Владислав Реймонт - Мужики
— Панам хорошо… Видела я сегодня помещицу из Воли с дочками: столько себе всего накупили, что лакей за ними нес. И этак на каждой ярмарке!
— Знаешь поговорку: кто на ярмарках гуляет, тому не надолго хватает.
— Им-то хватит!
— Пока евреи в долг дают, — бросил Борына так злобно, что Ягна даже обернулась к нему и не нашла, что ответить. А старик, не глядя на нее, тихо спросил: — А что, Ягуся, приходили к тебе сваты от Михала Войткова?
— Приходили, да ушли! Этакий недотепа тоже сватов вздумал засылать! — засмеялась Ягуся.
Борына быстро поднялся, достал из-за пазухи платок и еще что-то, завернутое в бумагу.
— Подержи-ка это, Ягуся, мне к Антеку сходить надо.
— А он тоже здесь, на ярмарке? — Глаза Ягуси засияли.
— Да, сидит с пшеницей, там, в переулке. Это тебе Ягуся, — добавил он, видя, с каким недоумением Ягна рассматривает платок.
— Неужели вправду мне? Дарите?.. Господи, красота какая! — вскрикнула она, вынимая из бумаги ленту, ту самую, которая ей так понравилась. — Да нет, это вы шутите! За что же мне? Таких денег стоит… А платок чистого шелка…
— Бери, Ягуся, бери, для тебя куплено. А коли опять кто из парней сватов с водкой пришлет, не пей, погоди, куда спешить… Ну, мне идти пора.
— Так это вправду мне?
— Ну, зачем я стал бы тебя обманывать?
— Просто не верится! Ягна все раскладывала на коленях то платок, то ленту.
— Оставайся с Богом, Ягуся!..
— Спасибо вам, Мацей.
Борына ушел, а Ягна еще раз развернула подарки и полюбовалась ими, потом вдруг торопливо свернула их вместе и хотела бежать за ним, отдать… Как же можно принимать подарки от чужого человека! Не родня он ей, и даже не в свойстве! Но старика уже и след простыл. Она медленно пошла разыскивать мать и все время бережно, с наслаждением трогала рукой подарки, спрятанные за пазуху. Она была так рада, что белые зубы ее сверкали в улыбке, а лицо горело румянцем.
— Помогите бедной сироте… Люди добрые… Помолюсь царице небесной за вас и покойников ваших… Ягуся! Ягуся!..
Ягна очнулась от задумчивости и, поискав глазами того, кто ее звал, сразу же увидела Агату, которая сидела у монастырской стены, подложив под себя клок соломы, так как грязь в этом месте была по лодыжку. Она остановилась и стала искать в кармане копеечку, а Агата, обрадовавшись землячке, принялась расспрашивать, что в Липцах делается.
— Выкопали все?
— Все как есть!
— Не знаешь, как там у Клембов?
— Выгнали они вас, заставили по миру ходить, а вы еще об них беспокоитесь!
— Они меня не выгоняли, сама ушла, так надо было. У них тоже не густо, что же они меня даром будут кормить и у себя держать? А спрашиваю оттого, что родня…
— Ну, а вы как, Агата?
— Да что ж, хожу от костела к костелу, из села в село, с ярмарки на ярмарку. Молюсь за добрых людей, да и выпрашиваю себе где угол для ночевки, где варева ложку, где грошик. У людей совесть есть, не дадут убогой с голоду помереть… А не знаешь, там у Клембов все живы-здоровы? — опять спросила она робко.
— Здоровы. А вы-то не хвораете?
— И… какое мое здоровье… Грудь постоянно болит, а когда озябну сильно, так и кровью кашляю… Недолго уж мне по свету ходить, недолго… Хоть бы до весны дотянуть, вернуться в деревню да у своих помереть — только о том и прошу Бога, только о том! — Она раскинула руки, обвитые четками, подняла к небу заплаканное лицо и стала молиться так горячо, что слезы потекли из ее покрасневших глаз.
— За отца моего помолитесь, — шепнула Ягна, сунув ей деньги.
— За своих я и так постоянно молюсь и Бога прошу, и за живых и за умерших. Ягусь, а сваты к тебе не приходили?
— Приходили.
— И никто тебе не приглянулся?
— Никто. Ну, счастливо оставаться, а весною к нам заходите, — сказала Ягна торопливо и пошла навстречу матери, которую увидела издали в обществе органиста и его жены.
А Борына брел к Антеку медленно: во-первых, тесно было на улице, во-вторых — у него из головы не шла Ягна. По дороге он встретил кузнеца.
Поздоровались и шли рядом молча.
— Что же, на чем с вами покончим? — начал кузнец резко.
— Это ты насчет чего? — Борына уже начинал злиться. — Успеешь со мной в Липцах потолковать.
— Да я уж и так четыре года дожидаюсь.
— Так тебе сегодня загорелось! Подождешь еще лет сорок, пока я помру.
— Давно мне люди советуют в суд подать, да я…
— Подавай. Я тебе укажу, где жалобы пишут, и на писаря рубль дам.
