Кнут Гамсун - Новые силы
Оле взбежал по лестнице и исчез, Иргенс посмотрел ему вслед.
— Послушайте, я тоже должна поблагодарить вас за книгу, — сказала сейчас же Агата и протянула ему руку. Она говорила совсем тихо. — Вы не поверите, как она меня обрадовала.
— Неужели! В самом деле? Как я счастлив слышать это! — ответил он, преисполняясь благодарностью.
Такая тонкая деликатность, — она подождала ухода Оле, чтобы поблагодарить его, теперь это вышло гораздо искреннее, интимнее и непосредственнее, слова её получали для него гораздо большее значение. Она сказала, что на неё произвело самое сильное впечатление чудесное стихотворение «К жизни», она никогда не читала ничего прекраснее, нет, никогда, насколько она помнит... Но, как бы испугавшись, что благодарность свою она высказала чересчур горячо, и это может быть неверно истолковано, она прибавила более равнодушным тоном, что Оле был очарован столько же, сколько и она, большую часть стихов он прочёл ей вслух.
Иргенс сделал маленькую гримасу. Так она любит, чтобы ей читали вслух? Вот как, в самом деле?
Агата умышленно вставила в разговор имя Оле. Сегодня он опять спросил её насчёт свадьбы, и она опять всё предоставила ему. В главном они были согласны. Вопрос только во времени, и чем скорее они станут мужем и женой, тем, может быть, лучше, нет причин откладывать. Значит, осенью, по возвращении Оле из Англии, всё будет решено. Оле был сама доброта, он относился к ней с бесконечным терпением и не уставал смешно радоваться при виде её.
— И нам надо подумать о том, чтобы сделать что-нибудь в доме, — сказал он.
Она не могла не покраснеть, стыдно, что она до сих пор не подумала заняться делом, а только сидела с ним в конторе. Она могла бы понемножку заняться устройством обстановки, говорил Оле, присмотреть вещи, которые ей хотелось бы купить. Разумеется, ей не надо пока заниматься настоящим хозяйством... Да, всё это была совершенная правда, она ни на минуту не задумалась о доме, о хозяйстве, а только болтала с ним в конторе. Тогда она заплакала и заявила ему, что она ужасно неспособна и глупа, как пробка, да, да, как пробка. Но Оле обнял её, сел с ней на диван и сказал, что она ещё очень молода, молода и очаровательна, скоро она станет немного постарше, а время у них есть, перед ними вся жизнь. И он так горячо любит её, один Бог только знает, как горячо. У Оле у самого были слёзы на глазах, и он смотрел на неё, как маленький мальчик. Они любят друг друга, им будет хорошо вместе. Прежде всего, ни с чем не нужно спешить, она может сама назначить время и устроить всё, как ей нравится. Разногласия у них, наверное, не будет...
— А я было думал, что вы перестали интересоваться нами, поэтами, — продолжал Иргенс. — Я боялся, что мы лишились вашего интереса по какой-нибудь причине.
Она очнулась от своих мыслей и взглянула на него.
— Почему это вам пришло в голову?
— Мне так показалось. Помните тот вечер в Тиволи, когда ваш старый учитель был так суров к нам, жалким червякам. Мне показалось, что вы от души присоединялись к его мнению.
— Нет, вы ошиблись.
Пауза.
— Я бесконечно рад, что жизнь свела меня с вами, — заговорил Иргенс самым равнодушным тоном. — Я прихожу в чудеснейшее настроение духа, как только вижу вас. Какое, должно быть, счастье обладать способностью доставлять другим известную долю радости одним своим видом.
У неё не хватило духа побранить его за эти слова, он сказал их так серьёзно, что, наверное, это действительно была правда. Поэтому она ответила, улыбнувшись:
— Было бы очень грустно для вас, если бы у вас не было никого другого, кто мог бы приводить вас в хорошее настроение духа.
Видит Бог, она не хотела обидеть его, она сказала это совершенно невинно, без всякой задней мысли. Но когда Иргенс опустил голову и пробормотал: «Да, я понимаю!» — ей стало ясно, что словам её может быть придано разное толкование, и она поспешно прибавила:
— Ведь вы видите меня не всегда. К тому же теперь я скоро уеду в деревню на всё лето и вернусь в город не раньше будущей осени.
Он остановился.
— Разве вы уезжаете в деревню?
— Да. Я поеду к фру Тидеман. Решено, что я проведу лето у неё на даче.
Иргенс молчал и обдумывал что-то.
— Разве это решено, что Тидеманы поедут в деревню?— спросил он. — Мне кажется, что это ещё не окончательно решено.
Агата кивнула головой и сказала, что уже решено. Они пошли дальше.
