Джейн Остен - Нортенгерское аббатство
– Вы полагаете, я так глупа, что называю пыткой наставление? Однако, доведись вам столько же, как и мне, слушать бедных малышей, заучивающих свои первые буквы, видеть, как непробиваемы, они бывают с утра, и как устает мать к вечеру, вы согласились бы с тем, что иногда глаголы «мучать» и «наставлять» действительно становятся синонимами.
– Очень может быть. Но историки не виноваты в том, что первые в жизни буквы даются так тяжело; да и вы сами, противница жесткого воспитания, возможно, осознаете, что пара-тройка лет мучений стоят того, чтобы человек впоследствии читал всю жизнь. Подумайте, ведь если б нас не научили читать, миссис Редклиф писала бы напрасно или даже не писала бы вовсе.
Кэтрин согласилась, и тема была закрыта ее страстным панегириком в адрес писательницы. После этого Тилни завели речь о вещах, в которых девушка ровным счетом ничего не смыслила. Они рассматривали окрестности с точки зрения людей, привыкших рисовать, и сочли их очень живописными, выказав при этом массу вкуса. Мисс Морланд слегка растерялась. Она ничего не понимала в рисовании, вкус ее тоже не был безупречным, поэтому она прислушивалась к разговору с таким вниманием, которое вскоре принесло свои плоды. Кэтрин обнаружила, что вещи, которые они обсуждают, полностью расходятся с тем немногим, что она все же выучила в данной области. Как выяснилось, лучший вид открывался вовсе не с вершины холма, а чистое голубое небо не служило признаком ясного дня. Она чувствовала ужас от собственного невежества, и совершенно напрасно. Коль скоро люди решают взяться за что-то новое, они должны быть невежественны, поскольку прийти в непознанное во всеоружии знаний означает лишь полную неспособность уловить самую суть предмета, а этого тонко чувствующие натуры, как правило, избегают. Особенно эта мысль относится к женщинам – доведись им несчастье что-либо знать, следует скрывать это всеми возможными способами.
Итак, обнаружив блаженное неведение хорошенькой девушки, перу автора ничего более не остается, как добавить к сказанному пару слов справедливости в адрес мужчин. Многие из них чересчур рациональны и слишком информированы, чтобы желать того же и женщинам, поэтому прекрасному полу охотно прощается невежество, а слабоумие большинство вообще склонно рассматривать как неотделимую часть женского очарования. И все же, Кэтрин не было известно о ее несомненных преимуществах, она не ведала, что милая девушка с преданным сердцем и девственно-чистым разумом просто обречена на успех в глазах образованного молодого человека. Наша героиня призналась в полном незнании предмета и посетовала на собственное невежество; она заявила, что отдала бы все на свете за то, чтобы научиться рисовать. За ее словами немедленно последовала лекция о живописи со столь конкретными объяснениями, что вскоре она сама увидела прекрасное во всем том, чем восхищался ее спутник, а ее внимание, помноженное на природное чутье, полностью его удовлетворили.
Генри рассказывал о переднем плане, расстоянии и перспективе, о боковом пространстве и о светотени; Кэтрин оказалась такой талантливой ученицей, что, когда они достигли вершины Бичен Клиф, она с готовностью признала панораму города не стоящей и мазка на фоне того восхитительного пейзажа, что открывался у подножия. Обрадованный ее успехами и опасаясь только, как бы не утомить свою слушательницу слишком большой порцией мудрости, мистер Тилни все же не хотел прекращать беседу и бегло рассказал ей о красоте замшелого дуба на фоне скалистого утеса, о дубах в целом, затем о лесах, попутно поведав ей о широких долинах, королевских землях и текущей политике, а затем смутился и замолчал. Долгая пауза, последовавшая за спичем о состоянии нации, была прервана Кэтрин, которая с мрачной торжественностью произнесла:
– Я слышала, в Лондоне скоро случится нечто совершенно ужасное.
Мисс Тилни, которой, в основном, эта фраза и адресовалась, очень удивилась и тут же переспросила:
– Неужели? Что это будет?
– Я не знаю, ни что, ни кто, я только слышала, что это будет пострашнее, чем все то, с чем мы уже сталкивались.
– О господи! Где же вы об этом слышали?
– Одна моя знакомая прочла об этом во вчерашнем письме из Лондона. Это будет неслыханно страшно. Я ожидаю убийств и всего остального.
– Вы так хладнокровно об этом говорите! Надеюсь, автор письма преувеличивает. И если о происшествии известно заранее, то правительством будут приняты, несомненно, всевозможные меры.
– Правительство, – заговорил Генри, тщательно стараясь скрыть выступавшую улыбку, – не имеет ни возможности, ни желания вмешиваться в такие дела. Если должна пролиться кровь, кабинет и пальцем не шевельнет.