— А я так думаю, что мы добром с вами поладим, — хитро вывернулся кузнец.
— Верно. Худой мир лучше доброй ссоры.
— Вы, чай, сами это понимаете не хуже меня.
— А мне с тобой ни воевать, ни мириться не к чему.
— Я всегда жене говорю, что отец нас не обидит, он за справедливость стоит.
— За справедливость всякий стоит, когда она ему надобна, а мне в ней надобности нет, потому что я тебе ничего не должен, — отрезал Борына так твердо, что кузнец сразу смирился и, поняв, что таким путем ничего не добьется, сказал как ни в чем не бывало, очень спокойным и просительным тоном:
— Выпить хочется. Может, угостите?
— Угощу. Как же, любимый зять просит, так и целой кварты не жаль! — отозвался Борына с легкой издевкой, входя в шинок на углу. Там уже был Амброжий, но не пил, сидел в углу какой-то скучный и печальный.
— Что-то кости у меня ломит — должно быть, к дождю, — пожаловался он.
Борына с кузнецом выпили по одной, потом по второй — и все молча, так как у обоих порядком накипело внутри.
— Пьют, как на поминках! — заметил вслух Амброжий, обиженный тем, что его не потчуют, тогда как он с утра капли в рот не брал.
— До разговоров ли тут! Тесть нынче столько всего продает, надо ему умом пораскинуть, кому деньги под проценты дать.
— Эх, Мацей! Скажу я вам, Мацей, что Господь Бог…
— Кому Мацей, а тебе не Мацей! Ишь, старый черт! Запанибрата свинья с пастухом! — Борына окончательно разозлился.
После двух порций крепкой кузнец собрался с духом и начал тихо:
— Отец, вы мне только одно скажите — дадите или нет?
— Сказано уже: в могилу с собой ничего не унесу, все вам останется. А раньше ни единого морга не дам. На хлеба к вам не пойду… Еще мне жизнь не надоела. Хочется годик-другой еще хозяином на свете пожить.
— Так деньгами выплатите нашу долю.
— Ты слышал, что тебе сказано?
— Третью жену себе высматривает, так что ему дети! — буркнул Амброжий.
— Видно, так оно и есть.
— А вздумается, так и женюсь. Ты, что ли, мне запретишь?
— Запретить не запрещу, однако…
— Захочу, так хоть и завтра сватов пошлю.
— Сватайтесь, разве я вам помеха? Дайте мне хотя бы того теленка, что остался от Пеструхи, так я вам еще и сам помогу. У вас своя голова на плечах, вам виднее, что для вас лучше. Не раз и не два я жене толковал, что вам жениться надо, чтобы в хозяйстве порядок был.
— Ты так говорил, Михал?
— Чтобы мне умереть без причастия, коли не говорил! Вся деревня ко мне за советами ходит, так неужто я не понимаю, чего, вам надо?
— Врет, шельма, и не запнется! Ну, да ладно, приходи завтра, возьмешь теленка. Когда просишь — дам. А вздумаешь со мной судиться — ни шиша не получишь.
Выпили еще. На этот раз угощал кузнец и даже пригласил Амброжия, который охотно подсел к их столу и стал сыпать шутками и прибаутками, так что все хохотали.
Впрочем, они веселились недолго — каждому надо было идти к своим и управиться со всякими делами. Борына и кузнец разошлись мирно, но в глубине души один другому ни на грош не верил, они знали друг друга как свои пять пальцев, видели один другого насквозь.
В шинке остался один Амброжий, который поджидал кумовьев или знакомых, надеясь, что кто-нибудь из них поднесет ему еще хоть полкварты, — всякое даяние благо, годится псу и муха, коли целой косточки никто не бросит! Амброжий выпить любил, а на свои пить было накладно — ведь он был всего только костельным служкой.
Ярмарка подходила к концу.
В самый поддень выглянуло солнце, но только пробежало ярким зайчиком по земле и тотчас спряталось за тучи. А к вечеру все вокруг помрачнело, облака ползли так низко, что почти задевали крыши, и мелкий дождик сеялся, как сквозь густое сито. Люди стали быстро разъезжаться, каждый хотел добраться домой до темноты и большого ливня.
Торговцы тоже поспешно разбирали свои палатки и укладывали товар на телеги, так как дождь становился все чаще и холоднее.
Быстро наступали мокрые, унылые сумерки.
Местечко пустело и затихло. Только нищие еще кое-где причитали у стен да в корчмах шумели и бранились пьяные.
Уже под вечер выехала из местечка и семья Борыны. Они продали все, что привезли, накупили всякой всячины и всласть погуляли на ярмарке. Антек гнал лошадей во весь дух, так как было холодно и все изрядно подвыпили. Старик, который обычно дрожал над каждой копейкой, сегодня так их ублажал и едой, и вином, и ласковым словом, что они диву давались. Пока доехали до леса, наступила ночь. Темно было, хоть глаз выколи, дождь все усиливался. Там и сям на дороге грохотали телеги, раздавались хриплые песни пьяных, слышно было, как пешие шлепали по грязи.
