Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов
На Долгобродской улице вспомнился отец: проект застройки улицы принадлежал ему. Громады заводских корпусов, дома в лесах как бы были отцовские. Однако до этого Юрий не питал к нему ничего, кроме вражды, хотя иногда и чувствовал, что недостает его мужской поддержки. «Бросил меня, маму, так какой же ты отец! На кой ты мне тогда сдался!» — рассуждал он и клялся, как бы ни довелось тяжело, не иметь с ним ничего общего и не встречаться.
Но и воспоминание об отце не вызвало привычного раздражения. Юрий снисходительно усмехнулся и вновь стал думать об институте, о том, что ждет его, И выходило, жить теперь можно без особых тревог, житье приготовило тебе много заманчивых подарков, а сам ты — ого! — способен на такое, в сравнении о чем поблекнут и проекты отца, и работа отчима.
«Они еще удивятся мне!» — пообещал неизвестно кому Юрий, заранее пробираясь к выходу.
В воротах института его догнал Севка Кашин и, как взрослый, крепко пожал руку.
— Алё! — ломким баском приветствовал он, насмешливо щурясь,— Ну, как оно?
Юрий обрадовался. Обняв Кашина за плечи и прижимая к себе, пошел в ногу. По-заговорщицки, но с взволнованной торжественностью зашептал, подделываясь под его тон;
— Теперь, Сева, всё на большой пойдет. Школьные трусики и распашонки к черту, хватит! Девчатам — никакого спуску!
— Давно бы так,— похвалил Севка, и похожие на маслины глаза его снова сузились.— А с Лёдькой как, покончено?
Юрий сконфузился, сбился с ноги.
— Что Лёдя… — неуверенно ответил он.
— Отец говорит, в литейный к ним пришла со своей косой. И там задается, неизвестно что корчит из себя. Или тебе это уже все равно? Сыт? Правильно! Такого добра на наш век с избытком.
— Брось,— попросил Юрий.
— Нет, ты скажи? Заново всё, так заново!
Пухлые губы у Юрия шевельнулись, но он ничего не сказал.
— Давай сегодня с английского в кино рванем,— предложил Севка, чувствуя, что приятель опускает руку, обнимавшую его.— Сила, а не картина! А?
— Ну что ж, можно,— немного веселее промямлил Юрий.
Однако настроение его окончательно испортилось уже на первой лекции. Декан факультета Докин с самого начала вызвал в нем неприязнь. Он ни разу не взглянул на Юрия и, проверяя по журналу присутствующих, знакомясь с ними, обошел его.
Уязвленный Юрий едва дождался конца лекции. В коридоре он перенял Докина.
— Почему вы не назвали моей фамилии? — озираясь по сторонам, спросил он, готовый дерзить.
— А почему я обязан был называть? — склонил тот набок седую голову.
— Я зачислен кандидатом…
— А-а,— иронически протянул Докин.— Кандидаты заносятся вот сюда, молодой человек.
Он вынул из кармана авторучку, блокнот, вписал в него фамилию Юрия и сделал какую-то пометку. Не сказав больше ни слова, бочком пошел дальше, уступая дорогу заполнившим коридор студентам, которые не все еще знали его.
Сгорая от стыда, Юрий вернулся в аудиторию. Уныло сел на свое место, подпер щеки кулаками. Подмывало взбунтоваться, всему и всем отомстить: Докину, студентам, которые не были кандидатами, институтским порядкам.
К нему подсели Тимох, Севка, но он отчужденно глянул на них и закрыл лицо ладонями.
— Не принимай так близко к сердцу,— посоветовал Тимох, который слышал разговор Юрия с деканом.— Главное — учиться, остальное уладится и приложится. А учиться ты умеешь — я видел.
— А что я им, проклятый какой?
— Кандидатам даже учебников из библиотеки не выдают,— смекнув в чем дело, сказал Севка.— А черчение? Форматки и то получать имеем право только мы… Да ничего, я тебе буду брать.— Он наморщил лоб, но улыбка все равно пробивалась на лице.— А в кино как? Не раздумал?
— С какой стати? — злясь от бессилия что-либо изменить, ответил Юрка.— Плевал я тогда на всё!..
— Зря,— остановил его Тимох.— Слюны не наберешься. А во-вторых, все равно вы с лекции никуда не пойдете.
— Не ты ли запретишь, активист? — осведомился Севка.— Накачали уже? Выслуживаешься? Думаешь, вызвал раз декан — так и староста?
— Дурень ты!
— Катись колбасой! Прошли ваши времена!
— Сказал: не пойдете. Амба! Во всяком случае — Юра.
— У тебя спросимся! Не лезь не в свое дело,— стиснул кулаки Севка.
Тимох потемнел в лице.
— Неужто ударишь? А? Ну, попробуй. Я же тебя тогда как бог черепаху изурлючу. Слышишь, маменькин сынок?
Упрямые брови его угрожающе сошлись на переносице, и Севка невольно отступил: Тимох становился страшным.
Где-то в конце коридора, захлебываясь, залился звонок.
2
«Кандидат!..»
В тот день они с лекции никуда не пошли. Но случай с Докиным так задел Юрия, что он с неделю бунтовал дома, доводя мать до отчаяния.
Говорят, неопределенность, вися над человеком, заставляет его искать выход-спасение. Может быть. Но иногда бывает и так, что она вызывает только протест: к черту, все равно терять нечего. Да и хорошо было слушать лекции, не записывая, с видом человека, которому море но колено, швырять дома учебники на подоконник, игнорировать отчима, мать и с каждым днем все настойчивее, с наглецой показывать свою независимость. Вообще, как сдавалось, он, Юрий, теперь мог быть свободным от многого, что являлось обязательным для студентов. Он кандидат, вольный слушатель. То, что слышал на лекциях, усваивалось им без труда, хотя скоро выветривалось. «Эх,— отмахивался он,— только бы понимал, а вызубрить всегда успею…» Правда, перед ним легко могли закрыться институтские двери, за студенческое звание еще нужно было бороться. Да что из того — сегодня он вольный слушатель!
Когда впервые Юрий открыто закурил, мать только вздохнула, а сестры уставились, как на героя.
— Ты здоров? — начинала издалека Вера.
— Нет, болен. А тебе что? Паиньки из меня все равно не получится.
— Ты скрываешь что-то от нас.
— Скрываю…
С отчимом Юрий стал держать себя вовсе вызывающе. Зная, что тот плохо слышит, он нарочно мямлил, отвечал невнятно и путано. Сосновский переспрашивал, снова ничего не разбирал и, догадавшись, что пасынок издевается, хлопал в сердцах