— Да, это благо, которое для меня недоступно, — проговорил он с меланхолической улыбкой. — В деревню я не могу ехать.
— Не можете? Почему же?
Она сейчас же раскаялась в этом вопросе, — конечно, потому, что у него нет денег. До чего она неделикатна и груба всё время, просто ужасно! Она быстро сказала несколько ничего не значащих слов, чтобы избавить его от необходимости отвечать.
— Нет, когда мне хочется отдохнуть от города, я беру лодку и выезжаю на несколько часов на остров, — продолжал он всё с той же меланхолической улыбкой. — Там тоже пахнет простором.
— На остров? — Она заинтересовалась. — Ах, да, правда, остров, я ещё не никогда не бывала там. Красиво там?
— Да, некоторые места удивительно красивы, — ответил он. — Я знаю там каждое местечко. Если бы я мог осмелиться и попросить вас поехать со мной туда как-нибудь...
Это была не простая вежливость, это была просьба, она отлично слышала это. Но она ответила, что не знает... да, это было бы, конечно, очень интересно, но...
Пауза.
— Я написал там много своих стихов, — продолжал он, — я показал бы вам эти места.
Агата молчала.
— Поедемте! — сказал он вдруг и хотел взять её за руку.
В эту минуту на лестнице появился Оле Генриксен. Иргенс всё ещё стоял в том же положении, с протянутой рукой.
— Прошу вас! — прошептал он.
Она бросила на него быстрый взгляд.
— Хорошо, — шепнула она.
К ним подошёл Оле. Ему не удалось захватить свой корабль в Арендале, ответ получится не раньше завтрашнего утра. Ну, а теперь к «Саре»! У него, действительно, есть для них маленький сюрприз, в его кармане лежало последнее сочинение Ойена. Сейчас они его услышат!
II
У «Сары» уже сидели многие члены кружка за своими стаканами и оживлённо разговаривали. Тидеман был тоже здесь, сияющий и довольный всем, что видел. С тех пор, как его предприятие с закупкой ржи приняло такой неожиданно благоприятный оборот, он всё время улыбался, и никто не видал его в дурном настроении. Теперь рожь уже прибывала, в его складе днём и ночью нагромождали тысячи мешков, горы их росли, негде уже было повернуться, и даже Оле Генриксену пришлось очистить ему помещение для части ржи. Тидеман ходил и любовался на всё это богатство и гордился тем, что и ему удалось совершить маленький подвиг. Ни на одну минуту он не раскаивался, что дал такой неограниченный приказ для закупки.
Когда Оле подошёл, журналист Грегерсен протянул ему один палец и кивнул головой.
— У тебя что-то на уме, Оле? — сказал он.
— Ничего особенного, — ответил Оле. — Я получил письмо от Ойена, он посылает мне своё последнее произведение. Хотите послушать его?
— Он послал тебе своё... он послал тебе рукопись? — спросил Мильде, поражённый. — Никогда не слышал подобной чепухи.
— Ну, ну, ну, без личностей! — заметил адвокат. Оле не ответил ни слова.
— Нет, извини, пожалуйста, почему же он послал его тебе? — спрашивает опять Мильде, который никак не может успокоиться.
Иргенс взглянул на Агату, она, казалось, почти не слышала этого и разговаривала с фру Ганкой. Иргенс обратился к Мильде и сказал ему резким тоном, что есть известная степень нахальства, которую не могут простить даже друзья, неужели он этого не понимает?
Мильде расхохотался. Ей Богу, никогда не видал ничего забавнее, разве кто-нибудь обиделся? Он не хотел сказать ничего неприятного... ничего вредоносного ни для тела, ни для души не заключалось в его вопросе. Просто ему показалось смешным, что... Но если это не смешно, так, сделайте одолжение, ему всё равно.
Оле достал рукопись.
— Это нечто замечательное, — сказал он, — называется: «Старые воспоминания».
— Нет, нет, позволь прочесть мне, — сказал быстро актёр Норем и протянул, руку за рукописью. — Как никак, это ведь всё-таки моя специальность.
Оле передал ему рукопись.
— «Иегова очень занят...» — начал Норем. — Здесь на полях Ойен сделал отметку, что должно быть именно Иегова, а не Иаве, как вы, может быть, думаете.
«Иегова очень занят, у Иеговы много дел. Он был у меня раз ночью, когда я блуждал по лесу, он сошёл ко мне в ту минуту, когда я лежал ниц на земле и молился.
Я лежал в ночи и молился, а лес молчал. А ночь была подобна застывшей, бесформенной бесконечности, а ночь была как молчание, в котором что-то дышало и беззвучно шевелилось.