Леди замерли. Генри расхохотался, и когда приступ смеха прошел, он пояснил:
– Ну что, предоставить вам самим искать ответ на эту загадку? Ладно, поступлю благородно. Покажу, что у истинного джентльмена столь же щедрое сердце, сколь и ясный рассудок. Ни за что не опущусь до того, чтобы в изворотливости тягаться с женщинами.
– Мисс Морланд, не обращайте на него внимания. Бога ради, скажи наконец, что это за бунт?
– Бунт! Какой бунт? Дорогая Элеанора, бунт происходит лишь у тебя в голове. Твоя неразбериха где-то даже скандальна. Мисс Морланд говорила ни о чем ином, как о выходящей вскоре публикации в трех томах, форматом в двенадцатую долю листа, по двести семьдесят страниц в томе, с фронтисписом, о двух надгробиях и потайном фонаре – ты понимаешь? А у вас, мисс Морланд, я прошу прощения. Моя глупая сестра, несмотря на ваше точное описание, умудрилась все перепутать. Вы говорили об ожидаемых в столице ужасах, и вместо того, чтобы сразу же догадаться, что слова эти нельзя отнести ни к чему иному, кроме как к новому сочинению, как это сделал бы любой здравомыслящий человек, ее воображение немедленно нарисовало жуткие картины трехтысячной толпы в полях святого Георгия, нападение на Банк, обвал в Тауэре, реки крови на улицах, измену двенадцатого драгунского полка и галантного капитана Фредерика Тилни, скакавшего во главе своего взвода и варварски сбитого с лошади обломком кирпича, брошенного с соседнего чердака. Простите же ей слабоумие. Все страхи ее вызваны лишь общей слабостью женской натуры!
Кэтрин насупилась.
– Теперь, Генри, – проронила мисс Тилни, – когда все объяснилось, не изволишь ли ты растолковать мисс Морланд, в чем здесь дело, ведь иначе она сочтет тебя несносным грубияном не только по отношению к сестре, но и ко всем женщинам в целом. Мисс Морланд, очевидно, не привыкла к таким пассажам.
– Я с радостью ее с ними ознакомлю.
– Не сомневаюсь. Но вперед объяснись.
– Что мне сказать?
– Ты знаешь сам. Скажи, что в общем женщин боготворишь.
– Мисс Морланд, я боготворю всех женщин на свете, особенно тех, кто рядом со мной.
– Этого недостаточно. И брось кривляться.
– Мисс Морланд, никто не превозносит женщин так, как это делаю я. В моем скромном понимании, природа одарила их так щедро, что им не истратить и половины своих запасов за всю жизнь.
– Сегодня мы не добьемся от него ни одного серьезного слова, мисс Морланд. Он уже не может мыслить трезво. Но уверяю вас, вы неправильно его поняли, если подумали, что он не добр ко всем женщинам вообще и ко мне в частности.
Кэтрин не составило особого труда в это поверить. Его манеры порой удивляли, но намерения всегда оставались справедливы, а то, чего она не понимала, девушка готова была принять на веру. Прогулка оказалась неописуемо приятной от начала и до конца, жаль только, что она так скоро закончилась. Друзья проводили ее до дому, и перед расставанием мистер Тилни, с глубоким почтением обратившись к миссис Аллен и Кэтрин, напомнил о предстоящем послезавтра обеде. Миссис Аллен нисколько не возражала, и единственная трудность, с которой столкнулась наша героиня, было не выказать слишком явно свой восторг от приглашения.
Утро прошло настолько очаровательно, что изгнало все мысли о пошатнувшейся дружбе и поруганном доверии – за всю прогулку девушка ни разу не вспомнила об Изабелле и Джеймсе. Когда Тилни ушли, в Кэтрин вновь проснулось дружелюбие к Торпам, но вскоре оно угасло, поскольку миссис Аллен ничего о тех не слышала. И все же, ближе к полудню Кэтрин обнаружила срочную необходимость купить ярд ленты и под этим предлогом вышла в город, где на Брод-стрит столкнулась с младшей сестрой Изабеллы, стоявшей в окружении двух милейших созданий. От нее она узнала, что вояж в Клифтон состоялся: «Они отправились в восемь утра, – уточнила мисс Анна, – и я им не завидую. Я полагаю, мне, как и вам, повезло, что мы не поехали. В это время года в Клифтоне нет ни души; должно быть, скука там смертная. Бэль поехала с вашим братом, а Джон повез Марию».
Кэтрин чистосердечно порадовалась такому обороту.
– О да, – присоединилась к ним одна из сестер, – Мария поехала. Ей этого так ужасно хотелось. Она надеялась, что поездка будет великолепной. Вот уж не могу одобрить ее вкуса. Со своей стороны я не собиралась ехать с самого начала, даже если б меня стали упрашивать.
