Виктор Финк - Евреи в тайге
В одном из домишек собралось-таки несколько молящихся. Они стояли, накрывшись талесами, и раскачивались над книжкой, лежавшей на столе. В течение дня здесь перебывало все село: евреи приходили смотреть на богослужение, на молящихся, на талесы, на всю церемонию, как на диковину. Я слышал замечания:
— Что вы на них скажете, на этих чудаков?
— Божьи адвокаты…
— Ну, что ж! Абы работали. Вчера они на воскреснике не хуже других работали, а теперь нехай побалуются.
— Именно, что баловство! По шапке за такое баловство!
— Чистый дурман, чтоб я так жил…
Вчерашний портной с цепью на впалом животе продолжал исполнять обязанности первосвященника. Он все еще пел фальцетом отдельные фразы, а потом народ грохал за ним хором. В некоторых, местах он опять выводил трели, нажимая пальцем: себе на кадык. Все в это время смотрели на него с завистью и уважением.
Было именно, как сказано у раби Иегуды Ганаси. Раби спрашивает:
— Какой есть прямой путь, достоизбираемый для человека?
И сам отвечает:
— Всякий путь, который дает ему почет от людей.
Портной нажимал на кадык: это давало ему почет от людей.
А как раз насупротив молельни к старому кедру была приколочена привезенная мною стенная газета. Номер был посвящен коллективизации сельского хозяйства.
Один из читавших, средних лет еврей в рыжеватой бородке, безнадежно махнул рукой:
— Э-т-т! Ничего в их не выйдет. Видали уже мы коллотивы этые… Одна склочничество и неприятельство, один другому делается враг. Может быть, были люди между собой товарищи и жили дружно, так после коллотива они будут теперь враги.
— Почему так, хозяин? — спросил я его.
Я спросил, хотя знал, что он мне ответит. Еврей сказал:
— Ось у нас был коллотив. Почему? Потому что мы были земляки. Ну, значит, работали. Потом приехали бабы и стали между собой ссориться.
— Не сошлись характерами! — заметил я.
Еврей нервно поправил:
— Не сошлись ядом!.. Разные сорта яда… Одна говорит: я нездорова. Другая — так себе не хочет. У ней брат аптекарь, так она не хочет доить коров. Слово за слово, конец у том, что муж тоже говорит: «Я не продал свою жену на работу». Он не продал! Он не продал!.. А кто ее купит, такую горькую холеру?
На улице показалась худосочная, взлохмаченная и не в меру некрасивая особа. Еврей подтолкнул меня локтем и сказал, понизив голос:
— Вот это она. Смотрите на нее.
Проводив ее глазами, он заметил:
— На мясо она копейки не стоит, а на шкуру смотреть противно. Так он ее не продал!.. Он ее не продал!..
Днем приехал старший агроном Озета. Он объявил собрание, посвященное коллективизации. Большая изба набилась до-отказа. Нехватало только тех человек десяти, которые стояли в соседнем доме под талесами.
Стенгазета, прибитая к вековому таежному кедру, стояла как бы во главе угла, — на равном расстоянии от молельни и от собрания агронома, шагах в тридцати от каждого дома.
Агроном говорил.
Стульев нехватало. На два стула клали длинную доску, и получалась скамья. Сидели очень тесно.
Сидели, отвалившись спиной к стенке, и слушали, опустив веки и немного запрокинув головы на бок.
Хозяин квартиры, толстый еврей в очках, слушал, обматывая и разматывая вокруг пальца цепь на животе, — так «мотают на ус».
Он хотел вставить замечание во время речи агронома.
— А увсе такы, — начал он.
На него замахали руками.
Агроном, помахивая карандашиком, говорил о выгодности организации в Вальдгейме большого молочного хозяйства:
— У вас тут ходит своих коров сорок. Вы можете получить кредит и прикупить еще столько же. Вы поставите масляно-сыроваренное производство. До железной дороги десять километров, до Хабаровска четыре часа. Сбыт обеспечен. При стаде, масляном и сыроваренном производстве найдется работа для всех. Можете ваших поросят откармливать отгоном, как в Икоре, и у вас будут бэконные свиньи. Кроме того, вы можете организовать здесь коллективный смолокуренный завод, мастерскую гнутой мебели. Здесь растет черная береза и дерево-бархат. Благополучие само лезет к вам в руки. Возьмитесь дружно, а мы поможем.
