Станислав Олефир - Встречи в Колымской тайге

С. М. Олефир

ВСТРЕЧИ В КОЛЫМСКОЙ ТАЙГЕ

Никто так, как охотник, не заинтересован в охране природы, в умножении ее богатств. И понятие «охрана природы» вовсе не означает — не убий. Оно сложнее, многообразнее. Здесь и помощь животным в трудные для них периоды года, борьба с болезнями. Это, наконец, и регулирование численности животных средствами охоты, потому что в результате вмешательства человека законы саморегуляции видов почти потеряли силу.

Не будет преувеличением сказать, что ежегодно государство получает от закупок пушнины и мяса диких животных миллионные прибыли. Вместе с охотниками-профессионалами ее приносят и охотники-любители, заключающие соответствующие договоры со специализированными предприятиями. К числу таких любителей вот уже 15 лет принадлежу и я. За это время накопились наблюдения, появилась настоятельная потребность разобраться в них и самое главное — в мыслях о человеке, приходящем в тайгу.

Вот остался он с нею — один на один, властелин, хозяин. Пусть не поднимается его рука на невыкунявшуюся белку, на доверчивого поползня, пусть бережет он братьев своих меньших и их лесной дом.

Но память приводит и примеры другого поведения. Вспоминаются люди, у которых один только вид летящей птицы или бегущего зверя вызывает страсть, граничащую с умопомешательством. Для этих людей нет ни правил, ни сроков охоты, для них главное — добыть, чтобы затем втридорога продать добычу на «черном рынке», обогатиться, утолить тщеславие.

Давно пришла пора надежно закрыть природу от людей с нечистой совестью. И если мы все вместе сделаем это, в дело охраны природы будет внесен поистине бесценный вклад.

15 сентября

Семь утра. Плот отчалил от левого берега Лакланды, покружил на мелководье, вышел из этого водоворота к самой стремнине и заскользил в тумане.

Нас трое: я, мой младший брат Лёня и ни на что не способная, но зато красивая собака Бумка. На Лёне забродные сапоги, брезентовая куртка с косыми надписями через всю спину: «Не кантовать!», «При пожаре выносить первым!» — и вязаная шапочка с пышными кистями. Он рулевой и сейчас стоит у кормового весла, навалившись плечом на шест-мачту. На мачте полощется флаг с изображением босой ноги и скрещенных ружья и удочки. Вокруг всего этого выведено фломастером: «Ковчег «Одинокая гармонь».

Два года мы не брали отпуска, два года мечтали, планировали, готовились. Надоедали Паничеву. За двадцать лет старший лесничий исходил не одну тысячу километров таежных троп. В его рассказах Лакланда, Витра, Тайный, Ульбука, Ерник звучали как заклинания и казались недоступными нам, простым смертным.

Но все позади. Вчера утром на сверхмощном «Урале» Саши Зотова мы преодолели сотню километров преотвратительной дороги, крутой перевал, несколько десятков ручьев и высадились на широкой косе у «Крестов». Столь мрачное название это место получило из-за двух лиственничных крестов, поставленных здесь кочевниками-оленеводами более полувека назад.

Река делает резкий поворот. Плот не желает вписываться в него и мчит прямо к берегу.

— Полундра! — кричит Лёня, изо всех сил работая веслом. Я отталкиваюсь шестом, но плот не слушается.

Хватаю приспособленный под якорь тракторный каток. В этот миг под нами что-то грохочет, плот сотрясается и застывает на месте. С испуганным взвизгом прыгает в воду Бумка. Из-под дощатого настила, где она сидела, показывается осклизлый чозениевый сук, напоминающий налима. До берега метров семь. Течение вдавливает в воду крайние бревна. Бурлит вода, на берегу отфыркивается Бумка. Лёня схватил топор и рубит сук. Спешу к нему на помощь: оттаскиваю в сторону печку, мешки, вешаю за спину оба ружья.

Плот кренится, и почти треть его в воде. А что, если переправить все на берег? Поднимаю двадцатикилограммовый мешок с пшенной крупой. Если доброшу, то с остальным справимся запросто. Упираюсь ногами в скользкие бревна и изо всех сил кидаю. Мешок на берегу. Плот вдруг вздохнул и стал поворачиваться вокруг своей оси. Сук на мгновение подался вверх, наклонился и исчез. Вода заурчала, подхватив плот.

За изгибом река сузилась, плот ведет то в одну, то в другую сторону, но Лёня кормовым веслом ловко направляет его к середине.

Новый поворот, впереди огромный завал. А у нас нет шеста. Он остался у чозении. Кормовым веслом не справиться с течением.

— Давай на середину! — кричу я. — Падай! Держись крепче, сейчас тряхнет!

Завал совсем рядом. Высоченный! Метров семь, не меньше. Какое же было половодье, если нагромоздило такую гору!

