Смерть в душе. Странная дружба - Жан-Поль Сартр
— Соединенные Штаты Моей Задницы, — сказал Пинетт. — Все станут холуями Гитлера.
— Гитлера? А что такое Гитлер? — высокомерно спросил Лонжен. — Естественно, он был нужен. Как придут к согласию страны, если их оставить свободными? Они ведь как люди — каждый тянет в свою сторону. Но кто будет говорить о твоем Гитлере через сто лет? К тому времени он сдохнет, а с ним и нацизм.
— Мать твою! — крикнул Пинетт. — А кто их проживет, эти сто лет?!
Лонжен был явно возмущен:
— Нельзя так думать, дуралей — нужно смотреть немного дальше кончика своего носа: следует думать и о послезавтрашней Европе.
— А эта послезавтрашняя Европа даст мне пожрать? Лонжен умиротворяюще поднял руку и помахал ею на солнце.
— Хватит! — сказал он. — Хватит! Ловкачи выпутаются всегда.
Пастырская рука опустилась и погладила вьющиеся волосы Шарло:
— Ты думаешь иначе?
— Я, — сказал Шарло, — думаю, что раз уж пришли к перемирию, надо подписать его побыстрее: меньше убитых, да и фрицы не успеют остервенеть.
Матье смотрел на него с недоумением. Все! Все мгновенно переменились: Шварц стал другим, Ниппер уцепился за дрему, Пинетт спасался яростью, Пьерне — невинностью, Люберон под сурдинку жрал, затыкал все свои дырки жратвой; Лонжен ушел в иные времена. Каждый из них поспешно выработал себе позицию, которая позволяла ему жить. Матье резко встал и громко сказал:
— Вы мне отвратительны!
Они посмотрели на него без удивления, жалко улыбаясь: он был удивлен больше, чем они; фраза еще звучала в воздухе, а он дивился, как он мог ее произнести. Мгновенье он колебался между смущением и гневом, затем выбрал гнев: он повернулся к ним спиной, толкнул калитку и перешел через дорогу. Она была ослепительной и пустой; Матье прыгнул в ежевику, которая вцепилась ему в обмотки, и спустился по склону перелеска до ручья. «Дерьмо!» — сказал он громко. Он посмотрел на ручей и повторил: «Дерьмо! Дерьмо!», сам не зная почему. В ста метрах от него, в полосках солнца, голый по пояс, солдат стирал свое белье, он там, он посвистывает, он месит эту влажную муку, он проиграл войну, и он этого не знает. Матье сел; ему было стыдно: «Кто дал мне право быть таким суровым? Они только что узнали, что разбиты, они выпутываются, как могут, потому что для них это внове. У меня же есть навык, но от этого я не стою больше. И помимо всего, я тоже выбрал бегство. И злость». Он услышал легкий хруст — Пинетт сел у края воды. Он улыбнулся Матье, Матье улыбнулся ему, и они долго молчали.
— Посмотри на того парня, — сказал Пинетт. — Он еще ничего не знает.
Солдат, согнувшись над водой, с прилежным упорством стирал белье; реликтовый самолет урчал над ними. Солдат поднял голову и сквозь листву посмотрел на небо с рассмешившей их боязнью: эта маленькая сцена имела живописность исторического свидетельства.
— Скажем ему?
— Нет, — сказал Матье, — пусть не знает и дальше.
Они замолчали. Матье погрузил руку в воду и пошевелил пальцами. Его рука была бледной и серебристой, с голубым ореолом неба вокруг. На поверхность поднялись пузырьки. Травинка, принесенная соседним водоворотом, кружась, приклеилась к его запястью, подпрыгнула, снова приникла. Матье вынул руку.
— Жарко, — сказал он.
— Да, — согласился Пинетт. — Все время тянет спать.
— Ты хочешь спать?
— Нет, но постараюсь.
Он лег на спину, заложил руки за голову и закрыл глаза. Матье погрузил сухую ветку в ручей и пошевелил ею. Через некоторое время Пинетт открыл глаза.
— Черт!
Он встал и обеими руками начал ерошить волосы.
— Не могу уснуть.
— Почему?
— Я злюсь.
— В этом нет ничего дурного, — успокоил его Матье. — Это естественно.
— Когда я злюсь, — сказал Пинетт, — мне нужно подраться, иначе я задыхаюсь.
Он с любопытством посмотрел на Матье:
— А ты не злишься?
— Конечно, злюсь.
Пинетт склонился над башмаками и стал их расшнуровывать.
— Я даже ни разу не выстрелил из винтовки, — с горечью произнес он.
Он снял носки, у него были по-детски маленькие нежные ступни, пересеченные полосками грязи.
— Приму-ка я ножную ванну.
Он смочил правую ступню, взял ее в руку и начал тереть. Грязь сходила шариками. Вдруг он снизу посмотрел на Матье.
— Они нас найдут, да? Матье кивнул.
— И уведут к себе?
— Скорее всего.
Пинетт яростно растирал ногу.
— Без этого перемирия меня так легко не одолели бы.
— Что бы ты сделал?
— Я бы им показал!
— Какой бычок! — усмехнулся Матье.
Они улыбнулись друг другу, но Пинетт вдруг помрачнел, и в его глазах мелькнуло недоверие.
— Ты сказал, что мы тебе отвратительны.
— Я не имел в виду тебя.
— Ты имел в виду всех. Матье все еще улыбался.
— Ты со мной собираешься драться? Пинетт, не отвечая, наклонил голову.
— Бей, — предложил Матье. — Я тоже ударю. Может, это нас успокоит.
— Я не хочу причинять тебе боль, — раздраженно возразил Пинетт.
— Как хочешь.
Левая ступня Пинетга блестела от воды и солнца. Они оба на нее посмотрели, и Пинетт зашевелил пальцами ноги.
— У тебя забавные ступни, — сказал Матье.
— Совсем маленькие, да? Я могу взять коробок спичек и открыть его.
— Пальцами ног? — Да.
Он улыбался; но приступ бешенства вдруг сотряс его, и он грубо вцепился в лодыжку.
— Я так и не убью ни одного фрица! Скоро они припрутся, и им останется только меня задержать!
— Что ж, это так, — сказал Матье.
— Но это несправедливо!
— Это ни несправедливо, ни справедливо — это просто факт.
— Это несправедливо: мы расплачиваемся за других, за парней из армии Кора и за Гамелена.
— Будь мы в армии Кора, мы поступили бы так же, как-они.
— Говори за себя!
Он расставил руки, шумно вдохнул, сжал кулаки, и надувая грудь, высокомерно посмотрел на Матье:
— Разве у меня такая рожа, чтобы удирать от врага? Матье ему улыбнулся:
— Нет.
Пинетт напряг продолговатые бицепсы светлых рук и некоторое время наслаждался своей молодостью, силой, храбростью. Он улыбался, но глаза его оставались беспокойными, а брови нахмуренными.
— Я бы погиб в бою.
— Так всегда говорят.
Пинетт улыбнулся и умер: пуля пронзила ему сердце. Мертвый и торжествующий, он повернулся к Матье. Статуя Пинетта, погибшего за родину, повторила:
— Я бы погиб в бою.
Вскоре энергия и гнев снова разогрели это окаменевшее тело.
— Я не виноват! Я сделал все, что мне предписали. Не моя вина, что меня не смогли толком использовать.
Матье смотрел на него с какой-то нежностью; Пинетт был прозрачным на солнце,
