все равно меня не допустят, — неискренне сказала она.
— Это понятно, но если вас все-таки допустят?
— Ладно, не буду пить.
Матье не настаивал: он был уверен, что она придет на устный экзамен навеселе. «Я бы такого не сделал, я всегда был слишком осторожен». Он разозлился на Ивиш и был противен себе самому. Официант принес рюмку и до половины налил ее зеленой мятной настойкой.
— Сейчас я вам принесу ведерко со льдом.
— Большое спасибо, — ответила Ивиш. Она смотрела на рюмку, а Матье — на нее. Сильное и неопределенное желание охватило его: стать на мгновение этим рассеянным существом, переполненным собственным запахом, почувствовать изнутри эти длинные тонкие руки, ощутить, как на сгибе руки складки кожи предплечья склеиваются, как губы, перевоплотиться в это тело и познать все те укромные поцелуйчики, которыми оно себя непрерывно осыпает. Стать Ивиш, оставаясь при этом самим собой. Ивиш взяла ведерко из рук официанта, положила себе в рюмку кубик льда.
— Не для того, чтобы пить, — сказала она, — но так красивее.
Она немного сощурила глаза и по-детски улыбнулась.
— Красиво.
Матье с раздражением смотрел на рюмку, он пытался наблюдать плотное и неуклюжее движение жидкости за смутной белизной льда. Напрасно. Для Ивиш это маленькое вязкое и зеленое наслаждение, которое охватывало ее вплоть до кончиков пальцев; для него это ничто. Меньше, чем ничто: рюмка с мятной настойкой. Он мог вообразить, что почувствовала Ивиш, но сам никогда ничего не чувствовал: для нее вещи были живыми соучастниками, их постоянные эманации проникали в нее до самого нутра, Матье же всегда видел предметы только издалека. Он поглядел на нее и вздохнул: как всегда, опоздал; Ивиш больше не смотрела на рюмку, она погрустнела и принялась нервно теребить локоны.
— Хочется курить.
Матье достал из кармана пачку «Голд флейк» и протянул ей.
— Сейчас дам вам огня.
— Спасибо, предпочитаю зажечь сама.
Она раскурила сигарету, сделала несколько затяжек. Приблизила руку ко рту и с маниакальным видом забавлялась, направляя дым вдоль ладони. Она объяснила самой себе:
— Мне хочется, чтобы дым выпускала как бы моя рука. Было бы забавно — рука, выпускающая туман.
— Так не бывает, дым очень быстро улетучивается.
— Я знаю, это меня раздражает, но не могу остановиться. Я чувствую свое дыхание, которое щекочет мне руку, оно проходит как раз посередине, как будто ладонь разделена надвое какой-то преградой.
Ивиш издала короткий смешок и замолкла, она по-прежнему дула на руку, упрямая и недовольная. Затем бросила сигарету и тряхнула головой: запах ее волос достиг обоняния Матье: запах пирога и ванильного сахара, так как она мыла голову яичным желтком; и в этом аромате кондитерской было что-то плотское.
Матье подумал о Саре.
— О чем вы думаете, Ивиш? — спросил он.
Она на секунду замерла с открытым ртом, растерянная, затем обрела прежний созерцательный вид, и лицо ее стало непроницаемым. Матье почувствовал, что устал смотреть на нее, у него защипало в уголках глаз.
— О чем вы думаете? — повторил он.
— Я… — Ивиш встряхнулась. — Вы все время спрашиваете об этом. Да ни о чем определенном. Толком и не определишь.
— И все же?
— Ну что ж, я смотрела, к примеру, на этого человечка. Чего вы от меня ждете? Чтобы я вам сказала: он толстый, он вытирает губы платком, на нем галстук?.. Странно, что вы меня заставляете говорить о таких пустяках, — сказала она, внезапно устыдившись и разозлившись, — это совершенно не важно.
— Нет, для меня важно. Как бы я хотел, чтобы вы думали вслух.
Ивиш невольно улыбнулась.
— Но речь дана не для такой ерунды, — ответила Ивиш.
— Забавно, но к речи вы испытываете уважение туземца, похоже, вы считаете, что она дана нам только для того, чтобы объявлять о смертях, браках или служить мессу. Тем не менее вы смотрели не на людей, Ивиш, я видел, вы смотрели на свою руку, а потом на ногу. И вообще я знаю, о чем вы
