Владислав Реймонт - Мужики
Пришла Клембова и попросила полчетверти пшена.
— Если заплатите сейчас, так берите, а в долг не дам ни крупинки.
Клембова сильно огорчилась: она, конечно, пришла без денег.
— Томаш за ксендза горой стоит, так пусть у него и крупы просит!
Клембова обиделась и сказала запальчиво:
— Конечно, он за ксендза стоял и будет стоять, а у вас ноги его больше не будет!
— Невелика печаль, не заплачем! Попробуйте молоть в другом месте.
Клембова ушла озабоченная, потому что в доме не было ни гроша, и, наткнувшись на жену кузнеца, сидевшую у запертой кузницы, стала ей жаловаться на мельника и даже заплакала.
Но Магда сказала с усмешкой:
— Не горюйте, недолго ему царствовать!
— Да кто же справится с таким богачом?
— Как построят у него под самым носом ветряную мельницу, так шелковый станет!
Клембова и глаза вытаращила от удивления.
— Мой мельницу ставит. Сейчас только пошел с Матеушем в лес дерево выбирать. Будут ее строить на Подлесье, около креста.
— Ну, ну! Михал ветряную мельницу строит! Вот не думала, не гадала! А этому обдирале-мельнику так и надо, теперь спеси-то поубавится!
Повеселевшая Клембова быстро шла домой, но, увидев Ганку, стиравшую у избы, подошла к ней поделиться неожиданной новостью.
Антек, что-то мастеривший у телеги, услышал их разговор и сказал:
— Магда правду говорит: кузнец купил у помещика двадцать моргов на Подлесье и поставит там ветряную мельницу. Мельник взбесится от досады, но поделом ему, теперь мягче станет! Он уж всем тут так насолил, что его никто не пожалеет.
— А что, про Роха ничего не слыхать?
— Ничего, — Антек торопливо отвернулся.
— Странно это — третий день, как пропал человек, и неизвестно, что с ним.
— Да ведь он не раз уже куда-то уходил, а потом опять возвращался.
— А кто из ваших в Ченстохов идет? — спросила Ганка.
— Идет Евка моя с Мацюсем. Нынешний год из Липец немного народу собирается.
— И я пойду — вот стираю на дорогу одежу полегче.
— А из других деревень, говорят, много пойдет.
— Подходящее время выбрали — в самую страду! — проворчал Антек. Решению жены идти на богомолье он, однако, не противился, зная, по какому случаю она дала этот обет.
Поговорили еще о том о сем. Вдруг прибежала Ягустинка.
— Знаете новость? Час тому назад вернулся с военной службы Ясек!
— Терезкин муж? А она говорила, что он вернется только к осени.
— Я его сейчас видела. Глядит молодцом и говорит, что страсть как по своим стосковался.
— Хороший он мужик, только горячий и упрямый. А Терезка дома?
— Она лен у ксендза рвет и еще не знает, что ее дома ждет.
— Опять в Липцах заварится каша — ведь ему сейчас же все расскажут!
Антек внимательно слушал — эта новость его сильно заинтересовала, но в разговор он не вмешивался. Ганка и Клембова, искренно жалевшие Терезку, стали предсказывать ей тяжелую расплату за грех, но Ягустинка перебила их:
— Ну ее к чертям, такую справедливость! Уйдет какой-нибудь бычок на несколько лет, бог знает куда, жену одну оставит, а потом, если с ней, бедняжкой, грех случится, он готов ее со свету сжить. И все против нее! Где же тут справедливость? Мужику можно там гулять с другими, и никто про него худого слова не скажет! Ну, и дурацкие порядки на свете! Что же, разве баба — не живой человек, деревянная она, что ли? А если уж ей приходится отвечать, так пусть и любовник расплачивается, — вместе небось грешили! Отчего ему только утеха, а ей слезы, а?
— Милая моя, так уж испокон веков повелось, так оно и останется, — сказала Клембова.
— Останется людям на погибель, дьяволу на радость! Нет, я бы иначе постановила: взял кто-нибудь чужую жену — так пусть она с ним навсегда и остается, а не захочет он, потому что ему уже другая больше приглянулась, — дубиной подлеца, да и в острог!
Антек расхохотался, — уж очень его насмешила запальчивость Ягустинки. Она подскочила к нему и закричала:
— Вам это только смешно, да? Разбойники вы окаянные, вам каждая мила до тех пор, пока своего не добьетесь. А потом еще издеваетесь!
— Раскричалась, как сорока к дождю! — с досадой сказал Антек.
Ягустинка скоро умчалась в деревню и пришла только к вечеру заплаканная.
— Что это с тобой? — встревожилась Ганка.