Открылась дверь и появился один из молившихся. Он тихо встал в сторонку. Его осыпали там, в сторонке, взглядами. Он вышел за перегородку. Через несколько минут появилось еще двое богомолов. Потом еще человека три. Они входили робко и тихо, но тотчас приподнимались опущенные веки тех, кто слушал агронома, и богомолы натыкались на колючую проволоку. Они уходили за перегородку. Время от времени кто-нибудь из них просовывал голову с цыгаркой. Еще не взошла звезда, небесный суд еще не кончился, а у него уже цыгарка в зубах: это были цыгарки антирелигиозного раскаяния. Пришел и первосвященник с цепью на впалом животе. Он пришел как раз в ту минуту, когда агроном спросил — кто за!
Из-за перегородки гурьбой вынырнули богомолы. Они подняли руки. Первосвященник не знал, за что голосуют. Он рысью вбежал в комнату и поднял руку. У него были мутные глаза: как никак, после вчерашнего корчевания он провел сутки в посте и молитве.
Все застыли с поднятыми руками. Вдруг издали раздался страшный и все приближающийся грохот.
Какой-то шутник сказал басом:
— Слышите, евреи? Это идет Мессия. Ему выправили путевку, и он пробудет здесь, покуда не подымет целину.
Грохот приближался, и через минуту сквозь деревья стал виден громаднейший тракторище.
Евреи высыпали на улицу. Мой приятель, шелопай, который вчера дразнил кантора, щелкнул его по голодному брюху:
— Это вы выпросили у бога такой трактор?
Кантор отвернулся. Шелопай повертелся немного и сказал мне:
— Хотите, я сейчас моргну хлопцам, они его будут качать за трактор?
Я не сообразил.
— Не надо! — сказал я. — Он устал. Поблагодарите его устно, а качать не надо.
Но приятель спохватился:
— Что вы подумали? Вы подумали, мы хотим беспокоить товарища агронома?
— А кого?
— Я хочу опиума немного пошвырять, этого кантора, душа из него вон.
Однако «опиум» скрылся. Он, повидимому, что-то почуял.
Маклер на Ушумуне
Автоматическое пятизарядное ружье Браунинга имеет много ценных качеств. Оно отличается меткостью и кучностью боя, а многозарядность создает ему преимущество, которое может оценить только охотник, стреляющий там, где много дичи.
Однако подстрелить из такого ружья фазана или даже обыкновенную тетерку можно лишь в местах, где есть фазаны или обыкновенные тетерки.
Кто-то наговорил мне, что на Ушумуне, за Марфиной заимкой — не Марфы-солдатки, а Марфы-вдовой — к речке поближе, водится фазанов, как у собаки блох.
Я поехал на охоту.
Однако напрасно изъездил я весь Ушумун вдоль и поперек. Ворон видел, сорок тоже, ястребы носились и скрежетала сойка, а дичи не было никакой.
Я привязал коня к дереву, повесил ружье и лег отдохнуть на склоне невысокого холмика, чуть в стороне от дороги. Лежу, курю. Вдруг слышу конский топот. Вскоре на дороге показался из-за холма верховой. На немудрой деревенской лошаденке трусил казак, повидимому, охотник, человек лет тридцати, в жидкой бороденке, и шапка на нем сидела блином. Была у него берданка, и вокруг пояса патронташ с медными гильзами. Лошаденка шла некрупной рысью, и рыжая собака семенила за ней, высунув язык.
— Есть что-нибудь? — спросил меня казак, поровнявшись.
Мой пустой ягдташ был ему лучшим ответом. Казак сказал, что он тоже вот с утра носится по всему Ушумуну, а еще не видел ничего.
— Орла убил, да кой в ем толк?! А правильной дичи и не видел.
Тоже, значит, удачник вроде меня.
Он спешился, привязал коня и прилег отдохнуть. Лежали мы, курили, смотрели в небо. А небо как раз в этой местности голубое и находится очень далеко от земли. Пробежит по нему время от времени беленькое облачко, и боле ничего. А так, само по себе, небо стоит неподвижно. Сбоку тянутся зеленые сопки — отроги Хингана, одетые тайгой. Но до них далеко. А вблизи нет ничего. Вблизи есть поле чумизы, трава и солнце. Пожалуй, еще ящерицы и цикады. Но уж зато боле ничего.
— Охотничаете, значит? — заметил казак. — Оно правильное дело, когда удача бывает. А когда неудача, так хуже нет.
Нельзя было спорить с этим взглядом.
Я спросил казака, из какой он станицы и как его зовут. Это оказался Иван Холостов из Тихонькой. Я знал это имя, мне рассказывали, что у него недавно было в тайге приключение.
Он поехал за мясом. На Амуре хозяева едут за мясом не в мясную лавку, а в тайгу. Набьет человек кабанов, коз, подстрелит изюбря или лося и знает, что будет сыт. А про Ивана Холостова я слыхал, что его чуть зверь не разорвал.
— Да не таков Ванька человек, хоть из себя и незавидный, — говорили про него.
Холостое сам рассказал мне эту историю.