Удар значительно слабее, чем мы ожидали. Нас бросило назад и закружило в водовороте. Только сейчас замечаю среди плеса плавучий остров из кусков коры, опавших листьев и прочего мусора. Кружим вместе с ним.

Вдруг — всплеск. Хариус! Да-да! Оранжевоперый великан шлепнул хвостом по воде и, слегка повиливая корпусом, направился под плот. Темный, огромный, спокойный. Падаем на настил и заглядываем вглубь. Плот развернуло, высветились толща воды, стая рыб, дирижаблями зависших в каком-то метре от нас. Среди черноспинных хариусов хорошо заметны три зеленые остроноски. Жирные рыбы стоят головами друг к другу, словно беседуют.

Путаясь в леске, наперегонки разматываем удочки, привязываем поводки с мушками и мормышками. Приманка у нас есть. Еще с лета заготовили две коробки кузнечиков. Приманка ложится на воду и несется к плоту. Быстро поддергиваю удилище, и голый крючок сверкает в воздухе. Кузнечик, раскрыленный, сплющенный, больше напоминает кусочек коры, чем тех бойких стригалей, что в жаркую погоду десятками прыгают в траве. Конечно, лишенному обоняния хариусу такой приманки не учуять.

Ан нет! От стаи рыб отделяется небольшой, совершенно черный хариус. Он растет на глазах и буквально в две-три секунды превращается в килограммового красавца. Чмок! От кузнечика остался маленький водоворот. Хариус, описав полукруг, исчезает под плотом.

Наживляю второго кузнечика и забрасываю удочку на противоположную сторону, с тем чтобы перехватить великана. Едва наживка коснулась воды, под ней мелькнула тень, раздался всплеск, и тонкая леска зазвенела.

Я не успел разглядеть рыбину. Она сразу же ушла в глубину и словно приклеилась к темному дну. Плот потихоньку отдаляется от засевшей рыбы. Леска все больше наклоняется к воде, сейчас она составит одну линию с удилищем. Тогда добычу не взять. Лёня дотягивается до лески и несколько раз дергает ее указательным пальцем.

Почти мгновенно выпрямилось удилище, серебристая рыбина выпрыгнула из воды, взмахнула оранжевым хвостом и заходила-заплясала по всему плесу. В такт ей пляшу и я. То отхожу на середину плота, то приседаю, то перегибаюсь так, что рискую свалиться в воду.

Наконец хариус в моих руках. Широкоспинный, толстый, как кукурузный початок, он таит в себе стремительность птицы и гибкость змеи. По серебристым бокам мелкие, как накрапы смолы, точки, спину украшает почти сливающийся с широким оранжевым хвостом плавник-парус.

Пока мы любовались хариусом, плот подтянуло к самому завалу, несколько раз громыхнуло по осклизлым бревнам и понесло.

В километре от завала Лакланда разделилась на два рукава. Направляемся в правый, который пошире. Плот уже привык к нам. Два-три гребка — и он послушно прижимается к берегу. Хотя, если быть точным, берега как такового нет. Есть сваленные покореженные полузатопленные чозении и тополя. Бурлящая вода играет зелеными ветками, крутит водовороты.

Прямо по курсу пара крохалей. Крупные утки спокойно скользят по водной глади… Он и она. Оба белогрудые, остроклювые. Только самка поменьше, поизящней.

В прошлом году на сенокосе мы нашли гнездо крохалей в двухстах метрах от воды. Идем как-то по низине, заросшей огромными чозениями. В таких местах веток на земле столько, что под ноги гляди да гляди.

Вдруг прямо над нами пролетела утка, в кусты метнулась.

— Вон из того дупла вылетела, — утверждает Лёня.

А дупло метрах в восьми от земли. Я, конечно, не поверил. Поспорили, а потом разулись и полезли смотреть. А там и правда гнездо. Все белым пухом выстлано, а на пуху девять желтоватых яиц.

Да, это не на кочке, где каждая лиса, каждый коршун тебя того и гляди сцапает. Но ведь в конце концов птенцы выведутся. А утята в первый же день своей жизни должны быть на воде. Их мама из клюва не кормит, нужно самим еду промышлять. Интересно, как они с такой высоты опустятся на землю. Я каждый день заворачивал к крохалиному гнезду, но так ничего и не узнал. Являюсь однажды утром, а гнездо пустое. Только несколько скорлупок валяется.

И вот новая встреча. Птицы уже заметили нас, чуть расплылись. Стараясь не шуметь, опускаю в воду малый якорь.

Крохали в мгновение ока кивнули крючковатыми носами и исчезли под водой. «Одинокая гармонь» отдана на волю волн. Птиц нигде не видно. Мы уже проскочили то место, где они нырнули, прошло пять минут, не меньше.