— Насмотрелась на горе людское, даже в голове мутится! — выговорила Ягустинка сквозь слезы и всхлипывания. — Знаешь, Козлиха все выложила Ясеку!
— Все равно, не она, так другая ему рассказала бы — таких дел не скроешь.
— Верь мне, там у них страшное что-то готовится! Побежала я к ним — никого дома не было. Захожу сейчас — сидят оба и плачут, а на столе разложены подарки, что он ей привез. Господи, у меня даже мороз заходил по телу, как будто я в могилу заглянула. Ничего не говорят, только плачут. Мать Матеуша рассказала мне, как дело было, — у меня волосы дыбом встали!
— Не знаете, он про Матеуша что-нибудь говорил? — с беспокойством спросил Антек.
— Зол на него, не дай бог! Матеушу это даром не пройдет.
— Не беспокойтесь, Матеуш у него прощения просить не будет! — гневно отозвался Антек и, не слушая больше, пошел на Подлесье предупредить друга.
Он застал его у Шимека. Матеуш и Настуся сидели на завалинке и о чем-то тихо беседовали. Антек отозвал ею в сторону и рассказал о приезде Ясека.
Матеуш так и ахнул, а придя в себя, начал ругаться.
Они пошли в деревню. Матеуш хмурился и тяжело вздыхал.
— Вижу, что тебе нелегко. Жаль расставаться? — осторожно спросил Антек.
— Какое там, она мне давно костью поперек горла стоит. Нет, у меня другое на душе…
Антек удивился, но расспрашивать считал неудобным.
— О каждой жалеть — жизни не хватит. Попалась мне в лапы, я ее и взял — и всякий на моем месте сделал бы то же самое! Не беспокойся, натешился я, как пес в колодце! Сколько мне этого реву, да нытья, да жалоб пришлось наслушаться — на десятерых хватило бы! Убегал я — так она, как тень, за мной ходила. Пусть же теперь Ясек ею тешится! Нет, не любовницы у меня в голове, а совсем другое!
— Пора бы тебе жениться!
— Вот и Настка мне то же самое говорила.
— Девок в деревне тьма, выбрать нетрудно.
— Я давным-давно себе одну облюбовал, — нечаянно вырвалось у Матеуша.
— Так зови меня в сваты да свадьбу справляй — хоть сейчас после жатвы.
Но Матеуш только нахмурился и опять заговорил о Ясеке, а разузнав все у Антека, стал рассказывать о хозяйстве Шимека и, как бы невзначай, упомянул, что Енджик под секретом говорил Настусе, будто Доминикова хочет судом требовать землю, которую Мацей завещал Ягусе.
— Что отец записал, того никто у нее не отымет. Земли я, конечно, не отдам, но честно заплачу, сколько она стоит. Сутяга эта старуха, хочется ей судиться!
— А правда, что Ягуся отдала запись Ганке? — осторожно спросил Матеуш.
— Что ж из того, ведь у нотариуса она отказа не подписывала?
Матеуш почему-то вдруг повеселел и уже не мог удержаться от соблазна поговорить о Ягусе — то и дело упоминал о ней и горячо ее расхваливал.
Антек, смекнув, наконец, что у него на уме, сказал едко:
— А ты слышал, что про нее опять говорят?
— Э, бабы всегда ее чернят.
— За Ясем, сынком органиста, бегает, говорят, как сука, — продолжал Антек настойчиво.
— А ты видел? — Матеуш даже побагровел от гнева.
— Я за ней не слежу, мне до нее дела нет, но другие видят каждый день, как они с Ясем сходятся то в лесу, то на меже.
— Вздуть бы одну-другую, так сразу бы сплетничать перестали!
— А ты попробуй! Может, испугаются и перестанут! — сказал Антек с расстановкой. Внезапная, мучительная ревность проснулась в нем, и мысль, что Матеуш может жениться на Ягусе, грызла его, как бешеная собака.
Он не отвечал ничего на вызывающие и часто неприятные замечания Матеуша, боясь выдать свою муку, но в конце концов не выдержал и, прощаясь, сказал с злой усмешкой:
— Кто на ней женится, у того свояков много будет.
Приятели расстались довольно холодно.
Пройдя несколько шагов, Матеуш тихо засмеялся.
"Должно быть, она его к себе не подпускает, вот он и злится и ругает ее. Ясь еще совсем мальчишка, пусть себе бегает за ним! Ее тянет к нему больше оттого, что он ксендз".
Матеуш рассуждал так снисходительно потому, что, выведав у Антека, как обстоит дело с дарственной записью Мацея, он окончательно решил жениться на Ягне. Он шел медленно, высчитывая в уме, сколько ему придется выплатить Енджику и Шимеку, чтобы остаться единственным хозяином на двадцати моргах.
— Старуха, правда, ведьма, но не век же она проживет.
